Уэнди Уокер - Я все помню

Вашу дочь нашли в лесу за домом на Джанипер Роуд. Ее изнасиловали.

Доктор Бейрд запомнил звук, который в тот момент издал Том Крамер. Не слово, не стон, не сдавленный крик – что-то такое, чего он раньше никогда не слышал. Он звучал отголоском могилы, будто какая-то частичка естества Тома умерла насильственной смертью. Колени у него подогнулись, он стал заваливаться на Бейрда, но тот подхватил его под руки и не дал упасть. На помощь тут же бросилась медсестра, предложила Тому сесть в кресло, но он отказался.

Где она? Где моя девочка? – спросил он, оттолкнув от себя доктора. Потом рванулся к занавескам палат приемного отделения, но сестра схватила его сзади и не пустила.

Ваша девочка там, – сказала она. – С ней все будет в порядке… она спит.

Они подошли к палате, и сестра отдернула занавеску.

Поскольку у нас тоже есть дочь – наш первенец, ее зовут Меган, сейчас она уехала и учится в колледже, – жена как-то призналась мне, что не раз примеряла на себя подобные ситуации. Когда увидела, как Меган впервые выехала со двора за рулем нашей машины. Когда она уехала в Африку по программе летнего отдыха. Когда мы застали ее взбирающейся на высокое дерево, что теперь кажется нам событием далекого-далекого прошлого. И таких примеров можно было бы привести великое множество. Жена закрывала глаза, в ее воображении рисовались то груда искореженного металла вперемешку с изуродованными человеческими останками, то вождь дикого, воинственного племени с мачете в руке, перед которым наша дочь, рыдая, стоит на коленях. Или безжизненное тело со свернутой шеей, лежащее на траве. Родители живут со страхом в душе, и то, как мы с этим страхом справляемся, как перебарываем его, зависит от слишком большого количества факторов, перечислять которые здесь нет никакой нужды. Моя жена вынуждена проходить через все это, видеть перед глазами подобные образы и испытывать в душе боль. Затем она складывает все это в коробочку, ставит на полку, а когда ее неотступно начинает одолевать беспокойство, смотрит на коробочку, пропускает тревогу через себя, не позволяя ей поселиться в глубинах ее естества, и продолжает радоваться жизни.

Она описывала мне подобные образы, иногда немного всплакнув у меня на груди. В основе каждого ее рассказа неизменно лежало тесное соседство чистоты и порочности, добра и зла, и это постоянство меня в немалой степени интриговало, потому как что может быть чище и прекраснее ребенка?

В палате Том Крамер взглянул на дочь и увидел то, что моя жена только рисовала в своем воображении. Небольшие косички, стянутые резинками, разбитое в кровь лицо. Потеки черной туши на щеках, все еще пухлых, как у ребенка. Розовый лак на сломанных ногтях. Одинокая серьга в ухе с камешком, соответствующим ее знаку зодиака, вторая мочка порвана и окровавлена. Эти серьги он купил дочери на день рождения. Вокруг – металлические столы с инструментами и пропитанными кровью тампонами. Врачи еще не довели свое дело до конца, поэтому в палате пока не убрано. Рядом с Дженни на стуле сидит женщина в белом халате и меряет ей давление. У нее стетоскоп, она удостаивает их лишь мимолетным взглядом и тут же возвращается к шкале тонометра на гибком резиновом шланге. В углу, стараясь никому не мешать, стоит женщина-полицейский, в руках у нее открытый ноутбук.

Подобно тому, как на пороге смерти «перед глазами человека проходит вся жизнь», Том вдруг увидел Дженни новорожденной, завернутой в розовое одеяло. Вновь ощутил теплое дыхание на шее, когда она засыпала у него на руках, почувствовал крохотную ручку в своей ладони и тельце, крепко обнимавшее его за коленку. Услышал радостное хихиканье, доносящееся из пухлого, мягкого животика. Его отношения с дочерью не были омрачены подводными камнями неправильного поведения. Это, скорее, был удел Шарлотты Крамер, и в этом отношении, должен заметить, она, сама того не сознавая, сделала им обоим подарок.

Ярость и гнев к насильнику пришли, но не в тот момент, а позже. В ту минуту Том видел, слышал и чувствовал только одно – собственную неспособность защитить свою маленькую девочку. Отчаяние его не поддается ни измерению, ни сколько-нибудь адекватному описанию. Он расплакался как ребенок – рядом с медсестрой, рядом с дочерью, безжизненно лежащей на кровати.

Шарлотта Крамер стояла за его спиной вместе с доктором. Каким бы шокирующим это вам ни показалось, но изнасилование дочери она воспринимала как проблему, которую нужно как-то решать. Для нее оно было чем-то вроде лопнувшей трубы, грозившей затоплением подвала. Или даже пожара, после которого дом сгорел дотла, но они выжили и теперь стояли посреди развалин. Причем последний момент, то, что они выжили, в этой истории был ключевым. И мысли ее постоянно обращались к вопросу строительства нового дома взамен старого.

