Джек Хиггинс - Сольная партия

– Да, – ответил Джон, разминая пальцы. – Пора окончательно все выяснить.

На этот раз Джон выбрал Лондон, Королевский музыкальный колледж. Он снял квартиру на Аппер Гросвенер-стрит, неподалеку от Парк-лейн, что представлялось ему удобным, ибо рядом располагался Гайд-парк, где он пробегал по семь миль каждое утро независимо от погоды, не жалея себя. Старые привычки так просто не уходят. Вдобавок трижды в неделю он занимался в отличном гимнастическом зале.

Дух Легиона пропитал его до мозга костей, и ему не суждено было избавиться от него до конца жизни. Особенно ясно это стало дождливой полночью, когда на него напали двое юнцов.

Джон свернул в боковую улочку, отходящую от Гросвенор-сквер, и тут один из них схватил его сзади за шею, в то время как другой выскочил из-за забора, скрывавшего вход в подъезд. Правой ногой, заученным движением Микали ударил бандита в пах, а когда тот с криком сложился пополам, двинул его коленом в лицо. Второй нападавший так растерялся, что ослабил хватку. Микали вырвался, нанеся ему короткий удар локтем в челюсть. Раздался характерный треск ломающихся костей. Парень с воплем упал на колени. Микали перешагнул через его приятеля и быстро удалился под струями проливного дождя.

За три трудных года в колледже его репутация упрочилась. Он стал хорошим музыкантом, даже более того. Это знали все, и он тоже. Он не завел в колледже близких друзей. Не то чтобы его не любили. Наоборот, соученики находили Джона на редкость привлекательным, но он всегда держался немного отстраненно. Между ним и прочими существовал барьер, который, казалось, никто не мог преодолеть.

Женщин вокруг Джона вилось великое множество, но ни одной из них не удалось вызвать в нем хоть малейший проблеск интереса. Речь не шла о скрытой гомосексуальности – просто женские чары оставляли молодого человека равнодушным. Зато его чары действовали столь ошеломляюще, что сопутствовавшая ему слава сердцееда превзошла все границы. Что же касается музыки, то в год выпуска он получил золотую медаль.

Но этого ему было недостаточно. Честолюбие требовало своего. Джон отправился в Вену, где в течение года занимался у Гофмана. К лету 1967 года шлифовка мастерства закончилась, и Джон Микали почувствовал себя готовым…

В музыкальном мире существует старинная шутка, что попасть на сцену концертного зала гораздо труднее, чем удержаться на ней.

С помощью своего богатства Микали мог бы облегчить первые шаги карьеры: заплатить агенту, дабы тот арендовал хороший зал в Лондоне или Париже и организовал концерт, но гордость не позволила ему избрать такой путь. Судьбу следовало победить в честном бою. Она сама должна была признать в нем хозяина. А добиться этого можно только одним способом.

После коротких каникул в Греции Микали вернулся в Англию, в Йоркшир, чтобы принять участие в музыкальном фестивале в Лидсе – одном из наиболее важных фортепьянных состязаний в мире. Победа в нем незамедлительно обеспечивала славу и гарантировала контракты.

Джон занял третье место и получил приглашения от трех крупнейших агентств. Он ответил отказом, продолжал заниматься по четырнадцать часов в сутки в течение месяца в лондонской квартире, а в январе отправился на конкурс в Зальцбург. Там он одержал победу, оставив позади сорок восемь конкурентов из разных стран. Успех ему принесло исполнение Четвертого концерта для фортепьяно с оркестром Рахманинова – произведения, которому впоследствии предстояло стать его визитной карточкой.

На протяжении семи дней фестиваля дед находился рядом с Джоном, а потом, когда все закончилось, принес два бокала с шампанским на балкон, откуда смотрел на город его внук.

– Отныне весь мир у твоих ног. Тебя ждет слава. Интересно, что ты чувствуешь?

– Ничего, – ответил Джон Микали. Он отпил глоток ледяного шампанского и вдруг, неизвестно почему, перед его мысленным взором возникли четверо феллахов, со смехом приближающиеся к нему на фоне горящих обломков грузовика. – Я абсолютно ничего не чувствую.

Следующие два года темные глаза на бледном красивом лице смотрели с афиш в Лондоне, Париже, Риме, Нью-Йорке. Слава Джона росла. Газеты и журналы выжали все, что можно, из его двухгодичного пребывания в Легионе и боевых наград. В Греции он стал поистине национальным героем, его концерты в Афинах проходили на „ура".

В стране многое изменилось с тех пор, как к власти в результате военного переворота 1967 года пришли полковники, а король Константин бежал в Рим.

