Илья Бушмин - Анабиоз

Сквозь звон в ушах я расслышал словно далекий голос наркомана:

– Это точно он?

– Говорю тебе, б…, он. Я ж говорил, что нарисуется!

– Какой-то он хилый, – усомнился наркоман. – И вот этот задрот тебя раком нагнул?

Рыжий Потап оскорбился.

– Я ж те говорил, б… дь, что он неожиданно! Я говорил?

– Говорил, говорил, харэ орать, – наркоман повернулся ко мне. – Ну, б…? Че скажешь, перед тем как мы тебя опустим, б…?

– Фотка в кармане, – сказал я.

– Чего?

– Фотка в кармане. Внутренний карман джинсовки.

Наркоман переглянулся с Потапом. Дернул меня за джинсовку и выудил из кармана свернутую вчетверо листовку. Развернул. Посмотрел на фотографию Сергея. Потап разозлился:

– Опять он со своей фоткой! Чепушило, ты задрал!

Не обращая на него внимания, я спросил у наркомана:

– Ты его видел?

– Нет. Кто это? Че за нах?

В баре пропала музыка. Она смолкла разом, ее просто выключили. Рыжий навострил ухо, прислушиваясь к звукам за дверью. Он пытался понять, что происходит. Очевидно, просто так музыку здесь не вырубали никогда.

Зато я отлично знал, что случилось.

– Посмотри еще раз, – торопливо настаивал я, обращаясь к наркоману. – Алина или кто-нибудь другой из ваших баб работали по нему? На вокзале? Еще до того, как менты вас оттуда согнали сюда?

Наркоман с тревогой посмотрел на Потапа.

– А не дохера он знает? Слышь, б…, а не дохера ли ты знаешь про нас?

– В самый раз, – возразил я. – Знать меньше недостаточно, а знать больше сам не хочу. Ибо нахрен вы мне не упоролись, чмыри помоечные.

Наркоман раззявил рот. И с яростным воплем ломанулся прямо на меня.

На самом деле чего-то подобного я и ждал. И резко брыкнул ногой, угодив каблуком ему в пах. Наркоман взревел и завился, обхватив двумя руками свое паршивое, пылающее болью достоинство. Потап пытался добраться до меня, чтобы огреть битой, но голосящий лохматый наркоман не давал ему протиснуться.

– Да отойди ты, б…!

Самое время. Я вскочил и бросился на наркомана, тараня его плечом. Тот навалился на Потапа, а я перепрыгнул через обоих и бросился к двери. Со всей силы налетел на нее плечом. Жалобно взвизгнули петли, лязгнул запертый замок, но дверь устояла. И это было самое плохое, потому что Потап уже вскочил.

– Иди сюда, падла!

– Я здесь! – что было сил заорал я и врезался в дверь еще раз. Она не поддавалась. Развернувшись, я услышал свист биты перед своим носом. Рыча, Потап замахнулся для очередного удара.

Сейчас или никогда. Я пригнулся и, вложив в удар все силы, двинул Потапу ботинком по колену.

Хрустнули кости. Колено Потапа провалилось назад, а джинсы тут же окрасились красным. Смертельно бледнея, Потап выронил биту. И, падая на пол, взорвался криками такой мощи, что затряслись стены.

– Ааа! Моя нога! АААА!

Потап хватался руками за сломанное колено.

– Здесь! – вдруг услышал я за дверью. И не успел опомниться, как она сотряслась под мощным ударом и налетела прямо на меня.

Опять, только и успел подумать я. А потом, прижатый падающей дверью, я рухнул на пол у ног стенающего от адской боли Потапа, и в очередной раз провалился в кромешную тьму.

– А вот тут болит?

– Все болит.

Это было правдой. Болел даже рот, поскольку губы были разбиты, а десна распухли и кровоточили. Последствие удара кастетом.

– Хм.

– И дышать трудно.

– Еще бы, – почему-то обрадовался врач. Поняв, что это неуместно, он кашлянул и с серьезным видом поднял рентгеновский снимок, изучая его на свет. – Ну что, переломов у вас нет. Только трещины. Три ребра. Вот, видите? Но ни одно не сломано. Вам очень повезло.

– Тут скорее опыт, чем везение.

– О. Часто били?

– Бывало. Но в основном бил я.

– О, – повторил врач.

Из кабинета я вышел, когда часы на дисплее моего сотового показывал два часа ночи. В коридоре скучал опер с цепью на шее. Тот, который был хохотунчиком. Вот и сейчас он бодро вскочил и просиял.

– Наконец-то. Чего так долго?

– Уход за организмом не требует суеты. Особенно, если этот организм сначала избивали битой, а потом…

– Хватит про дверь, – обиделся опер. – Сам виноват. Какой дурак прижимается к двери, которую снаружи могут выбить?

– Тот, который об этом не знает.

