Мила Менка - Чучельник

От неожиданности я испугался и сел на холодную землю, закрыв уши руками. Помогло, но не сильно. Проходившие мимо меня люди думали обо мне по большей части нелестно. Только какая-то вдовушка, добрая душа, посочувствовав, пожалела: «Какой красавчик, а без глаза. Ишь – ты, голову – то закрыл, видать, с похмелья мается, сердешный! Да замерз, наверное, бедненький! Уж я бы его отогрела» – но не успел я вскинуть на неё взгляд, как всё испортил Николя: «Да где же он? О! Да вот же сидит» – услышал я его голос, и одновременно он коснулся моего плеча. Наваждение закончилось так же быстро, как и началось. Поначалу я хотел все рассказать брату, но он и рта не дал мне открыть:

– Ты только представь, себе, Алекс, все как один, стали меня уверять, что никакой коляски не было! Но не того напали: я вмиг вытряс из урядника всю правду – её, мою красавицу, полицейский исправник к себе отогнал. Слышь-ка, и не побрезговал, упырь, что в крови-то все замарано!

– И что делать собираешься? – спросил я, отряхивая налипший к шинели снежок.

– Сегодня уже опоздали, но завтра непременно поеду в участок, предъявлять свои права. Ну а у тебя как дела? Узнал чего?

– Да, узнал, похоже, плохи наши дела. Поехали, в дороге расскажу.

Я не знал, что за наваждение мне пришлось испытать, и почему я вдруг стал слышать не только разговоры, но и мысли людей, поэтому про сие происшествие решил до поры умолчать. Я рассказал Николя о том, что полиция в убийствах подозревает некую Лушу, деревенскую дурочку двадцати лет отроду, но местные уверены, что убийца не она, потому как все жертвы обезображены так, словно над ними поработали несколько безумных мясников.

– А ты что думаешь? – спросил Николя.

– А я думаю, что Ларисса, пожалуй, смогла бы, вспомни, что говорил о ней отшельник. Что если эта бестия сумела обмануть всех так, как провела и нас? К тому же, я слышал, что расследование ведется давно, убийство Афрания далеко не первое.

– Да… ума не приложу, что его заставило уехать без нас? – задумчиво произнес Николя.

Признаюсь, я и сам бы хотел знать ответ на этот вопрос. Остаток пути мы строили планы на завтрашний визит к полицейскому исправнику. Николя собирался забрать свою коляску, а мне было бы любопытно узнать подробности дела, и если получится, выяснить, куда увезли обвиняемую.

На пороге нас встречали Эльза Мироновна и Настя. Николя старался не смотреть ей в глаза.

– Мы опоздали, – извиняющимся тоном сказал он, – когда мы приехали, его уже увезли. Настенька… я не видел труп, и не могу с точностью утверждать, что это твой отец.

Прошли в дом. С улицы показалось, что в нём тепло и уютно. Мы расположились за столом, было слышно, как девочка всхлипывает наверху. За ужином нам пришлось самим раскладывать кушанья и разливать напитки. Эльза Мироновна угощала нас густой ухой, к которой подала миску маленьких сырных пампушек, запах которых напомнил мне трактирчик в одной баварской деревушке.

Разлив по рюмочкам хрустальную, мы первым делом помянули убиенного. Николя обнаружил недурной аппетит, чего не скажешь обо мне.

– А что же коляска? – спросила Эльза Мироновна, выждав, когда он утолит свой голод, и оторвется от тарелки. – Почему вы вернулись не на ней?

– Коляска-то? Так мы приехали, её уже нет! Исправник, сволочь, позарился! Видать, знает толк в колясках-то. Ну, ничего, пусть пока его холопы отдраят мою красавицу, как следует, а то говорят внутри такой страх, сплошная кровь с ливером!

Наверху послышался глухой стук – это сирота упала в обморок. Я с укоризной посмотрел на Николя. Эльза Мироновна, промокнув губы салфеткой, покачала головой, и, пожелав нам спокойной ночи, отправилась наверх.

Мы тоже не стали засиживаться, усталость брала своё. Накрыв остатки ужина полотенцем, мы разбрелись каждый в свой угол: я за ширму, а он на кровать. Назавтра Николя уехал один, так как места для меня в двуколке не нашлось. Я, честно говоря, не расстроился, так как прекрасно понимал, что ознакомиться с делом мне никто не даст, более того, можно привлечь к себе внимание полиции, чего мне сейчас совсем было не надобно. К тому же, мне хотелось завести разговор с мадам Винер о папеньке, и о том, каким образом состоялось их знакомство.