Шарлотта скрестила на груди руки и посмотрела на доктора Бейрда.

Как это произошло? – спросила она.

Врач на мгновение застыл в нерешительности, не понимая, что она имеет в виду.

От Шарлотты его замешательство не ускользнуло.

Кто это сделал? Какой-нибудь мальчишка, присутствовавший на вечеринке и потерявший голову? Вы же знаете, как это бывает.

Бейрд покачал головой.

Мне об этом ничего не известно. Спросите детектива Парсонса, он, должно быть, знает больше меня.

Шарлотта огорчилась.

Я имею в виду результаты обследования. Вы сделали соответствующие анализы?

Да. Этого от нас требует закон.

Может, нашли что-нибудь особенное?

Миссис Крамер, – сказал Бейрд, – давайте вы сначала взглянете на Дженни, а потом мы с вами и вашим мужем обсудим это в более спокойной обстановке.

Шарлотте его предложение не понравилось, но она все же сделала так, как он просил. Ее нельзя назвать трудным человеком, и если в моем повествовании я описываю ее иначе, то категорично заявляю, что делаю это непреднамеренно. К Шарлотте Крамер я питаю огромное уважение. У нее была непростая жизнь, в детстве она тоже получила травму, но оправилась после нее удивительно легко, что нашло отражение в силе духа и ее характере. Думаю, она на самом деле любила мужа, даже когда изводила его и мучила. И любила детей, причем одинаково, даже если и поднимала выше планку для Дженни. Но ведь любовь – категория искусства, а не науки. Каждый из нас может описывать ее разными словами и по-разному ощущать внутри своего естества. Одних она заставляет плакать, других смеяться. Одни от нее печалятся, другие злобятся. Одних она будоражит, другим приносит удовлетворение и убаюкивает.

Шарлотта воспринимала любовь через некую призму. Объяснить это так, чтобы мои слова не звучали осуждающе и чтобы вы не прониклись к ней неприязнью, очень трудно. Но Шарлотта отчаянно нуждалась в модели, вынесенной из детства, – в традиционной (полагаю, она даже сказала бы «скучной») американской семье. Она любила свой город, потому что в нем жили люди, работающие не покладая рук, разделяющие ее воззрения и исповедующие высокие моральные принципы. Любила свой дом, потому что он воплощал в себе Новую Англию в тихом, спокойном окружении. Ей нравилось быть замужем за Томом по той простой причине, что он был человек семейный и имел хорошую, хотя и не выдающуюся работу, ведь если человек занимается чем-то исключительным, то ему уже не до семьи. Том руководил несколькими автосалонами и, что важно, продавал такие престижные марки, как «БМВ», «Ягуар» и им подобные. Мне говорили, что это совсем другое дело, чем «торговлишка» какими-нибудь завалящими «Хендэ». О том, любила ли бы Тома Шарлотта без всего этого, не ведали ни он, ни она. Она любила Дженни и Лукаса, потому что они были ее детьми, а еще потому, что воплощали собой все, что только должны воплощать дети. Сообразительные, спортивные и послушные (по большей части), но также шумные, озорные, глупые, неустанно требующие упорного труда и массы усилий, что позволяло Шарлотте с пользой проводить время, да еще часами обсуждать поведение сына и дочери с подругами по клубу за ланчем. Каждый фрагмент этой картинки она любила страстно и глубоко. Поэтому когда Дженни «сломалась», она отчаянно бросилась ее «чинить». Как я уже говорил, ей хотелось как можно быстрее построить новый дом.

Привезя Дженни в отделение «скорой помощи», ее тут же напичкали успокоительными. Ребята, которые ее нашли, говорили, что она то теряла сознание, то вновь приходила в себя, хотя это, скорее всего, было результатом не столько опьянения, сколько шока. Глаза ее оставались открытыми, она могла сидеть и даже дошла через лужайку до кресла в гостиной почти без посторонней помощи. По их словам, порой она узнавала их, понимала, где находится и что с ней случилось, но уже несколько секунд спустя совершенно не могла ответить на их вопросы. Кататония. Дженни позвала на помощь. Стала плакать и кричать. Затем побелела как мел. О тех же симптомах говорили и врачи «неотложки», но давать человеку успокоительные не в их правилах. Истерика охватила Дженни уже в больнице, когда ее начали осматривать. Чтобы облегчить ее страдания, доктор Бейрд сделал назначение. Крови было вполне достаточно, чтобы персонал встревожился и прибегнул к использованию седативных препаратов для проведения обследования пациентки без чьего-либо согласия.