По пути в травмпункт полицейский сообщил мне подробности «блестящей» операции. Собственно, операция на самом деле оказалась блестящей. Как только я исчез, отправившись в туалет, Алина нырнула в мою сумку. Камера была миниатюрной, вшитой между внешним слоем и подкладкой, поэтому клофелинщица ее не обнаружила. К тому же, Алина искала исключительно деньги. Толстая пачка купюр находилась между сложенными в сумку вещами. Алина мгновенно заграбастала их и спрятала в собственную сумочку. Алина покосилась на бармена и кивнула ему, после чего спокойно принялась за пиво. Весь этот процесс замечательно зафиксировала видеокамера, находившаяся прямо перед ее носом.

А в самом дальнем помещении бара «Эверест» располагался кабинет, где наркоман – он являлся, ни много ни мало, совладельцем заведения – играл в карты с Рыжим. И периодически поглядывал на монитор. Особенно, когда увидел, что Алина отправилась на охоту за очередным лохом. Ту же картину увидел и Потап, который немедленно признал в лохе своего старого знакомого, то бишь меня. После чего наркоман и рыжий вооружились битой и кастетом и рванули к туалету восстанавливать вселенскую справедливость.

Они притащили меня в подсобку и принялись приводить в чувство с помощью мата и бейсбольной биты. А тем временем бравые полицейские ЛОВД на станции «Самара» на трех машинах подлетели к бару. Ворвавшись внутрь, опер с наколками рявкнул бармену, приказывая вырубить шарманку. Тот самый момент, когда в «Эвересте» пропала музыка. А опер с цепью шагнул к Алине. Сексуальная брюнетка была находчивой и уже засунула руку в сумочку, чтобы скинуть деньги. Опер набычил и без того мощную шею и доходчиво объяснил гражданке, что избавляться от вещественных доказательств противозаконно и влечет за собой последствия. Прямо так и сказал: «Грабли на стол, или пальцы переломаю, сука, вкурила?».

Пока оперативник требовал пригнать понятых, уже томящихся в полицейской машине, его напарник оставил охрану бара на откуп трем ППСникам, а сам двинулся к туалету – обрадовать меня. Но вместо этого взгрустнул сам, ибо в туалете никого не оказалось. Зато на полу красовалась полоска крови из моего разбитого кастетом рта. А потом он услышал крики в глубине подсобных помещений и пустился выполнять свой служебный долг.

– Заштопали рожу-то? – осведомился опер, когда мы вместе вышли из дверей травмпункта. – Мда, ну и видок у тебя… Скула распухла, вместо губ лоскуты какие-то, глаз заплыл…

– Спасибо за поддержку. Я это очень ценю.

– До свадьбы заживет!

– Отдельное спасибо за оптимизм.

Опер нахмурился.

– В Москве все гопники так говорят, или только ты?

– Подбросите домой? Спать хочу, с ног валюсь.

– Тут это, – опер покряхтел. – Такое дело… Тебе в отделение надо.

– Что? – сказал я это слишком эмоционально и тут же пожалел, потому что губа отозвалась такой болью, что захотелось разбить череп об стену. Подождав, пока боль уляжется, я прохрипел: – Зачем?

– А заявление кто писать будет?

– Какое, к черту, заявление? Мы так не договаривались.

– Алё! – изумился опер. – Тебя заперли и принялись избивать. Справка из травмпункта теперь есть. Телесные повреждения средней степени тяжести, между прочим. Доказуха – сто процентов. Твоему Рыжему пару годиков добавим.

– А можно без меня?

– Нельзя.

– Черт… – я покачал головой. При каждом движении в голове что-то больно постукивало по стенкам черепной коробки. – Никогда раньше не писал заяву.

– Обычно на тебя писали! – хохотнул опер.

Весельчак, тоже мне.

– Обычно на меня тоже не писали. Боялись, что будет хуже.

Опер нахмурился. Наверное, в следующий раз в общении с сотрудником угрозыска лучше подбирать слова. Но после порции клофелина и побоев я соображал со скрипом.

Мы поехали на вокзал. Добрались до ЛОВД, где я полчаса писал заявление. Вид у меня, вероятно, был настолько паршивый, что опера выделили мне крохотный кабинет с продавленным и старым, почти как дома у Тимура, диванчиком и предложили вздремнуть.

Я проснулся от толчка в плечо. Толчок перерос в боль в каждом сантиметре грудной клетки, и я стиснул зубы.

– Давно дрыхнешь, – передо мной стоял опер в наколках. —Время половина одиннадцатого утра, ты в курсе?

Я вскочил, как ужаленный.

– Поезд! Вы обещали!

– Спокойно, спокойно, – опер помахал рукой перед моим носом. – Не ори. Мы все сделали. Трое наших мужиков поговорили с проводниками.

– И?

Опер кинул на стул. Я послушно присел. Опер уселся напротив, почесал затылок.