Пойдем играть к Адамсам - Джонсон Мендал У.

– Сколько времени отсюда до реки? – спрашивает Барбара.

– Пятнадцать минут.

– Двенадцать, – поправляет брата Синди.

– Тогда поехали-и-и!

Барбара – в белом платье и белых перчатках – с энтузиазмом вжимает педаль газа в пол (хотя она неплохо водит, ей редко выпадает возможность управлять столь мощной машиной). Из-за столь резкого ускорения она чувствует себя немного озорной – есть в ней такая черта, – и ей явно нравится визг шин, когда они выезжают на асфальтированную дорогу и устремляются вперед.

Именно после этого все и начинается.

Первые несколько мгновений ее разум был все еще опутан воспоминаниями о последних часах. После того как Барбара помогла детям принять ванну и уложила их спать, она сделала себе небольшой хайбол с виски из бара доктора Адамса и села на крыльцо с видом на реку – ее награда за четвертый день. Чуть позже она сходила в душ и легла спать.

Затем, где-то посреди ночи, раздался шум, короткий и пугающий, – возможно, он ей приснился, – который оставил в ее проясняющемся рассудке нехорошее ощущение. В страхе она подумала, что это дети, но вместо того, чтобы пойти к ним, снова погрузилась в сон без сновидений, который не спешил отпускать ее.

Да, это дети. Вставай.

В полудреме она предприняла все усилия, чтобы подняться с кровати, но в итоге даже не сдвинулась с места. Пробуждающийся разум осознавал не всё сразу, но первым делом она обратила внимание вот на что.

Дневной свет.

Ей было неудобно, она лежала в очень странной для сна позе – на спине, раскинув руки и ноги. Тело было обездвижено, запястья и лодыжки слегка побаливали. Она не могла пошевелиться. Рот был забит мокрой тряпкой, похожей на махровое полотенце, а нижняя часть лица заклеена чем-то жестким, что причиняло боль и стягивало кожу.

Барбара снова попыталась приложить усилия – на этот раз более суетливые и отчаянные, уже не такие вялые, – но тщетно. Она была беспомощна, и в этом состоянии были виноваты… Барбара нервно повытягивала шею, повращала зрачками, и поняла причины – веревка, кляп, скотч. Она была связана. Под простыней, кем-то наброшенной на нее, она разглядела, что привязана к четырем кроватным стойкам, что делало ее пленницей, целиком и полностью.

Факт, конечно же, неприемлемый. Это просто невозможно, особенно при данных обстоятельствах. Она все еще находилась в своей спальне в доме Адамсов; не была похищена или увезена куда-либо. Если не считать дискомфорта от тугих веревок, некоторой скованности в теле и легкой головной боли, с ней все было в порядке. Ей не причиняли вред, ее не насиловали (по крайней мере, по первым ощущениям). К тому же, в кресле рядом с кроватью спал молодой Бобби Адамс.

В утреннем свете его юное лицо было воплощением невинности – светлые волосы, ярко-розовые щеки, пухлые губы – красивый мальчик. В этих условиях – ее беспомощности и его свободы – рассудительный и серьезный Бобби больше походил на слишком молодого часового, спящего в свободное от фронтовой службы время.

Это совершенно невозможно.

Стояло обычное летнее утро, и единственной неуместной вещью в нем была Барбара, самым невероятным образом превратившаяся в пленницу. Когда она полностью пробудилась ото сна, шок и удивление сменились негодованием. Она словно стала жертвой какого-то космического розыгрыша, нацеленного только на нее, и это возмутило ее, практически привело в ярость.

Разумеется, можно было попросить Бобби развязать ее, но с присущим взрослым чувством превосходства над детьми она решила вырваться на свободу самостоятельно. Несмотря на туго натянутые веревки и неудобную позу, принялась выгибаться и выворачиваться, подпрыгивать в попытке избавиться от уз. Молодая и спортивная, она сама поразилась своей силе, ярости и координации движений. Кровать застонала под таким натиском.

Однако некоторые уроки усваиваются очень быстро.

Кровать шаталась и трещала, но не поддавалась. Веревка немного ослабла, но при этом петли на лодыжках и запястьях затянулись, как проволочные. Барбара дергалась и извивалась, но при этом могла дышать только носом, поэтому вскоре выдохлась и обессилела. Минута, полторы, и она сдалась. Охотник, похититель, кем бы он ни был, на какое-то время победил. Все еще негодуя, больше от усилившегося осознания собственной беспомощности, она тем не менее перестала тратить силы и замерла. Теперь она была готова принять помощь.

