Джеффри Линдсей - Дремлющий демон Декстера

Интересно.

— Особый случай, что ли? — спросил я.

— Случай, который произошел на моем участке. — Она ткнула в меня пальцем. — А значит, я намерена раскопать это дело, засветиться и получить перевод в отдел убийств.

Я одарил ее счастливой улыбкой.

— Амбиции, Дебора?

— Да, черт возьми! Я хочу выбраться из отдела нравов и из долбанного секс-костюма. Я правда хочу в отдел убийств, Декстер, и это дело может стать моим билетом. При одном маленьком условии… — Она сделала паузу. А потом сказала нечто совершенно ошеломляющее: — Пожалуйста, помоги мне, Декс.

— Пожалуйста, Дебора? Ты говоришь мне пожалуйста! Ты знаешь, как я начинаю от этого нервничать?

— Хватит трепаться, Декс.

— Нет, серьезно, Дебора…

— Я сказала, хватит! Ты поможешь мне или нет?

После того как она все так повернула, да еще это странное и редкое «пожалуйста», что еще я мог ответить, кроме: «Конечно, Деб. Ты же знаешь, что помогу».

— Я не знаю этого, Декс. Я ничего про тебя не знаю.

— Обязательно помогу, Деб, — повторил я, стараясь звучать уязвленно.

С очень хорошей имитацией оскорбленного достоинства на лице я направился к помойке, где возились остальные лабораторные крысы.

Камилла Фидж в поисках отпечатков пальцев ползала по куче мусора. Эта коренастая женщина с короткой стрижкой, лет тридцати пяти, никогда не реагировала на мои легкие и элегантные комплименты. Увидев меня, она встала на коленки, покраснела и проводила взглядом, не сказав ни слова. Она всегда так — уставится на меня, а потом краснеет.

На дальнем конце помойки, на перевернутом ящике из-под молока, сидел Вине Мацуока и копался в горсти мелкого мусора. Он наполовину японец и любит шутить, что на его долю пришлась меньшая половина. По крайней мере он считал это шуткой.

В открытой азиатской улыбке Винса есть что-то слегка неестественное. Как будто он научился ей по книге с картинками. Даже когда он проделывает над копами положенные по штату грязные шутки и приколы, никто не злится на него. Правда, никто и не смеется, но Винса это не останавливает. Он продолжает воспроизводить свои корректные ритуальные жесты, однако всегда кажется, что он просто прикидывается. Думаю, именно потому он мне и нравится. Еще один парень, притворяющийся человеком, прямо как я.

— Ну, Декстер, — произнес Вине, не поднимая глаз, — что привело тебя сюда?

— Я приехал, чтобы увидеть, как настоящие эксперты действуют в полностью профессиональной атмосфере. Не встречал здесь таких?

— Ха-ха, — ответил он. Предполагалось, что это смех, однако он был еще фальшивее его улыбки. — Тебе мерещится, что ты в Бостоне? — Вине что-то нашел, повернул к свету и прищурился. — Серьезно, почему ты здесь?

— Почему бы мне здесь не быть, Вине? — произнес я, стараясь наглядно возмутиться. — Здесь произошло преступление, не так ли?

— Ты занимаешься кровью.

Он отбросил в сторону то, что рассматривал, и снова принялся за поиски.

— Не спорю.

Он посмотрел на меня с самой фальшивой улыбкой в мире.

— Здесь нет крови, Декс.

— Не понял?

У меня голова слегка пошла кругом.

— Здесь нет крови — ни внутри, ни снаружи, ни рядом. Вообще нет крови, Декс. Такого я еще не видел.

Совсем нет крови… Я понял, что повторяю эту фразу про себя, с каждым разом все громче и громче. Липкой, горячей, ужасно тягучей крови. Ни пятнышка. Ни следа.

СОВСЕМ НЕТ КРОВИ.

Почему я об этом раньше не подумал? Такое ощущение, как будто нашел недостающее звено неизвестно к чему.

Я не претендую на понимание того, что связывает Декстера и кровь. Иногда от мыслей об этом у меня начинают постукивать зубы, однако кровь стала моей карьерой, моей наукой, частью моей реальной работы. Очевидно, какие-то глубинные процессы должны происходить, но мне как-то тяжеловато все время ими интересоваться. Я есть то, что есть, и разве не приятно провести ночь, препарируя убийцу детей?

Но здесь…

— У тебя все нормально? — спросил Вине.

— Фантастика. Как он это сделал?

— Возможны варианты.

Вине рассматривал горсть кофейной гущи, передвигая ее частички пальцем, затянутым в резину перчатки.

— Что за варианты, Вине?

— Смотря, кто он такой и зачем он это делает. Я покачал головой.

— Иногда ты прилагаешь слишком много усилий, чтобы тебя не понимали, Вине. Как убийца избавился от крови?

