Дик Френсис - Предварительный заезд

Я изумленно помотал головой.

– Юрий, но почему? Почему вы не хотели, чтобы лорд Фаррингфорд приехал в Москву?

Шулицкий долго не мог решиться ответить. Эта пауза была самой длинной за все время нашего знакомства. Шесть раз, я подсчитал, он вздергивал и опускал губу. Закурил, сделал несколько глубоких затяжек. И наконец сознался в том, что изменил своей стране.

– Мне очень не нравилось... то, как мои товарищи собираются... так сказать, использовать лорда Фаррингфорда... Мне не нравилось то, что мы следим за ним... готовим для него грязную ловушку... Мне было стыдно за товарищей, которые делали это... было стыдно... за свою страну.

***

Стивен и Йен дожидались меня, сидя в вестибюле. Оба были очень мрачны.

– Мой Бог! – воскликнул Стивен, когда я появился перед ними. – Они отпустили его! – Его лицо сразу расцвело обычной радостью жизни. – А где наручники?

– Надо полагать, насчет них еще не решили.

В моем новом номере нельзя было свободно разговаривать. Поэтому мы просто расположились на диванчиках в дальнем конце вестибюля и умолкали, когда кто-нибудь подходил слишком близко.

– Что случилось? – спросил Йен.

– Повезло, только и всего. Я не думаю, чтобы они приветствовали терроризм в Москве, тем более поддерживали его. Вы знаете их обычаи. Как вы думаете, пойдут товарищи на то, чтобы скрыть убийство? Я их порядком ошарашил, рассказав, что Малкольм убит.

– Здесь это легче сделать, чем где бы то ни было, старина, – ответил Йен. – Если их больше устраивает версия, что он умер от сердечного приступа, то они будут придерживаться именно ее.

– Будем надеяться, что она их устроит, – заявил я.

– Знаете, – задумчиво сказал Янг, – Стивен рассказал мне обо всем, что вы написали прошлой ночью. Можете считать меня старой глупой курицей, не способной к двум прибавить два. Но, когда я сам попытался расследовать эту историю, у меня ничего не вышло.

– Все дело в том, – улыбнувшись, ответил я, – что я знал пароль.

– Алеша? – удивленно спросил Йен.

– Нет... Лошади.

– Братство жокеев, – иронически вставил Стивен. – Члены этого братства узнают друг друга по всему миру.

– Можете не иронизировать, – надулся я. – Так оно и есть.

– Я не могу понять только одного, – сказал Йен. На его спокойном невыразительном лице не было заметно никаких признаков вчерашних волнений.

– Почему вы были так уверены, что в самом центре событий находился Малкольм? Я хочу сказать, что с виду все это было случайным стечением обстоятельств... но вы твердо стояли на своем.

Я хмыкнул.

– Само по себе это ничего не значило... просто еще одна мелочь к общей куче. Это страница из его записной книжки, которую Юрий Шулицкий послал Кропоткину. Вы помните, как она выглядела? Вся изрисована закорючками. А при каких обстоятельствах большинство людей так ведет себя? Когда слушают или ждут. Скажем, когда ожидают ответа по телефону. Если помните, внизу страницы были какие-то буквы и цифры. "DЕР РЕТ 1855, К's С, 1950". Ладно... на первый взгляд они показались мне ничего не значащими, но вчера, пока мы катались по Москве, я подумал, что... Представьте себе, что Малкольм рисует закорючки, ожидая что-то с такими номерами. Затем мы проехали станцию метро, я подумал о поездах... и вся эта чертовщина неожиданно прояснилась.

"DЕР РЕТ 1855, К's С, 1950" должно было означать "Dераrt Реterborough 18.55", а "К's С, 1950" означало время прибытия на Кинг-Кросский вокзал. Он звонил узнать расписание поездов. * – Но почему вы расшифровали сокращения именно так? – с любопытством спросил Стивен.

– Питерборо – ближайшая станция к Бергли.

– Значит, – медленно сказал Йен, – Бориc подслушал в поезде из Бергли в Лондон переговоры Малкольма с его друзьями о продаже товара...

– Мне это показалось вполне возможным, – ответил я. – Вернее, наиболее вероятным. И на том же самом листе бумаги, скорее всего дожида ясь ответа железнодорожной справочной, ведь иной раз их приходится ждать веками, Малкольм написал имя Джонни Фаррингфорда как кандидата на знакомство с "Алешей". Я не знаю, хорошо ли Херрик знал Джонни, но он не любил его. В разговоре он назвал Джонни дерьмом.

– Но как он мог дать кому-то столь компрометирующую бумагу? – удивился Стивен. – Неужели он был настолько глуп?

Я потряс головой.

– Бумажка попала ко мне лишь благодаря невероятно удачному стечению обстоятельств. Столь же невероятным оказалось то, что я смог понять записи.

