Сергей Устинов - Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти»

Отчаянным усилием стряхнув с себя вконец ослабевшего комсомольца-добровольца, который, к моему удивлению, остался стоять на ногах, я извлек из кармана свое многострадальное удостоверение. Умудряясь одновременно не упускать нас обоих из виду, сержант раскрыл его, изучил, снова закрыл и задумчиво постучал корочками по дубинке. Она, вероятно, посоветовала ему вернуть документ обратно мне, что он и сделал. После чего перевел взгляд на враз постаревшего мальчика. Глядя куда-то в пространство, поверх крыш самых дальних домов, тот засунул руку под куртку, долго шарил там, мучительно оттягивая неизбежное, и наконец за самый краешек извлек из-за пазухи уже потертую на сгибах бумажку. Вид у него был при этом брезгливо-недоуменный, будто не безобидный листок, а неведомо кем подложенную крысу вытянул он за хвост из своего кармана. И хотя крыса была откровенно дохлая, безобидная и безоружная, сержант при виде ее немедленно сделал стойку, оскалился боевым фокстерьером.

— Ну-ну, — то ли сказал, то ли уже прорычал он, и чувствовалось, что только удавка ненавистного ошейника мешает ему немедленно вцепиться в жертву. — Давно освободился?

Не получив ответа, он взял бумажку, тряхнув, развернул ее, прочитал и хмыкнул:

— Недавно... — И повернулся ко мне: — Какие у вас к нему претензии, гражданин?

Я посмотрел на воришку. У него было отрешенное лицо человека, смирившегося с ударами судьбы. Мальчик Пинтуриккьо в перерыве между двумя отсидками. Без определенного места под солнцем. Потом я перевел взгляд на сержанта и представил, как у него под форменной рубашкой стоит дыбом шерсть на загривке. Нагнулся, поднял с земли щетки и сказал:

— Никаких претензий. Толкнул меня, хамская морда, и даже не извинился.

— Да-а? — разочарованно протянул сержант, на глазах становясь добродушным и миролюбивым. Но его дубинка, живущая, как видно, своей собственной жизнью, все-таки не удержалась, ткнула легонько байкало-амурского первопроходца под ребра. — Ты полезай в машину, прокатимся до отделения. А вас... — дубинка описала плавную окружность, давая понять, что я могу валить на все четыре стороны, — вас я больше не задерживаю...

Выруливая через пару минут со стоянки «Интертура», я очень к месту вспомнил одно из любимых изречений Дранова. Чтобы прожить счастливую полноценную жизнь в нашей стране, говорит Митенька, надо убить змею, выстроить дом и посадить человека. Опять, выходит, я упустил свой шанс.

Жарким летом в разгар рабочего дня ездить на автомобиле по Москве может только ненормальный псих. Не ездить, а невыносимо медленно плыть по вязким асфальтовым протокам, в удушливом мареве испарений десятимиллионного муравейника, застревая в заторах, бессмысленно крутясь в водоворотах среди пышущих жаром грузовиков, троллейбусов, трамваев и таких же, как ты, несчастных частников, гонимых куда-то злой судьбой. Полный город ненормальных психов.

Судьба гнала меня на Малую Бронную, в кафе «Эдем». По моим расчетам, Артем уже должен был встретить там «красную шапочку», и я хотел успеть своими ушами послушать, что такого интересного понарасскажет этот тип.

Между Семеновской и Электрозаводской я угодил в пробку. Что-то там случилось на мосту через Яузу, то ли авария, то ли ремонт дороги, который мэрия всегда затевает посреди лета в самом людном месте. Встав на подножку, я провел рекогносцировку. Полная безнадега. В мутном дрожащем воздухе унылые спины заглохших машин тянулись на километр в обе стороны. Как кладбище вымерших динозавров. Мы гадаем: почему они откинули копыта все сразу и все в одном месте? Попали в пробку.

