Роберт Кормер - Герои

Я вздрагиваю, и мой палец чуть не нажимает на курок, но он кладет пистолет на колени, качая его в руке.

— Ты видишь, Френсис. Я имею свой собственный пистолет. Я все время достаю и смотрю на него. Время от времени я подношу его к виску. И мне даже интересно, что почувствую, если нажму на курок, и что увижу, когда наступит мой конец, — он вздыхает и трясет головой, затем кивает мне: — Опусти свой пистолет, Френсис, моего уже достаточно для того, чтобы поставить точку над «и».

В моих глазах он видит сомнение, и резким движением из своего пистолета извлекает обойму.

— Пустой, — говорит он. — Ты в безопасности, Френсис. Со мной ты всегда был в безопасности. И спрячь подальше свой пистолет. Знаешь ты это или нет, свою миссию ты уже выполнил. Да ты все равно не смог бы хладнокровно меня пристрелить.

Мы долго смотрим друг на друга в упор.

— Пожалуйста, — его голос звучит, словно крик маленького ребенка.

Я опускаю пистолет и снимаю палец с курка. Моя рука дрожит. Я прячу его обратно в карман.

— Уходи, Френсис. Оставь меня здесь. Оставь все — войну, все, что случалось во Врик-Центре, оставь все это позади, вместе со мной.

Внезапно, как только хочу выйти отсюда, начинаю чувствовать отвращение к аромату супа. В этой квартире слишком тепло. Я не хочу больше смотреть ему в глаза.

Моя рука уже на ручке двери, как он произносит мое имя. Я открываю дверь, но останавливаюсь, заставляя себя ждать, при этом, не оборачиваясь на него.

— Позволь сказать тебе одну вещь прежде, чем ты уйдешь, Френсис. Ты бы упал на ту гранату, так или иначе. Все твои инстинкты заставили бы тебя пожертвовать собой ради своих же товарищей.

Он все еще пытается сделать меня лучше, чем я есть на самом деле.

Закрываю дверь, мое лицо начинает полыхать под шарфом и бандажом. Неприветливая прихожая поражает меня, и я дрожу. Кажется, будто со времени своего возвращения во Френчтаун я ничего больше и не делаю, только дрожу.

Его голос повторяется у меня в ушах: «Обвинив меня в моих грехах, ты сотрешь и все лучшее…»

Я спускаюсь по лестнице, эхо моих шагов отлетает от изношенных ступеней.

Наконец, я внизу. Мне кажется, что я спускался целую вечность. Останавливаюсь у двери, ведущей наружу. Звук пистолетного выстрела взламывает воздух. Моя рука уже на ручке двери. Издалека выстрел напоминает удар упавшего на стол теннисного шарика.

Эхо дверного звонка носится по бесконечным коридорам женского монастыря. В ожидании делаю шаг назад и осматриваю выцветший фасад здания из красного кирпича с закрытыми черными ставнями окнами. Летними вечерами, мы тут играли: «…Доллар, Доллар, сколько пальцев? И пинок тебе под зад…» — на этом школьном дворе, пока не опускались сумерки, и монахиня, раскрыв ставни и хлопнув в ладоши, не отправляла нас всех по домам.

Старая дверь открывается, и пожилая монахиня с сухим, обтянутым дряблой кожей лицом подозрительно разглядывает меня. Я, уже привыкший к тому, что моя внешность изначально шокирует людей, стараюсь придать своему голосу мягкость и дружелюбие:

— Могу ли я поговорить с Сестрой Матильдой? Я когда-то у нее учился.

Она рассматривает меня с ног до головы в течение долгого времени, своими бледно-синими глазами и жестом приглашает меня войти. Она заводит меня в маленькую комнату, расположенную справа от фойе. Знакомый запах хозяйственного мыла и квашеной капусты, собственного приготовления висит в воздухе.

Она кивает на один из двух стульев с высокой прямой спинкой около окна, ждет, пока я не сяду, и уходит. Она не говорит ни слова. Ее шаги исчезают. Я усаживаюсь на стуле, и мне кажется, что пришел сюда почем зря. Я пришел сюда, потому что помню, как часто Николь приходила к монашкам в этот женский монастырь и общалась с Сестрой Матильдой, вязала носки и шарфы для военнослужащих вместе с сестрами. Мне было интересно, знает ли Сестра Матильда о том, что случилось с Николь, и куда затем уехала ее семья.

Шорох одежды вместе с топотом тяжелых ботинок объявляет появление Сестры Матильды. Когда входит в комнату, она касается пальцами черных бусинок на длинных четках, свисающих с ее шеи почти до самого пола ниже края длинной черной юбки. Ее кожа также бела, как и накрахмаленный апостольник, окаймляющий ее лицо.

Она с любопытством разглядывает меня, и я снимаю с головы свою бейсбольную кепку.

— Френсис Кассавант, — представляюсь я.

— Конечно, Френсис, — отвечает она, и улыбка зажигается в ее глазах. В классе она улыбалась редко. — Я слышала, что ты с честью отслужил своей стране. Мы тобой гордимся.

