Родриго Кортес - Фармацевт

– Но ведь доза всё растёт? – спросил Лайонелл. – Сейчас ведь дело уже не в ноге; по сравнению с тем, что вы испытываете, пропустив укол, все боли – это просто детские игрушки! Ведь так?!

Стэнфорд долго молчал, словно не расслышал вопроса. Затем коротко утвердительно кивнул, поднял взгляд потемневших глаз на Генри.

И тот понял, что больше столь жестоких вопросов задавать не следует.

– Тогда вот что я скажу вам, – нарочито сухим тоном произнёс Лайонелл. – Питер, конечно же, осведомлён о вашем пагубном пристрастии. Да? Я так и думал, такого не скроешь. И если вы попробуете обойти старшего сына в вопросах наследования, он может пойти на то, чтобы опротестовать ваше завещание в судебном порядке. Доказать, что вы морфинист, не так уж сложно. Достаточно взглянуть на ваши руки. Достаточно опросить под присягой ваших слуг. Причины же, по которым вы пристрастились к морфию, вряд ли кого-то заинтересуют. Вам ясны последствия?

– Ясны, – потерянным голосом ответил граф Стэнфорд.

Он словно сразу постарел ещё лет на десять, словно бы даже сгорбился от обрушившейся на плечи тяжести. Не спасала даже вошедшая в привычку осанка кавалериста.

– Значит, когда меня не станет, Фатима и Ричард окажутся в полной зависимости от Питера. Это очень скверно, Генри. Фатима никогда не попросит у него ни пенни. Гордость не позволит. Помните, ещё тогда, пятнадцать лет назад, я говорил вам, что по древности, по знатности её род далеко превосходит мой. Она ведь из Тимуридов!

«Да, мать говорила мне об этом, – подумал Дик. – Надо же, как любопытно смешалась во мне кровь двух древних родов! Это ведь тоже не просто так, тщеславие моё тут ни при чём. Это, очевидно, было нужно, чтобы я смог принять ДАР».

– Она ведь не только красавица, – чуть растроганно продолжал Уильям. Он даже слабо улыбнулся каким-то своим воспоминаниям. – Она очень умная женщина, всегда была такой. Когда я спас её, она знала едва десяток английских слов. А я знал столько же на фарси-дари, так что странное объяснение в любви у нас получилось! Ей тогда было всего семнадцать… Вдвое моложе меня. Уже через год она говорила по-английски сносно. Ещё через год – в совершенстве освоила язык!

– Интересно, – прогудел Генри, довольный тем, что разговор хоть немного отклонился от опасного направления, – Фатима ведь и сыну свои лингвистические способности передала. Помнится, вы говорили мне, что он уже освоил латынь, греческий, древнееврейский?

«Это потому, – подумал Ричард, – что мне нужно читать в подлинниках Аристотеля, Галена, Парацельса, Альберта Великого… Мне очень многих нужно прочесть, иначе я останусь беспомощным. Я уже сейчас точно знаю, ДЛЯ ЧЕГО, почти точно – ЧТО, но совсем не знаю, КАК делать. Но я узнаю! И в этом мне помогут не только книги. Ральф тоже поможет, хоть он и негодяй. Ничего, он до поры до времени негодяй, а когда эта пора настанет, тогда… уже я помогу ему».

– Всё верно, – подтвердил Уильям. – Скоро он и немецкий будет знать так же хорошо.

«Ещё бы! – усмехнулся про себя Дик. – Куда мне без немецкого? Ральф говорил, что лучшие химики сейчас – немцы. Великий Либих, Вюртц, Бюхнер… Но я всё равно стану лучше, чем они. Бедняги! У них ведь нет того, что есть у меня».

Генри Лайонелл рано радовался! Стэнфорд вновь вернулся к прежней теме:

– И всё же, Генри, что вы можете мне посоветовать? Не сочтите меня назойливым, дружище, но мне не с кем больше посоветоваться.

– Мне необходимо как следует обдумать наш сегодняшний разговор, – после минутной паузы ответил Генри. – Пока могу сказать только одно: положимся на милость Божью. На промысел Его.

«Верно! – кивнул Ричард. – Только промысел этот проявляется через людские дела, разве нет? Так почему бы не через мои?!»

– Вам пора возвращаться домой, Генри, – вздохнул граф. – Майкл, наверное, уже беспокоится, а до вашей усадьбы шагать целых три мили. Жаль, что я не могу проводить вас… Совсем стемнело и ветер…

– Ничего! – воскликнул Лайонелл. – Не припомню, чтобы в наших краях водились волки или разбойники. Прощайте, Уильям. Мы ещё вернёмся к этому разговору.

Половицы заскрипели под его тяжёлыми шагами. Быстро и бесшумно Ричард метнулся к повороту коридора. Вот и его комната! Всё в порядке.

