Уоррен Мерфи - Конец игры

– Может быть, да, а может быть, нет. Но это будет моя война. Я выйду в ней победителем, потому что я начну ее и тем самым достигну своей цели. Пять миллионов призовых очков за начало ядерной войны. Или Римо, или это. Решайте!

– Мне придется подумать.

Смит решил потянуть время, чтобы компьютеры Фолкрофта проследили, откуда исходит телефонный звонок.

– Тогда я позвоню вам завтра, – сказал Бьюэлл. – Да, кстати. Ваши компьютеры не смогут засечь, откуда я звоню.

– Почему? – спросил Смит.

– У них было недостаточно времени. Все, что они выяснят, – это то, что я нахожусь к западу от Миссисипи, и это так. Всего хорошего.

Это было час назад, и Смит до сих пор смотрел сквозь затемненные окна на залив. Соединенные Штаты или Римо. Может быть, весь мир или Римо.

Когда вопрос ставится так прямо, могут ли быть какие-нибудь сомнения в том, каким будет ответ Смита? Вздохнув, он снял трубку и позвонил Чиуну.

Марсия попыталась заставить его съесть ужин, но Бьюэлл резко ответил ей, что занят.

Третья мировая война – пять миллионов очков.

Римо – пятьсот тысяч очков.

Памела Трашвелл – пока пять тысяч очков.

А теперь еще этот доктор Смит. Сколько очков дать ему?

Он вызвал на экран таблицу игровых результатов и принялся внимательно изучать столбцы цифр. Смит, вероятно, бюрократ и, вероятно, глуп. И он наугад решил дать Харолду В.Смиту всего десять тысяч очков.

До последующего перерасчета.

В самом центре гостиничного номера сидел на полу Чиун, обложившись стопками подколотых бумаг.

Смит молча ждал, пока Чиун обратит на него свое внимание, но старик-кореец был страшно занят. Смит видел, как Чиун вычеркивает машинописные строчки и вписывает новые, пользуясь для этой цели перьевой ручкой, обмакивая ее в старинную чернильницу, стоящую рядом на полу. Самый кончик его языка торчал из угла рта, что должно было свидетельствовать о том, насколько он сосредоточен. Руки его летали по бумаге с такой скоростью, что Смиту казалось, будто их очертания расплываются в тусклом свете. В конце концов Чиун вздохнул и положил ручку рядом с чернильницей. Движение было как бы самым обыкновенным, но в то же время чрезвычайно грациозным, и в результате перо и чернильница стали смотреться так, словно они вырезаны из цельного куска черного камня.

Не поднимая взор, Чиун произнес:

– Приветствую вас, о император. Ваш слуга извиняется за свои дурные манеры. Если бы я только знал, что вы здесь, все прочее было бы отброшено как несущественное. Чем я могу служить вам?

Смит, знавший, что извинения Чиуна – вздор, поскольку старик-кореец узнал бы его по звуку шагов, еще когда он шел по ковру в противоположном конце коридора, посмотрел на кипы бумаги на полу.

– Вы что-то пишете? – поинтересовался он.

– Слабое произведение, но искренняя попытка. Вы сможете этим гордиться, о император.

– Это не одно из ваших воззваний против ассассинов-любителей? – осторожно полюбопытствовал Смит.

Чиун покачал головой.

– Нет. Я решил, что еще не пришло время для того, чтобы развернуть общенациональное движение, имеющее целью искоренение некачественной работы. Когда-нибудь, но не сейчас. – Он помахал рукой с длинными ногтями над бумагами. – Это роман. Я пишу роман.

– Зачем?

– Зачем? Затем, что мир нуждается в красоте. И кроме того, это очень достойный способ занять свое время – рассказать людям обо всем, чему ты научился, и тем самым облегчить тяжесть бремени для последующих поколений.

– Роман не о вас, надеюсь? Не о нас?

Чиун улыбнулся и покачал головой:

– Нет, император. Я прекрасно знаю вашу страсть к секретности. Роман не и мест никакого отношения ни к кому из нас.

– О чем же он тогда? – спросил Смит.

– Он о благородном старом ассассине родом из Азии, последнем представителе своего рода, и о неблагодарном белом, которого он пытается обучить, и о секретном агентстве, которое берет их обоих на службу. Так, пустячок.

И вдруг Смит припомнил тот странный звонок от какого-то издателя, решившего, что Фолкрофт – место подготовки наемных убийц.

– Вы ведь, кажется, сказали, что роман не о нас, – замелел он.

– А он и не о нас, – невозмутимо подтвердил Чиун.

– Но благородный старый ассассин из Азии. Его белый ученик. Секретное агентство. Мастер Синанджу, это о нас, – сказал Смит.

