Очаг (СИ) - Гребенчиков Роман

Слушать разоблачение Кузьмича народу меня уже не интересовало — куда больше меня волновал этот чёртов мальчик. Почему я его видел? Почему, в отличие от Кирка, он не разговаривал со мной? Может, потому, что я никогда не слышал его голос, — я ведь знаю о нём только по фотографии? Может, так выглядит моё раскаяние? Или моё сумасшествие перешло на новый уровень? Кирк, что ты считаешь? Кирк?

Тишина. Видимо, моё безумие действительно переходит на новый уровень. После разговора на берегу брат так больше и не объявился.

Я бежал за мальчишкой между домов в сторону муляжа для съёмок. Догонялки привели нас на площадь построенной для фильма деревни. Я отвлёкся на красоту построек и не заметил каменную брусчатку. Нога зацепилась за выступ, и я полетел вниз.

Я приподнялся. Кожа на руках была изодрана о камни. Сквозь порезы проступала кровь, которая капала на брусчатку.

Меня окружал макет, напоминавший город-призрак. Различались дома, построенные со всем убранством, или одни только фасады. Планы на эту площадку были велики. Печально, что всё это хотели сжечь.

Тишина. Никого вокруг не было. Как же отличается этот муляж с жилой деревней! Хотя я уже сомневался, какая часть деревни была более реальна и жива.

Мальчика нигде не было.

— Где ты?! Появись!

Я снова опустился на брусчатку.

— Почему ты меня преследуешь? Мало мне страдания видеть брата? Я виноват в ваших смертях! Я каюсь! Простите меня! Я не хотел этого!

Я ударил кулаком о камень. Ничего. И снова удар. И ещё.

— А-а-а!

Я бил до тех пор, пока не разбил костяшки на руках. Хотелось плакать, но не выходило. Во мне всё пересохло.

Позади раздались шаги. Одни только звуки я вообразить не мог — значит, это был кто-то реальный, поэтому я обернулся.

Ко мне приближался Кузнецов с доской в руке.

Удар. И я отключился.

Боль.

Это единственное, что я чувствовал, когда очнулся.

Боль.

Голова разрывалась. Хотелось кричать, но рот был занят куском противной на вкус тряпки.

Боль.

При любой попытке открыть глаза лампочка под потолком прожигала зрачки.

Боль.

Идея, что моя жизнь оборвётся непонятно где, пугала.

Я изо всех сил пытался вспомнить, что произошло, но головная боль перебивала любую возможность думать.

Находился я в деревянном помещении. Вероятно, в Пегреме. Смущала только пустота — в поле моей видимости не было ничего. Ни окон. Ни дверей. Ничего. Только проклятая лампочка надо мной.

Я не в Пегреме. Только после того, когда я акцентировался на лампочке, до меня это дошло, — ведь в деревне не было электричества.

Руки и ноги были привязаны к стулу. Я ничего не чувствовал, только голову. Старался хоть как-то раскачать стул, но тело отказывалось слушаться. Зато была свободна шея, которой у меня выходило вертеть. Я попытался увидеть то, что за спиной.

Лестница. Там была лестница с тёмной нишей под ней. И кто-то на ступеньках смотрел на меня сквозь перила.

У меня не получалось разглядеть, кто это, — свет лампочки слепил глаза.

— Ммм, — всё, что получалось произнести сквозь тряпку.

Он зашевелился. Он. Маленький рыжий мальчик.

И только тогда я вспомнил: Кузнецов. Я встретил на съёмочной площадке Кузнецова.

Я попался. Добегался.

Стоило догадаться, что моё прошлое меня настигнет, что мне придётся отвечать за свои поступки, а сделал я действительно много плохого. И больше всего я боялся признаться себе в совершённом, иначе весь произошедший со мной кошмар стал бы реальностью.

Мальчик спустился и уставился на меня. Не будь кляпа во рту, я всё бы ему сказал. Сказал, как сильно сожалею о своей ошибке. Сожалею, что убил его и что затеял всю эту афёру.

Он улыбнулся. Мой чокнутый разум игрался со мной, но я не понимал, чего он хотел, ведь даже после Кирка я так и не привык к галлюцинациям.

Позади меня раздался скрежет открывающейся двери. Мальчик сразу же юркнул под лестницу и исчез в темноте. Раздался скрип деревянных ступенек.