Ничего не в порядке! Подслушанный разговор вновь пробудил воспоминания, которые Дик так упорно, так старательно загонял на самое дно сознания, в его глубины. Теперь они резонировали, как камертон после удара молоточком, порождая очень странные мысли. Дик не хотел сейчас думать о серьёзных вещах, ему нужно было отдохнуть. Пусть впечатления этого вечера потеряют остроту, отлежатся. Лучше бы всего – уснуть, а завтра утром хорошенько обо всём поразмыслить.

Но разве можно приказать себе не думать о чём-то?!

Можно, по крайней мере, попытаться.

Дик снял с полочки над кроватью небольшой кристалл зеленовато-голубой шпинели, идеальный правильный октаэдр. Это был очень добрый кристалл, он всегда помогал Дику успокоиться, настроить мысли на хороший лад, унять тревогу. Дик глубоко вздохнул и посмотрел на шпинель особым взглядом.

Нет, именно что не посмотрел в обычном понимании этого слова, даже глаза Дика Стэнфорда были в эти секунды закрыты. Просто он захотел ощутить кристалл по-настоящему, а не таким, как видят его все другие люди.

Сегодня восьмигранный кристаллик проявился не в красках и объёмах, не в запахах, а в звуках. Сначала нежный голос флейты вывел опорную ноту, вслед зазвучала малая терция, затем к аккорду шпинели добавилась квинта…

…Генри Лайонелл торопливо шагал по тропке, вьющейся через вересковую пустошь с редкими кустиками толокнянки. Тропка была едва заметна в слабом лунном свете, но Генри хорошо знал дорогу от особняка графа к своей усадьбе. Вообще говоря, здесь, около Фламборо-Хед, адвокат появлялся довольно редко, загородный дом, доставшийся Лайонеллу в наследство от отца – тот был зажиточным сквайром, – по большей части пустовал. Жил Лайонелл в портовом городе Гулле, что милях в пятидесяти к югу от Фламборо-Хед, там же располагалась адвокатская контора мистера Генри. Но Лайонелл любил этот сельский дом, он напоминал ему о днях молодости, и когда Генри получил приглашение Стэнфорда, он даже обрадовался тому, что немного отдохнёт от городской сутолоки, от дел, от клиентов.

Майкл, сын Лайонелла и ровесник Ричарда Стэнфорда, тоже очень любил бывать в загородном доме, построенном дедом. Он с радостью согласился сопровождать отца, тем более что с младшим сыном графа Майкла связывали узы дружбы и он надеялся повидаться с Ричардом. Они не виделись уже около полугода.

Сегодня Генри не взял с собой сына, словно кто-то подсказал ему, что делать этого не стоит. Ничего, думал Лайонелл, пусть мальчики увидятся завтра. Генри хотел остаться в Фламборо-Хед дня на два-три, поохотиться на лисиц.

И вот теперь, шагая к дому, где его дожидался Майкл, Генри был очень доволен этим своим решением. Пусть мальчики встречаются, он будет только рад этому. Но пусть они встретятся под крышей его, Лайонелла, дома, а не в Стэнфорд-холле.

Нет, Лайонелл не был суеверным человеком, многие, как уже было сказано, даже считали его толстокожим, но…

Но Лайонелл давно не чувствовал себя так неуютно, как во время сегодняшнего визита в Стэнфорд-холл! И причиной тому вовсе не разговор со старым другом, нуждающимся в совете и участии, хоть и разговор настроения Лайонеллу не прибавил. Просто сама атмосфера особняка Стэнфордов была как бы пропитана чем-то недобрым, враждебным, зловещим…

Последний раз Генри заезжал к графу этим летом, чуть менее полугода назад. Лайонелл каждое лето проводил в Фламборо-Хед пару недель, считая, что лучшего отдыха и представить себе нельзя.

Так вот, уже тогда Генри Лайонелл сердцем почувствовал: что-то очень неладно в Стэнфорд-холле. Сегодня это ощущение мало того, что подтвердилось, оно резко усилилось!

На вересковой пустоши царила темнота и пронизывающий холод. Ночной морозец сковал лужи, подмерзающая снежная каша похрустывала под ногами. Капли дождя на ветру превращались в пелену ледяных иголок. Иголки кололи лицо, с резким шуршанием отскакивали от затвердевшей ткани непромокаемого плаща.

На душе у Генри Лайонелла было муторно. Его томили очень скверные предчувствия…

Нет, не помог сегодня Дику голубовато-зелёный октаэдр, не успокоила простая и нежная мелодия шпинели, не увела в сон.

Может быть, потому что Ричард, как и Генри Лайонелл, ощущал тяжёлое, недоброе напряжение, нависшее над его родным домом. Точно чья-то злая рука крутит вороток арбалета, натягивая тетиву.

Что дальше? Лопнет струна тетивы? Или арбалетный болт устремится к цели?..

Человеческое мышление – явление загадочное, порой даже пугающее своей сложностью. Особенно когда речь идёт о столь незаурядном человеке, как Ричард Стэнфорд. А младший сын графа Стэнфорда был по-настоящему незауряден, фантастически одарён и в чём-то, – не стоит бояться этого слова, – пожалуй, гениален. Таким людям законы не писаны, их сознание, их постижение мира и самих себя идёт особым путём.