Я сел к окну, намереваясь сделать записи о происходящем в своем дневнике, и ждал, что вдова Винер сама сделает первый шаг к разговору. Я не ошибся: как воспитанный человек, она чувствовала ответственность за меня, как за гостя, и в скором времени пригласила меня выпить чаю. Мы немного поговорили о Настеньке, о том, что возможно, убитый вовсе и не отец её, а разбойник, завладевший коляской Николя и верхней одеждой Афрания, на что, конечно, надежда слабая.

Затем, между второй и третьей чашкой, я, набравшись смелости, спросил у Эльзы Мироновны напрямик, каким образом она познакомилась с моим батюшкой. Блюдце в руке у неё, тотчас задрожало, выдав волнение. Она поспешно поставила чашку на стол, но говорить не спешила, очевидно, решая, что мне должно знать, а что нет. Наконец, решилась:

– Я видела графа всего два раза в жизни. – Она отвернулась к окну.

– Но как же…

– Ваш батюшка хороший и честный человек. Рождение Коленьки… – она в смятении склонилась над столом и сдавила пальцами виски.

Долгое время она молчала, и я терпеливо ждал. Наконец она подняла на меня свои глаза, они были полны слез:

– Не погубите, батюшка, Алексей Леонидович! Граф не приходится отцом… моему сыну, все это некрасивая и весьма дурная история, но я не могу Вам открыть её, и не просите.

– Значит, Николя все это время обманывал меня?

Я почувствовал горькое разочарование: ведь я успел привязаться к этому непосредственному, искреннему, как мне казалось прежде, человеку.

– Что Вы! Упаси Бог! – всплеснула руками мадам Винер. – Коленька искренне верит, что он сын Леонида Прокофьевича, сие ему внушали с младых ногтей – таково было одно из условий.

– Условий? Кто их поставил? Вы оговорили моего отца? Зачем? – я ровным счетом ничего не понимал.

– Милый Алексей… Леонидович, ни слова больше! Пожалейте моё старое, больное сердце! Обождите, я вам хочу кое-что показать – сказала вдова и вышла в смежную комнату.

Спустя короткое время она вернулась, держа в руках коробку, по виду шляпную. Отложив крышку, она поставила коробку на стол, и запустила бледные нервные пальцы в самое её нутро. Шурша внутри невидимыми для меня вещицами, она закрыла глаза и откинула голову назад, чем напомнила мне женщину-медиума, на сеанс к которой меня как-то затащил мой давнишний приятель.

Наконец, она извлекла на свет божий изящную вещицу – серебряную пудреницу, инкрустированную жемчугом. Круглая крышка была украшена знакомым мне рисунком – точно такой же венчал крышку моей табакерки.

Мадам Винер протянула мне пудреницу, которая сообщила мне тепло её рук.

– Занятная безделица! Вы позволите? – с этими словами я попытался открыть пудреницу, но она не подалась.

Мадам Винер с улыбкой взяла из моих рук свое сокровище, и я тотчас услышал характерный щелчок – крышка отскочила, блеснув зеркальным лучом.

– А что внутри? – спросил я. – Неужели пудра?

– Да. Самого высокого качества – из Парижа.

Старуха захлопнула пудреницу и посмотрела на меня строго:

– А в табакерке Вашего батюшки разве не табак?

– Так точно, табак. Но…

– Вам странно, откуда в глухой деревне французская пудра? – она смягчилась. —

Ладно, юноша. Теперь не об этом. Вы, наверное, уже догадались, что эти предметы являются для своих владельцев своеобразными пропусками, они принадлежат вовсе не конкретным персонам, и не передаются по наследству…

Внезапно она прервалась и замолчала. Я смиренно ждал, но она, казалось, задремала, опустив голову. Наконец, я потерял терпение:

– Эльза Мироновна, я весь внимание!

Она, не поднимая головы, тихо молвила:

– Вы мне очень нравитесь, Алеша. И Николеньке моему Вы тоже по душе. Если Вы никогда не слыхивали об Охотничьем Клубе, членом которой являлся Ваш батюшка, значит, он не хотел, чтобы Вы о нем знали, и я не вправе нарушать его волю.

– Прошу Вас…

– Не просите. Вы сами не знаете, о чем просите – иногда знания могут быть смертельно опасны. Просто поверьте мне. Отдайте, пожалуйста, табакерку, она Вам не принадлежит – мягко попросила мадам Винер.