Она сидит на крае стула, словно иначе ей сидеть неудобно.

— Мы все еще продолжаем каждый день и каждую ночь молиться обо всех наших солдатах.

Она спрашивает о моих ранах, и я рассказываю ей об этом так можно меньше. Она говорит, что будет читать специальные молитвы о моем исцелении. Наконец, в ее глазах появляется вопрос.

— Николь Ренард, — говорю я. — Мне нужно знать, где она, и чем она занимается. Ее семья оставила город, когда я был далеко. Вы знаете, Сестра, куда они уехали?

— Николь… да! — кивает она. — Вы были друзьями, n'est-ce pas? [не так ли?]

Я киваю в ответ, и мой интерес усиливается.

— О, Николь! — восклицает она, сжимая ладони и затем разжимая их. — Какая хорошая девушка. Славная, скрытная девушка. Но у нас у всех бывают тайны — а, Френсис?

Я пожимаю плечами, не осмеливаясь что-либо ответить. Мысль ударяет меня.

— Она решила стать монахиней? — спрашиваю я. Вероятность того разбивала все мои надежды на то, что снова смогу ее увидеть.

— Да, она уехала, но не для того, чтобы стать монахиней, — говорит Сестра Матильда. — Жизнь не проста, Френсис, и о ней ты не узнаешь от Бога.

Я рад тому, что мое лицо скрыто шарфом и бандажом, и она не может увидеть мое облегчение. И я спрашиваю:

— Вы знаете, где она, Сестра?

Она перебирает бусинки свесившихся четок и начинает пропускать их через пальцы.

— Вся ее семья вернулась в Албани. Не думаю, что у мистера Ренарда все было так благополучно в его работе на фабрике, и он вернулся назад…

— Николь также была рада вернуться назад? — спрашиваю я, и понимаю, что давлю. — Как вы думаете, будет хорошо, если я навещу ее?

Она вздыхает, пожимая плечами. Бусинки на ее четках все разом щелкают, и ее пальцы сильно их сжимают.

— Я не знаю, Френсис. Она не выглядела счастливой, когда пришла попрощаться. Была ли она расстроена тем, что уезжает из Френчтауна, или было что-нибудь еще? Может, вы поссорились, что часто бывает у молодых людей?

Теперь все повернулось так, чтобы я облегченно вздохнул. Если она задает такие вопросы, тогда она, конечно же, не знает о том, что случилось с ней той ночью во Врик-Центре.

— Возможно, будет неплохо, если ее посетит друг из Френчтауна. Конечно же, тяжело для такой молодой особы, как Николь, уезжать столь далеко от друзей…

— У вас есть ее адрес, Сестра?

— Несколько недель тому назад я получила от нее письмо. Она теперь учится в выпускном классе школы Святой Энн, при Академии Сестер Святого Духа. У меня есть ее адрес, он наверху в моем бюро.

Несколько минут спустя мы стоим у главной двери. Наши пальцы переплетаются, и мы жмем друг другу руки. Я еще ни разу прежде не касался монашеской плоти. Она отпускает мою руку, и касается пальцами бандажа на моем лице.

— Я надеюсь, что твое лицо скоро заживет, Френсис.

— Доктор, с которым я разговаривал еще в армии, собирается помочь мне. Он — специалист. Скоро я буду выглядеть, как «огурчик».

Меня интересует, страшный ли это грех, лгать монахине.

Спустя момент, я прощаюсь с Сестрой Матильдой и выхожу из женского монастыря с адресом Николь Ренард в кармане.

В первое мгновение, войдя внутрь с яркого дневного света, не узнаю ее, я просто не в состоянии увидеть Николь Ренард в девушке, только что вошедшей в помещение, без длинных черных волос, лежащих на ее плечах. Теперь она коротко пострижена и причесана прямым пробором. Плоские пучки, спускающиеся с высоких висков, ложатся на ее уши, еще сильнее подчеркивая выступающие скулы. Я смотрю на нее, словно изучаю статуэтку в каком-нибудь музее, пытаясь в ее глазах найти тот озорной многообещающий проблеск, но почему-то нахожу в них только вопрос.

— Френсис, — объявляю я, так же как и Лэрри ЛаСейлу, а затем Сестре Матильде. — Френсис Кассавант…

На ней зеленый жакет, он расстегнут, под ним белая блузка и зеленая клетчатая юбка — униформа этой школы. Несколько раньше, когда я только вошел на территорию академии, то увидел, что так же одеты и другие учащиеся.

Когда она приближается ко мне, ее лицо кажется мне недосягаемым, и я себя спрашиваю: не ошибка ли мой визит сюда? Может, сначала нужно было написать ей? Вместо этого, я купил билет на поезд из Монумента до Ворчестера, и затем до Албани, где я взял такси до Академии Святой Энн. Я убедил монахиню в приемной административного корпуса в том, что я не представляю никакой опасности, и в том, что просто ранен на войне, и всего лишь старый школьный друг Николь Ренард из Монумента. И она, наконец, проводила меня в окружение старинной мебели, картин с изображениями святых на панелированных стенах и старинных часов, стрелки которых застряли на шесть тридцать.