– Нет, нет. Никакого даже внешнего сходства, – возразил Чиун. – К примеру, ассассин-азиат, о котором я пишу, очень почитаем в той стране, в которой он поселился и на которую работает. Совершенно не похоже на мою ситуацию. А белый ученик, ну, в моем романе он не всегда неблагодарен. И он способен кое-чему научиться. Очевидно, что это не имеет ничего общего с Римо.

– Но секретное агентство, – пробормотал Смит.

– Ни разу не упоминаю я про Конституцию и про то, как мы работаем вне ее рамок, чтобы все остальные могли жить при конституционном режиме. Как мы нарушаем ее, чтобы она работала. – Он лукаво улыбнулся Смиту. – Хотя, должен признаться, у меня была мысль использовать в романе такой поворот, но я понял, что никто этому не поверит. Это слишком смехотворно, чтобы люди этому поверили.

– И все же это очень похоже на нас, – не унимался Смит. – По крайней мере, внешне.

– Вам нет нужды беспокоиться об этом, император. Издатель порекомендовал мне внести в роман кое-какие изменения, и они развеют все ваши страхи. Этим-то я и занимаюсь, пока Римо отсутствует.

– Какого рода изменения? – поинтересовался Смит.

– Совсем немного. Все в восторге от моего произведения. Мне только нужно внести несколько изменений для Бипси Бупенберга из отдела переплетов и для Дадли Стардли из бухгалтерии.

– Какого рода изменения? – повторил Смит.

– Они уверяют меня, что если я внесу эти изменения, то сразу стану знаменитым, а моя книга станет бестселлером. «На острие иглы», автор – Чиун. Мне надо переделать ассассина-азиата в шпиона-нациста. Белому ученику места нет. Вместо секретной организации в Америке у меня будут нацистские шпионы в Англии. И время действия – Вторая мировая воина. И еще мне нужна женщина, которая спасает мир от уничтожения, запланированного этим сумасшедшим со странными усиками. Вот все, что они хотели изменить. И тогда я стану богатым.

– Вы и так богаты, Мастер Синанджу, если говорить о материальных благах.

– Вы всегда добры, император. Но в Синанджу есть старинная поговорка: доброта смягчает душу, но не наполняет желудок.

Смит решил не развивать дальше тему нового романа, поскольку он почувствовал, что это лишь уловка со стороны Чиуна с целью добиться повышения платы за подготовку Римо. И кроме того, Чиун постоянно что-то писал и никогда не публиковал написанное, и не было никаких оснований полагать, что судьба этой книги будет в чем-то отлична.

А к тому же, может статься, что все это скоро не будет иметь никакого значения. Что толку беспокоиться об этом сейчас, когда вполне возможно, что завтра или еще несколько завтра спустя никого из них не будет в живых и не о чем будет беспокоиться.

– Понимаю, – просто сказал Смит. – Мастер, я пришел поговорить с вами о деле огромной важности.

– Таком же важном, как мой роман? – спросил Чиун.

– Да.

– Назовите свою просьбу. Она будет исполнена, – поклонился Чиун.

– Я рад это слышать от вас, Чиун. Можно мне сесть?

Чиун грациозно взмахнул рукой и указал на диван.

– Прошу вас. Располагайтесь поудобнее.

Ему понравился этот жест и он повторил его. Этот жест он использует тогда, когда корреспондент журнала «Тайм» будет брать у него интервью и фотографировать на обложку. Чиун – Новый Великий Писатель. Он пригласит корреспондента сесть именно таким жестом, элегантным и царственным, и в то же время радушным. Он подаст газетчикам чай. И он будет декламировать им классическую корейскую поэзию, чтобы показать, что его душа – это душа настоящего художника. И он не подпустит к ним Римо, потому что Римо совершенно невыносим, не имеет ни малейшего понятия о правилах поведения и он, конечно, отпугнет журналистов. Или, по самой меньшей мере, он кончит дело тем, что начнет заявлять, что и он играет какую-то роль в повествовании. Чиун уже смертельно устал от общения с людьми, полагающими, что Римо имеет какое-то значение, хотя на самом деле любой мало-мальски здравомыслящий человек должен понимать, что значение имеет только он, Чиун.

Интересно, чем Смит расстроен сейчас, спрашивал себя Чиун. Как вытянуто его лицо, а подбородок словно хочет встретиться с ботинками. Что же есть такого в белых, а особенно в американцах, что они любую малость принимают за конец света? В то время как мир вертелся и будет вертеться бесчисленное множество столетий. Надо, как обычно, отшутиться, сказал себе Чиун, избавиться от Смита и вернуться к переписыванию романа.

– Что давит столь тяжким грузом на ваш дух? – спросил Чиун.

– Помните, как вы явились к нам впервые, когда мы только-только брали вас на службу? – вопросом ответил Смит.