— Трудно сказать прямо сейчас. Мы не нашли ни капли. Да и тело не в слишком хорошем состоянии, так что обнаружить что-либо будет нелегко.

Вот это уже менее интересно. Я люблю оставлять аккуратные тела. Ни суеты, ни грязи, ни капающей крови. Если этот убийца — всего-навсего еще один пес, грызущий свою кость, меня он не интересует.

Я вздохнул с некоторым облегчением и спросил:

— А где тело?

Вине дернул головой в сторону, показав на точку футах в двадцати.

— Вон там. С Ла Гэртой.

— О Боже, — вздохнул я. — Дело ведет Ла Гэрта? Вине снова улыбнулся мне своей притворной улыбкой.

— Убийце повезло.

Посмотрев в ту сторону, я увидел группу людей, стоящих вокруг кучки аккуратных мешков для мусора.

— Ничего не вижу, — сказал я.

— Да там же. Мешки. Каждый — это часть тела. Он разрезал жертву на куски и каждый из них запаковал, точно рождественский подарок. Ты когда-нибудь видел что-то подобное?

Конечно, да.

Именно так поступаю и я.

Есть что-то странное и обезоруживающее в присутствии на месте убийства при ярком свете дня. В лучах солнца Майами самые гротескные убийства выглядят антисептическими. Постановочными. Как будто в Диснейленде на новом аттракционе не для слабонервных. Дамерленд.[2] Пищевые отходы просим выбрасывать только в предназначенные для них контейнеры.

Не то чтобы вид расчлененных тел когда-либо действовал мне на нервы, о нет. Меня немного возмущают изуродованные, у них нехорошие флюиды — неприглядная картина. Все остальное не хуже, чем тощие ребра в мясной лавке. А вот новичков и случайных гостей от сцен убийств тянет блевануть, и по какой-то причине здесь они блюют намного меньше, чем на севере. Видимо, солнце снижает остроту восприятия. Оно все очищает, делает опрятнее. Может быть, потому я и люблю Майами. Такой чистый город.

В Майами уже пришел чудесный жаркий день. Каждый, кто с утра надел пиджак, теперь гадает, как бы от него избавиться. Увы, на неухоженной парковке такого места не найти. Здесь пять или шесть машин да мусорный контейнер. Его запихнули в угол рядом с кафе; позади него — розовая оштукатуренная стена с колючей проволокой сверху. Тут же задняя дверь в кафе. Угрюмая молодая женщина сновала взад-вперед, делая на копах и техническом персонале быстрый бизнес, подавая café cubano и pasteles.[3] У горстки разномастных копов в пиджаках, которые околачиваются по местам убийств — то ли чтобы помелькать и оказать давление на следствие, то ли чтобы быть в курсе, — теперь появилось еще несколько развлечений. Кофе, пирожок и пиджак.

В банде лаборантов-криминалистов пиджаков не носят. Рубахи для боулинга из вискозы с двумя карманами катят им больше. Я сам такую же ношу. Рисунок на ткани — черные барабанщики «Буду» и пальмы на ярко-зеленом фоне. Стильно, но практично.

Я направился к ближайшей вискозной рубахе в группе людей, сгрудившейся вокруг тела. Рубаха принадлежала Эйнджелу Батисте[4] — «не родственнику», как он обычно представляется. «Привет, я Эйнджел Батиста, не родственник. Из отдела медэкспертизы». В настоящий момент он сидит на корточках перед одним из мусорных мешков и заглядывает внутрь.

Я присоединился к нему. Мне самому интересно увидеть, что там в мешке. Все, что могло вызвать у Деборы такую реакцию, заслуживает, чтобы на это взглянули.

— Эйнджел, — сказал я, присаживаясь рядом с ним на корточки. — Что мы имеем?

— Что ты подразумеваешь, говоря «мы», белый юноша? — спросил он. — На сей раз у нас нет крови. Ты без работы.

— Я слышал. Это сделали здесь или просто сюда бросили?

Он покачал головой:

— Трудно сказать. Мусор отсюда вывозят два раза в неделю, так что этому — дня два.

Я обвел взглядом парковку, затем заплесневелый фасад «Касика».

— А что гостиница?: Эйнджел пожал плечами:

— Там еще проверяют, но не думаю, что найдут что-нибудь. Раньше он просто использовал ближайший контейнер. Хм…

— Что?

Карандашом Эйнджел оттянул край пластикового мешка.

— Посмотри на разрез.

Конец расчлененной ноги торчал наружу и на ослепительном солнце выглядел бледным и исключительно мертвым. Фрагмент заканчивался лодыжкой, ступня была тщательно отделена. Кусочек маленькой татуировки — бабочки — остался, только одно крыло было отрезано вместе со ступней.