Уоррен Мерфи - Смертельный ход

– Ты меня не хочешь?

– Я хочу тебя с того самого момента, как ты упомянул имя Конна. У тебя тогда было прекрасное лицо. И на секунду мы оказалась здесь не одни.

– Меня чуть не убили там, у коттеджей, когда я смотрел на тебя.

– Глупый, смотрел на меня! Конечно, внешность. Таковы все мужчины. Я для тебя только внешность.

– Да, началось с этого.

– Римо, я хочу тебя. Сегодня. Очень. Но, пожалуйста, пусть это будет не так: ты пришел и овладел мной. Не хочу, чтобы ты подумал, что это так просто.

– Ты боишься?

– Конечно нет. Говорю тебе: завтра вечером.

– Я могу взять тебя сейчас…

– Да.

– И тебе будет неприятно?

– Мне этого очень хочется, но, пожалуйста…

Неожиданно резко и настойчиво зазвонил телефон. Римо хотел было вырвать шнур из розетки, но Дебора, вырвавшись из его объятий, оказалась у аппарата раньше. Заслонив собой телефон, она заговорила:

– Да. Да. Черт возьми! Вы уверены? Другого выхода нет? Очень жаль. Конечно.

Она положила трубку и склонила голову к плечу:

– Ничто так не сохраняет целомудрие, как телефон. Завтра, Римо.

Римо отреагировал по-джентльменски: аккуратно положив аппарат на левую ладонь, ребром правой ладони он разрубил его пополам вместе с трубкой. А потом превратил останки этого надоедливого устройства в порошок под аккомпанемент стонущего визга разноцветных проводов.

– Завтра, – сказал он и швырнул на пол то, что осталось от шедевра американской технологии.

Дебора рассмеялась:

– О, какой ты сильный и страшный! Ты просто ужасный!

Она подошла к нему, поцеловала и, словно мальчишку, стала подталкивать к выходу.

– Ты просто ужас! Ломаешь телефоны, избиваешь хулиганов. О, какой ты грозный!

Она шутливо стукнула его в живот, поцеловала в губы со значением «Все, хватит!» и вытолкнула за дверь, легко и просто совладав с самым совершенным оружием в лице человека, будто с детской игрушкой.

Римо не противился. Он решил не вспоминать о первой встрече с Макклири, посетившим его под видом священника в камере смертников. Псевдосвященник предложил Римо таблетку жизни. Это Макклири организовал фиктивную казнь, чтобы переправить Римо в место, считавшееся мирным санаторием, где начались бесконечные тренировки. Макклири допустил глупый промах и стал уязвимым, а поэтому должен был быть убит.

Макклири… Первое задание Римо Уильямса и единственное, которое он не выполнил. Макклири, который, лежа при смерти на больничной койке, сделал то, что должен был сделать Римо, вырвав крюком-протезом из собственного горла трубки сохранявших ему жизнь капельниц. Макклири, этот дурачок, веривший, что стоит умереть сегодня во имя будущего, где, кстати, такие, как он, и не понадобятся. Макклири, который своей смертью навсегда привязал Римо Уильямса к новой жизни так же надежно, как наложенные опытной рукой повязки прикрывают глубокие раны.

Римо Уильямс с тех пор не провалил ни одного задания. Римо Уильямс, который, если поступит приказ, должен пойти с Деборой на прогулку. И убить ее.

Но по телефону в Чикаго добрый преподобный отец все еще читал Псалмы, а Смит дал ему свободный день, а на дворе стоял бархатный виргинский август. Завтрашние день они проведут вместе с Деборой.

Но тут Нильс Брюстер обнаружил тело доктора Джеймса Рэтчетта.

Доктору Джеймсу Рэтчетту его кончина всегда представлялась драматическим событием.

В юности ему виделась белоснежная больничная кровать. Умирая, он прощал родителей и сестру. Иногда в фантазиях допускались вариации: он умирал с проклятием на устах и, отказываясь жить, вырывал из распухшей руки трубку капельницы.

Его мать незамедлительно вскрывала вены, в душе сестры на всю жизнь оставалась незаживающая рана. А отец? Пропади он пропадом! Даже в мечтах Рэтчетт не мог представить, что отца может заинтересовать что-то касающееся его, Джеймса. Даже в фантазиях отцу сообщали о смерти сына по телефону, звонили в контору на Уолл-Стрит. Телефонограмму принимала холеная привлекательная секретарша. Отцу она расскажет об этом за коктейлем в половине седьмого вечера, прежде чем отправиться в их апартаменты.

– Вырвал трубку капельницы? – спросит отец. – Проклял меня на смертном ложе? Хм… Никогда не думал, что маленький Джеймс способен на такое.

Такие фантазии посещали Джеймса в возрасте девяти лет. В четырнадцать они несколько трансформировались: теперь отец лежал на больничной койке, а он, Джеймс, вырывал трубку из его руки, поскольку осознал, какой грязной, мерзкой и волосатой свиньей был его папаша.

