Последняя черта (СИ) - Савченко Лена

—  Шрамированием увлекался, — как можно равнодушнее пожал плечами Лёха, — Смотрели бы внимательнее, нашли бы еще. Свежий, видимо.

Это была не совсем правда. Он был готов поклясться прямо сейчас, хоть библию святую под руку суй — треугольник не просто не правильный, а одна сторона будто отделена и отведена в сторону, вытянута. Такой знак использовала одна группировка мразей, с которыми терки были с самого знакомства, иногда доходило до стычек, а там и до реанимации. Алексей и сам валялся под капельницами с разбитой черепушкой несколько дней кряду без сознания. А на соседней койке лежал Дикий, но в себя пришел быстрее. Не повезло им тогда нарваться вдвоем на пятерых.

—  Звоните, если что-то вспомните.

Дежурная фраза, от которой тут же захотелось скривиться. Полицейский отошел, а Лёха положил подбородок на макушку Алисы и прикрыл глаза.

Кто же знал, что беспросветный кошмар только начинается?

Таша сидела под деревом, обхватив руками острые коленки. Даже в такую, весьма не теплую погоду, она была в шортах — они скрывались за длинной толстовкой. Только их девушка носила в лютую жару, ловя на себе удивленные взгляды, но смущенно отводила свой. Руки были безнадежно изуродованы ожогом, в довесок — шрамами. В список «за что Таша себя ненавидела» сейчас добавится еще один пункт: вина. Чертово чувство вины, потому что это она затащила Алису за шоколадкой в магазин, а когда они нашли Дикого — тело едва остыло. От этих мыслей она каждый раз вздрагивала, поджимала губы, и только улегшаяся истерика вновь рвалась наружу. Ведь был шанс спугнуть уродов и спасти. Был. Шанс всегда есть, но свой Таша просрала.

—  Ты как?

—  Никак, — тихо ответила девушка. Лёху она успела заметить, еще когда он только приехал.

—  Каста еще звонила кому-нибудь?

—  Мел с Марципан едут. Ворона в городе нет, сказал — завтра с утра первым рейсом обратно. Остальные подтянутся, как смогут.

Дикого к тому моменту уже упаковали в черный мешок, погрузили на труповозку, и та укатила, осталась только полиция. Тот самый офицер еще раз обратился к Алисе, когда девушка отошла и снова смогла увидеть окружающий мир без пелены перед глазами. Еще раз сказал — «позвоните, если что-то вспомните», — даже визитку личную сунул и свалил, прыгнув в задрипанную машину. Из местного отделения, скорее всего — в Центре, у ментов транспорт водился поприличнее.

Разбираться они точно не будут — это знал каждый из компании, когда услышал страшную новость. Полиции это на хрен не надо: может поймают какого-нибудь нарика для статистики, впаяют ограбление, отправят на электрический стул, и поминай как звали. Теоретического нарика даже было жалко, он не был ни в чем виноват, а в это время — попробуй не снаркоманиться. У Лёхи однажды тоже стены летали едва ли не ежедневно, потом друзья вытащили, но не у всех они имеются.

А за сотню километров от троицы, расположившийся в простеньком придорожном отеле, Ворон методично бил кулаками стену, не зная, как ещё выплеснуть ярость и боль. Заказ, подвернувшийся не вовремя, был в срочном порядке перенесён на раннее утро. Да, получит меньше — ну и хрен с ними, с этими деньгами. Ему сейчас хотелось пустить пулю не в кого-нибудь, а себе прямо в висок и узнать, наконец, что же всё-таки чувствуют его многочисленные жертвы. Вдруг, на той стороне и правда лучше? Останавливала только чётко осознаваемая жажда мести. И не-рыжий призрак в голове.

Кто бы ни оказался убийцей Дикого, он за это поплатится.

Верить в смерть не хотелось, но приходилось. Сразу, без сомнений. В этой странной, но ставшей родной компании ему не врали никогда. Даже если правда убьёт окончательно, растопчет, размажет об стенку — не соврут. А значит, Дикий умер. Умер, пока его, Ворона, не было рядом.

