Говард Рафэн - Двойная ложь

Не так скоро, Дэвид.

— Интересно, — произнес, почесывая висок, Натан. — Однако позвольте задать вам один вопрос, Дэвид. Можете вы со всей честностью сказать, что ни одна женщина никогда не пыталась эксплуатировать вас в эмоциональном плане?

— Насколько мне известно — нет, — ответил я. — Впрочем, еще не вечер.

Последнее всем показалось забавным — всем, кроме Натана.

— Боюсь, с этим я согласиться не могу, — ответил он мне моими же словами. — За прожитые годы вам наверняка случалось становиться жертвой женщины.

— Натан, дорогой, вам не кажется, что вы вторгаетесь в материи слишком личные? — пришла мне на помощь Кассандра.

— Я же не прошу называть имена или сообщать интимные подробности, — раздраженно ответил Натан. — Я просто прошу быть честным. — И он обратился прямо ко мне: — Вы ведь способны говорить с нами честно, Дэвид, не так ли?

Ну хватит. Пора поставить его на место. Я понимал, что сейчас скажу ему пару слов, о которых буду потом сожалеть.

— Простите, можно мы на минутку позаимствуем у вас Дэвида?

Знакомый голос прозвучал как нельзя кстати. Паркер и Стэйси стояли позади меня. Это был путь к свободе. Паркер уже держал меня за локоть, чтобы оттащить в сторону.

— Боюсь, мне придется вас покинуть, — сказал я моим слушателям. Все произошло так быстро, что Натану осталось лишь беспомощно таращить глаза.

Оказавшись на безопасном расстоянии, я поблагодарил Паркера и Стэйси за своевременную помощь.

— Просто мы почему-то решили, что тебя пора спасать, — сказал Паркер.

— Я до сих пор не могу поверить, что ты уговорил меня прийти на этот коктейль.

— Да брось, — сказала Стэйси. — Ты ведь неплохо провел время. Признайся.

— Если признаюсь, мы сможем отсюда уйти?

Мы возвращались на такси домой. И обсуждали (сплетничали, если хотите) людей, которых увидели в этот вечер. Тут ничего постыдного нет. Что еще делать, когда возвращаешься домой после вечеринки?

Я вышел на углу Шестьдесят девятой и Третьей улиц. Осенний воздух был резок и свеж. Глядя, как отъезжает машина, я нисколько не сомневался: теперь Паркер и Стэйси обсуждают меня. Продолжают гадать, не потерял ли я интерес к жизни после того, как потерял ее.

Прошло почти уже три года после смерти — в возрасте тридцати одного года — моей жены Ребекки. Она ждала нашего ребенка.

У нас с Ребеккой были квартира на Манхэттене и коттедж в Коннектикуте. В коттедже мы проводили выходные. Для Ребекки уик-энд нередко начинался в четверг вечером — она отправлялась в Коннектикут. Будучи внештатной журналисткой, она сама распоряжалась своим временем. А я, как психотерапевт, может, и зарабатывал неплохие деньги, но все пятницы проводил в Нью-Йорке, выезжая вечерним поездом в Данбери, чтобы присоединиться к Ребекке.

Так было и во второй уик-энд ноября. По крайней мере мы планировали, что так будет…

В тот вечер я увидел на вокзале не Ребекку, а полицейского, которому было приказано доставить меня в офис судмедэксперта.

В тот день шел проливной дождь. В самый разгар его Ребекка поехала в супермаркет.

Столкновение было лобовым. Восемнадцатилетний юнец вел родительский «лексус». Он не был пьян или обкурен. Просто парень решил полихачить. Разогнал машину, не справился с управлением и вылетел на встречную полосу. Прямо на Ребекку.

Со временем я смог разговаривать с людьми о ее смерти. А вот думать о ней не могу до сих пор. Отстранить от себя заботу и любопытство других было не так уж и трудно, однако от собственных мыслей деться мне было некуда… Мыслей о Ребекке. Мыслей о нашем малыше.

Срок был слишком маленьким, и мы не знали, кого ждем: мальчика или девочку. Имя ребенка мы не обсуждали. Я сам это предложил. Подождем, пока не выяснится пол, и в два раза будем меньше ругаться, пошутил я.

Через несколько недель после смерти Ребекки я полез в шкаф за перчатками. А вместо них нашел книгу, из тех, в которых рассказывается, как выбирать имя ребенку. Я не знал, что Ребекка купила ее, а судя по тому, где она эту книгу прятала, ей и не хотелось, чтобы я знал.

Я присел у шкафа на пол и начал перелистывать книгу.