Димитросу Микали исполнилось семьдесят шесть, и он не выглядел ни на день моложе. Хотя его дом по вечерам по-прежнему гостеприимно распахивал двери, мало кто откликался на приглашения. Его сотрудничество с „Демократическим фронтом", чем дальше, тем больше, настраивало правительство против него, и его газету уже не раз закрывали.

– Ох уж эта политика, – сказал ему Микали в одно из своих посещений. – В ней нет никакого смысла. Зачем осложнять себе жизнь?

– О, со мной все в порядке, – беззаботно улыбнулся дед. – Благодаря тому, что мой внук – мировая знаменитость, я нахожусь в привилегированном положении.

– Ну, хорошо, – продолжал Микали. – У власти военная хунта, и им не нравятся мини-юбки. Что тут страшного? Мне доводилось видеть места гораздо хуже, чем сегодняшняя Греция, можешь мне поверить.

– Тысячи политзаключенных, система образования, нацеленная на оболванивание детей, практически полное уничтожение левых сил… Что-то не похоже на цитадель демократии!

Доводы деда не произвели на Микали ни малейшего впечатления. На следующий день он улетел в Париж и уже вечером выступил с благотворительным концертом из произведений Шопена, сборы от которого пошли в Фонд международных исследований по борьбе с раком.

В Париже его поджидало письмо от лондонского агента Бруно Фишера с расписанным по дням осенним турне по Англии, Уэльсу и Шотландии. Джон изучал его в артистической после концерта, когда раздался стук в дверь и в щель просунулась голова привратника.

– Месье Микали, вас хочет видеть какой-то джентльмен.

В тот же миг служитель отлетел в сторону, и в дверях возник огромный коренастый детина с редеющими волосами и черными пышными усами в поношенном плаще поверх неглаженого твидового костюма.

– Привет, Джонни. Рад видеть тебя. Старший сержант Клод Жарро из третьей роты. Мы вместе десантировались на Эль-Кебир.

– Помню, – ответил Микали. – Ты еще сломал ногу.

– А ты остался со мной, когда феллахи пошли на прорыв. – Жарро протянул руку. – Я прочитал про тебя в газетах, а потом узнал, что ты сегодня даешь концерт, вот и решил заскочить. Дело не в музыке. На нее мне глубоко наплевать. – Он осклабился. – Просто не мог не поприветствовать ветерана Сиди-Бель-Аббес.

Возможно, Клод собирался попросить взаймы – выглядел он весьма непрезентабельно, – но его вторжение принесло с собой волнующий запах прежних дней. Микали почувствовал к гостю симпатию.

– Очень рад. Я собираюсь уходить. Как насчет того, чтобы промочить горло? Здесь где-нибудь поблизости должен найтись бар.

– Вообще-то у меня гараж в квартале отсюда, – объявил Жарро. – И маленькая квартирка над ним. И там найдется хорошая выпивка. Настоящий „Наполеон".

– Веди, – сказал Микали. – Почему бы и нет?

Стены гостиной покрывали фотографии, запечатлевшие различные этапы карьеры Жарро в Иностранном легионе, а также сувениры, включая белое кепи и парадные эполеты.

Коньяк оказался похожим на настоящий, и хозяин быстро набрался.

– Я думал, тебя выперли во время путча, – заявил Микали. – Разве ты не путался с ОАС?

– Конечно, путался, – грозным голосом подтвердил Жарро. – Все годы, проведенные в Индокитае. Я ведь был в Дьенбьенфу, знаешь? Желтые маленькие мартышки полгода гноили меня в лагере. Обращались, как со свиньями. А потом случился облом в Алжире, когда Старик[1] вывалял нас всех в дерьме. Каждому уважающему себя французу следовало присоединиться к ОАС, а не только головорезам вроде меня.

– Но теперь у этого движения нет никаких перспектив, верно? – заметил Микали. – Старик показал, что не намерен шутить, когда велел расстрелять Батистена Тьери. Сколько раз его пытались отправить к праотцам, и ни разу ничего не выходило.

– Ты прав, – заявил Жарро и опрокинул очередной стаканчик. – О, я сыграл свою роль до конца. Вот, посмотри-ка.

Он сбросил коврик с деревянного сундука в углу, долго гремел ключами и наконец с величайшим трудом открыл замок. Внутри оказалась богатейшая коллекция оружия. Несколько автоматов, обширный выбор пистолетов, россыпи гранат.

– Это лежит здесь уже четыре года, – пояснил Клод. – Четыре чертовых года, а дело ни с места. Все кончено. Приходится искать другие способы выживания.

– Гараж?

Жарро с лукавой улыбкой приложил палец к носу.