Рут Ренделл - Наследие греха

– Вот он. – Викарий вынул из кармана открытку и бросил ее на стол. – Пойду позвоню матери, скажу ей, что утром мы будем дома.

– Я пойду с тобой. Вечером тут стало как в склепе.

В склепе? И это при полном-то баре его ровесников, среди которых встречались парни не менее взыскательные, чем он сам? Будь здесь Тесс, он наверняка и слова бы не сказал о склепе! И внезапно Арчери-старший ясно понял, что Чарльза необходимо сделать счастливым, и если счастье для него означает Тесс, то что ж, значит, он ее получит. А для этого теория, которая крутилась у него в голове в последние несколько часов, должна стать реальностью и сработать.

Пастор замер на пороге спальни, положив руку на выключатель, который так и не нажал. В темноте, слыша за спиной дыхание Чарльза, он вдруг ясно вспомнил свой самый первый визит в участок, к Вексфорду. Как он был тогда тверд. «Я категорически против этого брака», – сказал он тогда старшему инспектору. И до чего же все переменилось! Но ведь в то время он еще не испытал, что это значит: жить ради одной улыбки, ради звука любимого голоса. Понять все – значит не только простить, понять – значит стать духом и плотью другого.

Из-за его плеча раздался голос его сына:

– Ты что, не можешь найти выключатель? – Его рука поднялась и столкнулась с отцовской на холодной шершавой стене. Комнату затопило светом. – Что с тобой? У тебя такой измученный вид!

Возможно, все дело было в непривычной нежности в голосе сына. Старший Арчери знал, как легко быть добрым, когда ты счастлив, и насколько невозможно проявлять заботу о другом, переживая собственные страдания. Он вдруг ощутил, как любовь хлынула ему в душу – любовь всепобеждающая и не разбирающая, любовь, направленная не на один объект, но включающая в себя его сына – и жену. Вопреки всему надеясь, что ее голос прозвучит кротко и нежно, он шагнул к телефону.

– Ты совсем меня забыл, – услышал он слова Мэри, полные обиды. – Я уже стала беспокоиться, не случилось ли с тобой чего-нибудь. Или не бросил ли ты меня.

– Никогда в жизни, дорогая, – сказал Генри, чувствуя, как все сжимается у него внутри. И тут же с его уст отголоском недавно слышанного сорвалось: – Кингзмаркхем классными чувихами не блещет. Я по тебе соскучился. – Это была неправда, но он твердо вознамерился лгать и дальше, раз уж решил вернуться на стезю верности и добродетели. – Жаль, что я сейчас не с тобой, дома.

Эту ложь ему предстояло в самом скором времени претворить в правду. Викарий так стиснул кулак, что недавно зашитый палец обожгло болью, и тут же подумал, что со временем и при самой активной помощи времени он все же добьется того, чтобы эта ложь стала правдой…

– Ну ты и выражаешься, – заметил Чарльз, когда он повесил трубку. – Чувихами, да еще классными! Какая вульгарность! – Он по-прежнему не выпускал из рук открытку, сосредоточенно глядя в нее. Всего неделю назад его отец отказался бы верить в то, что созерцание адреса и почерка женщины может привести мужчину в состояние транса.

– В субботу ты меня спрашивал, знаю ли я эти строчки. Точнее, слышал ли я их, – напомнил ему сын. – Теперь я их увидел и вспомнил. Это строфа из длинной пьесы на религиозную тему. Вообще-то она написана прозой, но в ней встречаются стихи – точнее, песни, или даже гимны, – и это часть одного из них.

– Где ты ее видел? В библиотеке? В Оксфорде?

Но молодой человек уже не слушал пастора. Он спросил его – так серьезно, словно только об этом и думал в последние полчаса:

– Где ты был сегодня вечером? Это имеет какое-то отношение ко мне… и к Тесс?

Сказать? Бросить ему спасательный круг несбыточной надежды еще до того, как он сам все докажет и поймет?

– Ездил взглянуть на «Приют Победителя», напоследок, – ответил священник, и Чарльз кивнул. Такое желание отца казалось ему вполне естественным. – И наткнулся там на Элизабет Криллинг. Она пряталась. – Он рассказал сыну о наркотиках и о ее попытках раздобыть еще таблетки, но все остальное утаил.

Арчери-младший отреагировал неожиданно.

– От кого она там пряталась? – заинтересовался он.

– От полиции, наверное, или от матери.

– И что, ты ее бросил там одну? – раздраженно переспросил студент. – Эту полоумную? Бог знает, что она там натворит! И сколько таблеток нужно, чтобы отправить ее на тот свет? А вдруг она специально там заперлась, чтобы покончить с собой? Об этом ты не подумал?