В четырнадцать лет Джеймс начал изготовлять самодельные смеси и угощать ими приятелей. Раз он угостил соседского мальчишку, который был на пять лет моложе. Парнишка три дня лежал без сознания, а Джеймса отправили туда, где он уже не мог потчевать ядом малолеток.

Его отвезли в Англию, в Дорчестер, в «Билси-Скул» – заведение, где молодые английские джентльмены проходили через гомосексуальную фазу. Для Джеймса это стало не фазой, а чем-то большим. Не имея под рукой химикатов и оборудования, он посвятил себя занятиям теоретической химией, которые продолжил позднее в Политехническом институте Ренсселэра, что в штате Нью-Йорк. Оборудования там было предостаточно, но он остался верен теории, поскольку считал ее более чистой и аккуратной.

Он получил ученую степень в Гарварде, стал доктором наук по теоретической химии. Основное занятие принесло ему всемирную славу и известность, а вечернее хобби – три условных приговора за вклад в развитие преступности малолетних. Чтобы сделать два последних приговора условными, потребовались значительные расходы, истощившие полученное им наследство. Пришлось отказаться от работы над докторатом по математике и заняться преподаванием, то есть постоянно иметь дело с людьми, аж до пяти часов в неделю.

Затем – Брюстер-Форум. Коттедж был оформлен по его собственному проекту. Доктор Брюстер понимал, насколько разнятся вкусы людей, и почему бы этого не учитывать? Так доктор Рэтчетт обрел свой дом, где собирал иногда коллег на сеансы гипноза, которому он обучился еще в детстве, ошибочно полагая, что способности к гипнотическому внушению обеспечат ему бесконечную череду любовников.

Вчерашний сеанс оставил неприятное, грызущее ощущение: что-то должно вспомниться, но никак не приходит в голову. Сознание предупреждает: «Готовься!». Но ничего не происходило.

Ладно. Он выбросит это из памяти, но сперва надо подготовиться. Мысль не ухватишь как мальчишку за тонкую шею. Ее нужно измучить, ее нужно уговорить. Не обращать на нее внимания. Устроиться без нее поудобнее, и вот тогда-то она уберется прочь.

Доктор Джеймс Рэтчетт разделся у входа в свою особую комнату – шедевр инженерного искусства – полый шар из белого пластика, под пластиком – слой воды, смягчающий пол и стены на высоту человеческого роста. Знакомые Рэтчетта называли это место «комнатой-маткой», но для него оно было убежищем, логовом.

Сюда-то он и принес набитую гашишем трубку. Нажатие кнопки – и трубка задымила. Рэтчетт вдохнул дым на всю глубину легких и задержал дыхание. Стали отчетливо ощущаться конечности, как они далеко, как глубоко он вдыхает дым. Он не выдыхал уже целую вечность, а голова ничего не чувствовала. В ней было пусто. Тогда он выдохнул. Просто для разнообразия. Не потому, что так было нужно. Он мог бы не дышать часами. Да. Вдохнем поглубже. У-у, прохладно. Он прислушался к прохладе, ощупал глазами виниловый потолок, и неожиданно белая матка показалась очень смешной. Вот он сидит здесь, в водяном миш-меше.

– Миш-меш, – проговорил он вслух и истерически захохотал. – Миш-меш, – опять произнес он, сожалея о том, что рядом нет никого, кто мог бы оценить его юмор.

Тут виниловые двери отворились. И показалась женщина. Да. Настоящая женщина. Наверное она пришла, чтобы затянуться гашишем. Он ей предложит покурить. Но говорить с ней не станет. Нет, никаких разговоров.

О, она тоже раздета, и у нее в руке плеть, а там, где у него эта штука, у нее – светло-коричневатая клякса. Он ей покажет. Правда, эрекции у него никогда не получалось. Но тут она начала что-то делать, и стало что-то получаться. И тогда он еще раз затянулся гашишем, и тогда… Надрез. Крик. Какой-то рывок…

Доктор Джеймс Рэтчетт схватился за гудящий тупой болью пах и ничего там не обнаружил. Ничего, кроме теплой крови, хлещущей на белый винил пола. Стало скользко, и он упал, и отчаянно задергался. Как остановить кровь?!

Извиваясь, он пополз к двери. Из горла вырывались вопли: «О-о-о-о! О-о-о-о!». Вот дверь. Выбраться. Помогите! Но дверь была заперта, и доктор Джеймс Рэтчетт соскользнул обратно в центр комнаты, где обнаружил, что не может даже прогрызть себе выход наружу. Он грыз пластик сильнее и сильнее, и наконец прогрыз, и хлынула вода, смешиваясь с кровью, и он забултыхался в розовой луже, в агонии красной смерти.