Но Ворон появится. Появится и покажет, что так нельзя. Прострелит голову каждому, кто к этому причастен и каждому, кто на это насрал — потому что бездействие тоже действие. На заказ напялит перчатки и будет помнить, жжением кожи, что не смог вовремя оказаться рядом и предотвратить события. И до сих пор не может, тварь.

Очередной удар вышел слишком сильным. В дверь постучали.

— Извините, у вас всё в порядке? — сонный женский голос из коридора.

— Да, простите, — совершенно спокойным тоном ответил Ворон, мгновенно прекращая.

Потом она уйдёт — гулкие шаги по мягкому ковру растворятся в глубине здания — а он спустится во двор, устроится на скамейке и будет курить, не замечая, как предательски дрожат руки.

Этой ночью не смог уснуть ни один из них. Когда вся компания в количестве девяти, не считая того самого Ворона, собралась в просторной гостиной, все долго молчали. Меланхолия, высокая и худая шатенка, откинулась на спинку дивана, смотрела в потолок, старалась осознать происходящее и хоть что-то почувствовать. Но выходило у нее хреново. От Марципан — полной ее противоположности на вид — несло за километр агрессией и желанием если не порвать кому-нибудь глотку, то забить тяжелыми ботинками до смерти точно. Она выглядела как подросток, обиженный на весь мир — мелкая, она то и дело хрустела костяшками.

—  Ну все, хватит, — парень телосложения «шкаф» зашел в комнату, со скрежетом поставил на журнальный столик три бутылки вискаря, — выпили все, а потом будем думать. 

Просить дважды Герасиму никого не пришлось. Актер рядом только завистливо вздохнул в сторону опрокинувшего в себя алкоголь Лёхи — даже не поморщился, а после своей порции закашлялся, прислоняя ладонь в носу.

—  А че думать-то? — мрачно спросил худощавый парень с густыми, отдающим рыжеватым оттенком волосами. — Кончать их надо, и дело с концом. Это уже не шутки. Они нарвались.

— Могилу сам закажешь? — Изабель надула пузырь из жвачки, лопнула его и тяжело вздохнула. — Их раза в два больше, чем нас.

— Ты так сидеть предлагаешь?! — вскинулся Актер. — Тупо схавать и лапки сложить?! Издеваешься?!

Она стушевалась, тронув короткие хвостики. Еще одна багровая в компании, которая, в отличие от Алисы, волосы не отращивала и вполне сходила за малолетку. Любовь к теплым чулкам, коротким юбкам постоянно воспринималась парнями с улицы как призыв к действию, но любительница боевых искусств раз за разом желающих обламывала.

Они все, в принципе, были такими. В определенный момент жизни осознали, что либо научатся стоять за себя, либо подохнут, и выбрали первое. Один только Доктор оставался не удел, зато прекрасно обращался с тростью. Давняя травма левой ноги иногда давала о себе знать. Док был здесь единственным, кто не красил волосы ни разу в жизни — оставался рыжим, только отращивал и невероятно гордился пышной шевелюрой — не совсем прямой, но и не кудрявой.

— Вы оба правы, — Лёха сидел на стуле, опершись руками на колени, и смотрел на друзей исподлобья каким-то совсем не человеческим взглядом, — Но пороть горячку нельзя.

Сидеть в этой гостиной было непривычно. Не потому, что никто из них тут никогда не был — были, не по разу, чего на этом самом длинном кожаном диване только не происходило, но без Дикого было не то. Он обычно усаживал пищащую Ташку к себе на колени, придерживал ее одной рукой, чтоб не свалилась, и вливался в разговор спокойно, если сам его не начинал. А сейчас Таша жалась к Алисе и училась дышать заново, потому что в последние полтора года дышала исключительно Диким. Пустота, прочно закрепившаяся в груди, ужасала своей простотой. Все планы рушились, и она не знала, как дальше жить, чем заниматься и сколько ей пачек сигарет теперь покупать. Раньше Таша всегда брала две — себе и Дикому, а сейчас? Одну или все-таки две, чтобы дольше хватало?

— Итак, — снова взял слово Лёха, — Как тихо убить мразей?