Пьер Леметр - Три дня и вся жизнь

Потом госпожа Куртен взглянула на часы и подавила зевок.

– У тебя еще есть время отдохнуть, – сказал Антуан.

Она поднялась к себе вздремнуть перед его отъездом.

Дом наполнился тишиной.

И тут позвонили в дверь. Антуан открыл.

На пороге стоял господин Мушотт.

Мужчины даже не поздоровались, смущенные неловкой ситуацией. Антуан подумал, что никогда еще напрямую не разговаривал с отцом Эмили.

Он отступил в сторону и пригласил его войти.

Господин Мушотт был крупный мужчина с очень коротко, по-военному, стриженными волосами и выдающимся носом. Все вместе вкупе с постоянным стремлением к самоутверждению и хорошей осанкой придавало ему смутное сходство с римским императором. Или учителем из прошлого века. Кстати, руки он держал за спиной, что позволяло ему выпятить грудь и поднять подбородок.

Антуан чувствовал себя не в своей тарелке, он не испытывал ни малейшего желания выслушивать нравоучения. Вся эта история была не более чем случайностью. Если семейству Мушотт так уж важно, чтобы ребенок Эмили появился на свет, Антуан ничего не может поделать, он не испытывает никакого чувства вины. Но по решительному и даже угрожающему виду господина Мушотта он явственно ощущал, что так просто ему не отделаться: от него пришли требовать денег, родители Эмили уже прикидывали, сколько может зарабатывать доктор.

Антуан сжал кулаки. Сейчас господин Мушотт воспользуется ситуацией, а он не удосужился поинтересоваться своими правами…

– Антуан, – начал господин Мушотт, – моя дочь уступила вашим обещаниям… Вашей настойчивости…

– Я ее не насиловал!

Интуиция подсказывала Антуану, что, заняв наступательную позицию, решительно не признавая своей вины, он достигнет большего, в его намерения не входило попадаться на удочку.

– Я этого не говорил! – возразил господин Мушотт.

– И на том спасибо! Я предложил Эмили решение, от которого она предпочла отказаться. Это ее выбор, но это также и ее ответственность.

Господин Мушотт пребывал в нерешительности и смущении:

– Не хотите же вы сказать…

Он поперхнулся, слова не шли…

Антуан задумался, сказала ли Эмили отцу о его предложении сделать аборт, или господин Мушотт только сейчас узнал об этом.

– Да, именно это я и хочу сказать, – подтвердил Антуан. – И это еще возможно. Срок предельный… но это возможно.

– Жизнь священна, Антуан! Богу было угодно, чтобы…

– Отвяжитесь от меня с этим!

Господин Мушотт будто получил пощечину. Он мог сколько угодно изображать римского императора, но теперь он утратил почву под ногами, что укрепило боевой дух Антуана.

Крик сына вызвал любопытство госпожи Куртен, на лестнице послышались ее шаги.

– Антуан? – Она стояла на нижней ступеньке.

Он даже не обернулся. В воображении госпожи Куртен мелькнула картина: двое петушащихся мужчин лицом к лицу, явно готовых схватиться врукопашную… Она на цыпочках поднялась к себе. Исполненный негодования господин Мушотт даже не заметил ее присутствия.

– Но в конце концов, вы обесчестили Эмили!

Теперь он понизил голос и отчетливо артикулировал каждый слог, чтобы подчеркнуть, что не может поверить в то, что говорит Антуан, настолько это выходит за всякие рамки.

– Вот уж, – добавил тот, чтобы доконать противника, – что касается «бесчестья», как вы говорите, могу вас уверить: ей не пришлось дожидаться меня.

На сей раз господин Мушотт был возмущен до предела:

– Вы оскорбляете мою дочь!

Разговор принимал дурной оборот, и Антуану не хотелось пользоваться столь легким преимуществом, но он не собирался ослаблять оборону и решил пойти в наступление:

– Ваша дочь делает со своим телом, что ей заблагорассудится, меня это не касается. Но я не…

– Она была обручена!

– И что? Это не помешало ей со мной переспать.

Антуану было необходимо любой ценой выпутаться из этого неприятного положения, а с таким собеседником, как господин Мушотт, лучше не слишком вдаваться в подробности.

– Послушайте, господин Мушотт, я понимаю ваше затруднение, но, между нами, ваша дочь не вчера родилась. Итак, она от кого-то беременна, это точно, но я несу ответственность за это не больше, чем… скажем, чем другие.

– Я подозревал, что вы достойны презрения…

– Ну что ж, в следующий раз посоветуйте своей дочери лучше выбирать любовников.