Шум, конечно же, разбудил Бобби. Вечно осторожный, он встал рядом с ней, еще не отошедший от сна и встревоженный.

– Мм, я… э-э, – попыталась произнести она сквозь кляп требовательным тоном. – Э-э. Мм, я… э-э.

Бобби отреагировал мгновенно. Его руки метнулись к ней, но лишь для того, чтобы крепче затянуть удерживающие ее узлы. Он откинул простыню – Барбара увидела, что она все еще в короткой ночной сорочке, – и проверил веревки на ее лодыжках.

Когда он сделал это, лицо у него изменилось, расслабилось. Она заметила перемену.

Он будто внезапно понял, какой сегодня день.

– Синди!

Бобби уже не был рассудительным мальчиком, он выбежал из комнаты, крича так, словно наступило Рождество.

Беспомощная, все еще тяжело дышащая, Барбара напрягла слух в попытке уловить, о чем будут говорить дети. И услышала обычные утренние жалобы Синди.

– Что такое? Хм?.. Перестань сейчас же! – Потом, после некоторой паузы, разговор перешел в торопливый шепот. – Разве ты не помнишь? Послушай!..

Затем дети вбежали в спальню. Проснувшаяся и сияющая Синди – прямо само воплощение радости – вскочила на кровать и уставилась на Барбару. Убедившись в ее беспомощности, поцеловала в нос и обняла, будто та была ее самым лучшим подарком в мире.

– Теперь она наша! – завопила она. Спрыгнув с кровати, закружилась с братом в хороводе.

– Теперь она наша, теперь она наша… наша няня! – Они с Бобби обнялись в нетипичном для них безумном согласии. – И их не будет еще неделю!

Девушка, лежащая на кровати, не была глупой. Факт оставался фактом, визуальным и физическим. В каком-то смысле, по какой-то причине, она стала пленницей этих детей.

Однако вопреки логике, вопреки здравому смыслу ее внутренние привычки возобладали. Дух, воля, жизненная сила подсказали разуму, что он неправ, и по их команде тело продолжило движение. Барбара приподняла голову, повернула ее и внимательно осмотрела свои узы. Она проверяла их снова и снова, непрерывно вращая кистями и ступнями, обретя сперва надежду, а затем разочарование. Напрягая пальцы, потянулась к недоступным узлам и потерпела поражение. Наконец, все еще отказывающаяся верить в происходящее, но обессиленная, внутренне сдалась. Осознание проигрыша, а также шок, негодование и изумление вызвали у нее ярость.

Лежа на кровати, она перебирала в голове мысли, типичные для злопамятного, отказывающегося подчиняться взрослого: «Погодите, я еще до вас доберусь» и «Погодите, я все расскажу вашим родителям».

Но несмотря на сладостное предвкушение, мысль о том, насколько еще неблизок тот день, заставила ее задуматься. Если она не ошибалась, сегодня Адамсы уезжали из Англии и скоро будут в Париже. То есть они все еще пребывали в стадии «отъезда». Тот факт, что они уезжают далеко и вернутся нескоро, заставил ее задуматься.

За те четыре дня, что она провела здесь – один с доктором и миссис Адамс и три наедине с Бобби и Синди, – других взрослых она почти не встречала. Тиллманы, владельцы универсального магазина, пара друзей семьи по церкви, мать одного из детей, с которыми играли юные Адамсы, и это все. Рано или поздно кто-то из них мог бы заглянуть сюда, но за три последних дня этого ни разу не произошло. Привычка полагаться на других, справедливо или ошибочно принимаемая как должное, внезапно дала осечку. В мгновение ока Барбара оказалась полностью сама по себе.

В конце концов, ближе, чем в полумиле – а это поле, лесополоса, и ручей, впадающий в реку, – не было никаких соседей. Здесь жили фермеры-джентльмены. Дома располагались как острова, так, чтобы не нарушалось право на уединение и не портился красивый вид из окна. И это право строго соблюдалось и уважалось. Даже если б ей удалось вытолкнуть изо рта кляп, она могла бы целый месяц кричать в этой тихой комнате с кондиционером, и никто б ее не услышал. Кроме, конечно же, детей. Ее мысли снова вернулись к детям.