Это был мой судья и палач — Кузнецов. Он спустился и поставил около меня ящик из-под инструментов.

— Ммм, — промычал я через тряпку.

Кузнецов достал из ящика газовую горелку. Переключил на подачу газа — и огонь вырвался ровной струёй из сопла над баллончиком. Кузнецов направил пламя на мою ладонь.

— А-а-а!

Боль. Невыносимая боль. Я никогда так отчётливо не чувствовал свою руку. Даже будучи с кляпом во рту, я кричал что было сил.

— Ну что? Приятно? — Он отключил подачу газа и приблизился к моему лицу. — Теперь понимаешь, что чувствовал мой сын? Всё его тело горело. Я пытался его потушить, но это было бесполезно. Скоро и твоё тело будет так же гореть. Скоро!

Он расстегнул на мне рубашку, включил газ, и струя огня упала на мою грудь.

— А-а-а!

— Я говорил с Лавровым. — Пламя отдалилось от меня. — Точно таким же способом. И представляешь, что я узнал? Он не народный герой. Он поджёг ровно одно здание. Твоё здание. Твой ресторан, где были… где…

Кузнецов склонил голову и замолчал. Его рука с горелкой опустилась, и пламя, вместо того чтобы бить ровной струёй, задёргалось в разные стороны.

— Какая ж ты мразь! — сказал он и поднял голову. На его глазах были слёзы.

— А-а-а! — Горелка, словно шило, снова впилась в меня.

Тогда и у меня навернулись слёзы, а от немых криков кончик тряпки проваливался в горло, отчего дышать стало очень сложно.

— Задыхаешься? — сказал Кузнецов. — Мой сын тоже задыхался, только от угарного газа. И никого рядом не было, чтобы помочь.

Очередная струя огня упала на мою кожу, но пламя мгновенно потухло. Кузнецов потряс горелку и пустил ещё пару искр. Кончился газ. Из ящика с инструментами он достал новый баллон.

— Это я оставлю под конец. Надо же тебя чем-то сжечь!

Он бросил горелку в ящик и извлёк гаечный ключ.

Удар пришёлся в висок, и я качнулся на стуле. Боли от пощёчины металлом я уже не почувствовал. Моё тело будто слилось с болью.

— Я сжёг Лаврова! И тебя сожгу!

Удар. Даже сквозь кляп я ощутил сломанные зубы и хлынувшую в ткань кровь. Дышать становилось всё тяжелее.

— Помогли тебе твои деньги? Ты стал от этого счастливее?

Воздуха не хватало, я изо всех сил пытался дышать носом, но выходило с трудом.

Кузнецов заметил, что я помаленьку теряю сознание, поэтому вырвал тряпку из моего горла вместе со сломанными зубами, рассыпавшимися по полу.

— Я не хотел этого! — сразу же вырвалось из меня хриплым голосом. — Я не хотел всех этих жертв!

Удар. Вместе со стулом я упал на пол. Одна из ножек сломалась, и мои ноги освободились от верёвок. Лицо тонуло в сочившейся из виска крови и нескончаемом потоке слёз.

— Не хотел ты… но заплатил Лаврову за поджог. Сколько? Десять тысяч? Во столько ты оценил жизни всех этих людей?! Ты в курсе, что Лавров на эти деньги просто запил? Я его пьяным в канаве нашёл. Он даже близко не осознавал, что совершил.

— Договор был на небольшой поджог, — выговорил я, — жертв было быть не должно.

Удар ногой прилетел прямо в живот, отчего всё внутри скукожилось и колени прижались к телу.

— Чёртов еврей! Все вы думаете только о себе, а на то, что случится с окружающими, вам глубоко плевать! Все, кто сгорел в пожаре, заслужили этого, но не мой сын! Он оказался там случайно — зашёл в туалет, — но сгорел, как и остальные жиды, в этой печи!

Ботинок Кузнецова рубанул прямо в мой нос, отчего новая алая струя ударила в пол.

Единственное, о чём я тогда мечтал, — это умереть. Мечтал, чтобы всё это уже закончилось, — ведь я должен был погибнуть вместе с его ребёнком.

— Я виновен… — выдавил я из себя.

— Конечно виновен, иначе бы ты не бежал так далеко от Ястребска! Твой брат поступил правильно, что выбрал более лёгкий способ.

Кузнецов снова взял в руки газовую горелку и пустил несколько пробных плевков пламени.