Вот тогда я и обнаружил этот листок. Между страницами с именами на С и на Т. В самом верху его Ребекка написала: «Чему мы будем учить нашего ребенка». А ниже шло следующее:

Любить.

Смеяться.

Смеяться еще больше.

Слушать и узнавать.

Говорить «пожалуйста» и «спасибо».

Иметь собственное мнение.

Уважать мнение других.

Быть честным.

Быть хорошим другом.

Быть самим собой.

Не помню уже, сколько времени я просидел тогда на полу. Я читал и читал написанное Ребеккой, пока не выучил наизусть. Потом опять вложил листок в книгу. А на следующий день отправился в банк и арендовал сейф. Я решил хранить книгу там. Я сказал себе, что если когда-нибудь забуду хоть слово из записанного Ребеккой, то приду сюда, чтобы освежить память. Пока мне этого делать не пришлось.

В понедельник утром я обнаружил в своем кабинете сообщение. От Милы, или Мамки («мамы» по-чешски), как мне нравилось ее называть. По-моему, ей это тоже нравилось. Детей-то у нее никогда не было.

Мамка, она же Мила Беннингофф, была моей секретаршей, бухгалтершей, связной со страховой компанией и вообще божьим даром. Она следила за моим расписанием, перепиской, счетами и всем прочим, из чего состояла моя повседневная жизнь. Причем делала все это, не покидая своей квартирки. Ей так было легче, а я ничего другого и не желал, по двум причинам. Во-первых, ее работа не требовала постоянного пребывания в приемной. Во-вторых, по опыту я знал, что наличие секретарши внушает некоторым пациентам беспокойное чувство, а этим людям и так беспокойства хватает.

Поэтому Мила просто звонила мне из своей квартирки близ Грамерси-парка и передавала все сообщения — те, которые получала сама, и те, что передавались ей из службы секретарей-телефонисток, принимавших звонки в мое отсутствие. В этот день сообщение Милы касалось окна, образовавшегося в моем расписании после отъезда Кевина Дэниэлса в Голливуд. Я сказал ей об этом, и она пообещала просмотреть список ожидающих своей очереди заявок и связаться со мной.

«Дэвид, с вами хотел побеседовать один мужчина, — гласило ее сообщение. — Его зовут Сэм Кент, он появится у вас в четверг, в четыре часа».

Я сделал заметку в своем календаре.

После полудня у меня была назначена встреча в «Четырех временах года» с Деброй Уокер Койн, моим литературным агентом, — нам предстояло обсудить план моей второй книги.

Причиной появления второй книги стал удивительный успех первой, носившей название «Человек-маятник». Она продержалась в списке бестселлеров «Таймс» одиннадцать месяцев.

Верь я в инопланетный разум, меня, несомненно, обуяло бы искушение приписать успех книги каким-нибудь космическим утешителям — я это к тому, что, если бы Ребекка не погибла, я эту книгу никогда бы не написал. Пока она была жива, я никакого желания подаваться в писатели не испытывал. Собственно, и после ее смерти тоже. Просто у меня появилось свободное время. Очень много свободного времени. Вот я и написал книгу.

Если бы я хоть что-нибудь понимал в издательском бизнесе — в том, что продается, а что нет, — я бы от этой идеи отказался. Потому что кому, в конце-то концов, интересны инсинуации Дэвида Ремлера о человеческом поведении? Как выяснилось, очень многим.

А произошло следующее. За несколько месяцев до публикации книги в верхнем Вест-Сайде арестовали раввина. Ему было предъявлено обвинение в убийстве. Окружной прокурор утверждал, что раввин, человек женатый, вступил в сексуальную связь с одной из своих прихожанок. Когда отношения между ними испортились, женщина пригрозила ему разоблачением, а он пришел к ней домой и задушил ее.

На месте преступления нашли множество отпечатков пальцев раввина, и любознательные соседи успели заметить, как он это место покидал. Более того, женщину задушили проволокой, а наполовину использованную катушку точно такой же обнаружили в доме раввина.

И наконец, полиция нашла дневник. Убитая вела подробный отчет о своих отношениях с раввином. От чтения его, по-видимому, кровь стыла в жилах. Особенно впечатляющими были многочисленные упоминания об угрозах раввина так или этак навредить ей, если она обманет его доверие. Последняя запись, сделанная в утро того дня, когда погибла женщина, была совсем проста. «Я думаю, сегодня он меня убьет».

Арест раввина и последующий суд над ним стали образцовой кормушкой для всех владельцев городских газетных киосков. История получилась захватывающая. Ведь в ней присутствовали убийство, секс и религия. А потом в нее вляпался и я.