А для Малкольма это были просто бессмысленные каракули, клочок бумаги, годный лишь на то, чтобы выбросить его... или дать кому-нибудь для таких же случайных записей.

– Как ваш кашель? – сменил тему Стивен.

– Чертовски скверно. Что вы скажете насчет ленча?

Нас было трое, поэтому мы заняли отдельный столик рядом с моим прежним, за которым все так же сидели Уилкинсоны и Фрэнк.

Йен милостиво взирал на Фрэнка.

– Сохранился ли статус-кво в ваших с ним отношениях? – негромко спросил он меня.

– Вы имеете в виду, знает ли он, что я о нем знаю? – уточнил я. Нет, не знает. Знает ли он, что вы знаете? Кто знает!

– Знает ли он, что я знаю, что вы знаете, что они знают, что она знает, что вы знаете? – сказал Стивен.

Миссис Уилкинсон наклонилась ко мне из-за соседнего столика.

– Мы уезжаем во вторник, – сообщила она, – а вы? Мы с папочкой нисколько не жалеем, что пора возвращаться домой, правда, папочка?

Папочка выглядел так, словно готов был немедленно ехать в аэропорт.

– Надеюсь, что да, – ответил я.

Пришла Наташа со вздернутыми бровями и застывшей улыбкой и сообщила мне, что я не сдержал обещания предупреждать ее о своих отлучках.

Все шло как обычно, за исключением того, что мое мясо на этот раз ел Стивен.

После ленча мы втроем поднялись ко мне в номер. Йен и Стивен взяли пальто и шапки, которые оставили в комнате перед тем, как идти в ресторан.

Пока мы договаривались, кто кому будет звонить и когда мы в следующий раз встретимся, в дверь резко постучали.

– Боже, только не это... – простонал Йен, прикладывая руку к шишке на голове.

Я подошел к двери и спросил:

– Кто там?

Молчание.

Подошел Стивен и задал тот же вопрос по-русски.

На этот раз ответ прозвучал, хотя Стивен не обрадовался, услышав его.

– Он сказал, что его прислал генерал-майор.

Я повернул ключ и открыл дверь. В коридоре стояли двое крупных мужчин с бесстрастными лицами, одетых в длинные шинели и форменные фуражки. Стивен был потрясен. Он явно решил, что представители власти явились, чтобы немедленно выслать нас из страны.

Один из пришедших вручил мне заклеенный конверт, адресованный Рэндоллу Дрю. В нем лежала краткая, написанная от руки записка: "Прошу Вас проследовать с моими сотрудниками" и подпись: "Генерал-майор".

Бледный Стивен, глядя на меня округлившимися глазами, сказал:

– Я подожду здесь. Мы оба подождем здесь.

– Нет, – ответил я. – Лучше идите. Я позвоню.

– Если вы не позвоните, то прямо с утра я отдам вещи Оливеру Уотермену. Правильно?

– Угу.

Я взял из гардероба пальто, шапку и оделся. Два крупных неулыбчивых человека спокойно ожидали. Затем мы впятером вышли и почти без слов спустились на лифте.

Когда мы шли через вестибюль, поспешно расходившиеся в стороны люди провожали нашу группу испуганными взглядами. Очевидно, все сразу поняли, какую организацию представляют мои сопровождающие и почему они идут рядом со мной. Никому не хотелось разделить мое несчастье.

На улице мы подошли к большому черному автомобилю официального вида.

За рулем сидел водитель в форме. Мне предложили сесть на заднее сиденье. Я успел бросить взгляд на напряженные лица Йена и Стивена, стоявших бок о бок на тротуаре. Затем машина тронулась с места и, описав круг, направилась в сторону площади Дзержинского.

Здание Лубянки занимало одну из сторон площади. Глядя на длинный фасад, можно было подумать, что за ним находится какоенибудь страховое общество. Но все знали, что это не так. Автомобиль проскочил мимо, завернул за угол и остановился перед бледно-голубым старинным домом с белыми лепными украшениями. В ясный день на него было бы приятно посмотреть.

Конвоиры распахнули передо мной дверь автомобиля, и мы вошли в здание. Не могу сказать, Лубянка это была или нет, но детским садом тут тоже не пахло. Мы целеустремленно шли по широким казенного вида коридорам и остановились перед большой дверью без всяких обозначений. Один из конвоиров постучал, открыл дверь и отступил в сторону, пропуская меня. У меня пересохло в горле и заколотилось сердце.

Я вошел и оказался в удобном старомодном кабинете, где было много темного полированного дерева и застекленных шкафов. Письменный стол. Еще один стол. Три-четыре стула. И у окна с отодвинутой тяжелой шторой генерал-майор, поглядывающий на улицу.

Он пошел мне навстречу и протянул руку. Я же почувствовал такое облегчение, что подал ему свою больную правую и постарался не вздрагивать, когда он ее пожал. Догадывается ли он, что я только что провел самые страшные полчаса в своей жизни?