Господин Мушотт кивнул: ну да, ну да…

– Если вы так к этому относитесь…

Он вытащил из-за спины газету и взмахнул ею, как мухобойкой. Региональная газета. Антуан не смог разглядеть, от какого числа.

– Нам известно… теперь можно проводить тесты!

– Какие еще тесты? – Антуан побледнел.

Господин Мушотт понял, что двигается в правильном направлении.

– Я подам на вас жалобу…

Антуан видел надвигающуюся угрозу, но еще до конца не осознавал, какие последствия она будет иметь для его жизни.

– Я подам на вас в суд и заставлю сделать генетическую пробу, которая неоспоримо докажет, что вы отец ребенка, которого носит моя дочь!

Антуан был сражен. Он открыл рот, но не мог ни говорить, ни спокойно обдумать ситуацию.

Этот дурак даже не понимает, к чему могут привести его слова.

– Оставьте меня в покое, – просипел Антуан.

– У вас еще есть возможность, – завершил разговор господин Мушотт, – избрать путь чести, а не позора, как для Эмили, так и для себя. Потому что, имейте в виду, ничто не заставит меня изменить свое решение! Я обращусь в суд, я потребую провести этот анализ, и вас обяжут, хотите вы или нет, жениться на моей дочери и признать ребенка!

Он по-военному развернулся и вышел, хлопнув дверью.

У Антуана подкосились ноги, он уцепился за дверной косяк. Необходимо что-то придумать.

Перескакивая через ступеньки, он взлетел по лестнице, заперся у себя в комнате и принялся мерить ее шагами.

Неужели ему придется жениться на Эмили Мушотт?

От этой перспективы его затошнило. И где они тогда будут жить? Эмили никогда не согласится уехать за границу, разлучиться с родителями. Да и потом, какой интерес будет представлять его личное дело для гуманитарной организации, когда он будет отцом ребенка одного-двух лет?

Неужели он обречен остаться в Бовале?

Это было невыносимо.

Антуан попытался представить ситуацию во всех подробностях. Господин Мушотт подаст жалобу. Он придет в кабинет судьи… который сочтет его просьбу смехотворной. «Такие вещи делаются только в случае изнасилования, господин Мушотт, – скажет он. – Ваша дочь подавала жалобу на изнасилование?..»

Нет. Антуан успокоился: никогда представитель судебной власти не даст хода подобному иску, это невозможно.

Но в то же время судья не преминет задать себе другой вопрос: если Антуан Куртен так уверен, что отец не он, почему бы ему не сделать этот тест? Судья, безусловно, заинтересуется человеком, который отказывается от генетического теста… в тот момент, когда только что обнаружена ДНК убийцы Реми Дэме. Кстати, ведь именно этот человек был одним из последних, кто видел Реми живым…

И тогда для очистки совести Антуана снова допросят.

А он знал, что не вынесет вопросов о том, что произошло двенадцать лет назад. Это невозможно. Он опять попытается солгать, сделает это плохо, растеряется, судья засомневается: это будет не первый случай, когда виновный в кровавом преступлении попадается на мелком проступке…

Возможно даже, судья вынесет постановление о проведении генетического анализа…

Лучше уступить.

И пройти тест сейчас, чтобы раз и навсегда покончить с подозрением, от которого Антуан никогда не отмоется.

Эта мысль немного успокоила его. Потому что, в конце концов, если он отец ребенка, то будет платить алименты, вот и все! Не может быть и речи о том, чтобы испортить себе жизнь, женившись на этой… Он поискал подходящее слово, но не нашел.

За стеной он слышал какие-то приглушенные звуки, постукивание; так двигаются осмотрительные люди в отелях с плохой звукоизоляцией, стараясь не шуметь.

Видимо, мать по привычке вела себя так, словно ничего не случилось, и прибирала в своей комнате, где и без того царил порядок, который Антуан наблюдал всегда, с самого детства.

Слышать, почти физически ощущать ее присутствие… Он оцепенел. Если Антуан признает себя отцом, то есть виновным, и откажется жениться на Эмили, семейка Мушотт разнесет это по всему городу, на Куртенов станут показывать пальцем…

Во что тогда превратится жизнь его матери?

Это ляжет пятном на ее репутацию. Для всех и каждого она станет матерью подлеца, неспособного взять на себя ответственность за ошибку, выполнить свои обязательства. Быть под постоянным обстрелом любопытных глаз, предметом нескончаемых обсуждений, терпеть моральные унижения – нет, она не вынесет такой жизни, это невозможно.

У Антуана нет никого, кроме нее; у нее – никого, кроме него.

Он не способен подвергнуть ее такому испытанию.