Она тоже упрекала его в том, что он о ней не думает, но даже этот намек не смог его остановить. Генри и в голову не пришло, что, оставляя молодую девушку одну в пустом доме, он поступает безответственно.

– Думаю, нам надо поехать в «Приют Победителя», забрать ее оттуда и отвезти домой, – продолжал Чарльз. Наблюдая внезапно оживившееся лицо сына, Арчери-старший гадал, насколько тот искренен в своей заинтересованности и не является ли этот выплеск энергии результатом желания делать что-нибудь, что угодно, лишь бы не ложиться в постель, где его ждет бессонная ночь. Молодой человек положил открытку в карман. – Тебе это не понравится, – сказал он, – но, по-моему, нам следует захватить ее мать.

– Они поссорились. Девушка ведет себя так, словно ненавидит ее.

– Ерунда. Ты что, никогда не видел их вместе?

Только раз, когда они обменялись взглядом через залу суда, и взгляд этот был напоен непонятной страстью. Больше викарий никогда не видел их вместе. Но он сразу понял, что если бы это Чарльз был где-то один, в беде, в отчаянии, может быть, даже на краю самоубийства, то он, Генри, не хотел бы, чтобы на помощь ему спешили чужие.

– Ты поведешь, – сказал он и бросил сыну ключи от машины.

Церковные часы били одиннадцать. Пастор подумал, не застанут ли они миссис Криллинг уже в постели, и тут ему впервые за весь вечер пришло в голову, что она, возможно, тревожится за свою дочь. Криллинги вообще как-то не вязались у него с обычными человеческими чувствами. Они сильно отличались от большинства людей: мать – безумием, дочь – непокорством. Может быть, поэтому он, вместо того чтобы проявить к двум женщинам милосердие, использовал обеих в своих целях? Машина уже сворачивала на Глиб-роуд, когда он почувствовал, как в груди у него затеплился новый огонек надежды. Еще не поздно – особенно теперь, после ее нечаянной исповеди – вернуть Элизабет к жизни, залечить старую рану, навести порядок в том хаосе, который царил в ее душе.

Снаружи тянуло холодом. Священник был без пальто, а ночь выдалась промозглой. «Странно, прямо как зимой», – подумал он. Было что-то неправильное и гнетущее в этой холодной ночи посреди лета. Ноябрь в цвету, ледяной ноябрьский ветер ерошит пышную листву лета. Нет, незачем искать предзнаменований в природе.

– Как это называется, – обратился Генри к Чарльзу, – когда человек приписывает природе свои чувства? Есть ведь какое-то специальное выражение?

– Патетическая ошибка[20], – отозвался сын.

Пастор вздрогнул.

– Вот их дом, – сказал он, и они вышли из машины. В номере двадцать четвертом было темно и внизу, и наверху.

– Наверное, она уже легла, – предположил викарий.

– Значит, встанет, – сказал Чарльз и позвонил в звонок. Никто не отозвался, и студент еще несколько раз надавил на кнопку. – Без толку, – сказал он. – Может, обойдем сзади?

Арчери-старший кивнул:

– Вон туда, – и повел сына через подворотню. «Как в пещере», – подумал он, касаясь пальцами стен. Он почему-то ожидал, что они будут липкими, но стены оказались сухими и колючими на ощупь. Вынырнув из подворотни наружу, они очутились в густой тьме с яркими заплатками света: на заднем фасаде длинного дома-террасы горели многочисленные прямоугольники французских окон. Желтые столбы света, разделенные полосами непроницаемой черноты, падали в каждый чахлый палисадник. И только один – у Криллингов – освещен не был.

– Наверное, она куда-то ушла, – сказал пастор, когда они, распахнув легкую калитку из сетки-рабицы, шагнули в палисад. – Мы так мало о них знаем… Я, например, даже не представляю, куда она ходит и есть ли у нее друзья.

Заглянув в первое окно, отец и сын увидели кухню и пустой холл. Чтобы добраться до застекленной двери в гостиную, им пришлось продраться через мокрые заросли крапивы, которая жалила руки.

– Жаль, что мы фонарик не взяли, – проворчал младший Арчери.

– У нас и нет никакого фонарика, – возразил старший. Прищурившись, он посмотрел внутрь. – У меня есть спички.

Первая спичка чиркнула и на миг озарила гостиную – там все было так же, как и несколько дней назад, когда он заходил к миссис Криллинг: мебель завалена тряпками, пол – старыми газетами. Спичка потухла, и викарий бросил ее на сырой бетон под ногами. При свете второй он успел заметить на столе остатки чьего-то ужина: нарезанный хлеб в обертке, чашка, блюдце, баночка с джемом, одинокая тарелка, на которой застыло что-то желтое…

– Можно ехать, – сказал Генри. – Ее здесь нет.