Я огляделся по сторонам. Не зря же, черт возьми, я уже пятнадцать лет служу в этом термитнике репортером городской газеты! Вон перед «Хозяйственным» неприметный въезд во двор, как раз то, что мне нужно. Вывернув колеса до отказа вправо, я подъехал к самому бордюру, скомандовал сам себе «алле!» и надавил на газ. Мой Росинант волжского племенного автозавода, дико скрежеща днищем по граниту и громыхая ржавыми сочленениями, скакнул вперед и бодро взял препятствие. Десять метров по тротуару, и я оказался в чахлом оазисе двора, успев подумать, что коллега Артем вряд ли решился бы заставить даже свою специально предназначенную для бездорожья «тайгу» проделывать подобные кульбиты. Не говоря уж о коллеге Дранове с его роскошным «мерседесом», который он холит и лелеет денно и нощно. Ему бы даже в голову не пришло нечто подобное. Митенька точно сидел бы послушно в этой пробке до победного конца. Как динозавр.

Надо отдать должное, аборигены в наших дворах тоже не лыком шиты. Все внутренние проезды перегорожены где шлагбаумом, где бетонным надолбом. Будь их воля, они бы от таких, как я, загородились противотанковыми ежами. Я их понимаю, я им сочувствую, я сам абориген в этом городе, я один из них. Но что прикажете делать, если на мосту через Яузу пробка, а мне срочно надо на Малую Бронную, в кафе «Эдем»! В конце концов, ваш грязный и заплеванный, преждевременно облысевший от беспорядочного образа жизни газон не станет сильно хуже оттого, что я наеду на него двумя колесами. Ему, как моей сильно подержанной «копеечке», нечего больше терять. Стремительный бросок между помойкой и бойлерной, короткий зигзаг среди пятиэтажек, отвратительный проезд по напрочь разбитому переулку вдоль какого-то мрачного, немытого, нечесаного заводика, и я недалеко от Преображенки. Теперь бы только доползти до поворота на улицу Короленко, а там Сокольники, эстакада, Мещанская — и Садовое. По расстоянию дальше, по времени — черт его знает. Но главное — не стоять в очередях, не маяться в заторах, а двигаться, двигаться. Не люблю ждать. Ненавижу все очереди на свете.

Когда я свернул на Малую Бронную, Патриарший пруды жили своей заповедной жизнью. Мамаши с колясками, отставники с шахматами, одинокий мрачный рыболов с безумной надеждой что-нибудь выудить. Кафе «Эдем» расположилось внизу старинного трехэтажного особняка в стиле барокко, на фасаде которого неоновая вывеска в виде облачка с фигурками из Эффелевых карикатур смотрелась пошло и глупо. Не доезжая метров сорока, я нашел местечко, чтобы поставить машину в тени на противоположной стороне. И сразу увидел Артема. Он сидел спиной ко мне под большим полосатым тентом, за столиком, вынесенным на тротуар, а напротив него громоздилась огромная мясная туша, и даже на расстоянии было видно, какое у хозяина красной жокейской каскетки синюшное, оплывшее, как свечной огарок, лицо. Натюрморт из полупустой бутылки коньяка, двух чашек кофе и черной коробочки диктофона говорил о том, что работа в полном разгаре. Закрыв машину, я наискосок через улицу двинулся к ним, размышляя, найдется ли в этом райском заведении что-нибудь без спирта, но со льдом. Я брел не торопясь, мне некуда было больше спешить. Я не опоздал, я шел расслабленной походкой человека, истомившегося от долгого сидения в мокром и жарком, как большой компресс, водительском кресле, я отдыхал и, наверное, поэтому слишком поздно заметил опасность. Мне оставалось шагов двадцать до «Эдема», до выставленных на тротуар столиков, и находился я как раз посреди неширокой проезжей части, когда боковым шоферским зрением увидел летящий слева автомобиль. Я еще не знал, какого он цвета, грузовой или легковой, я, в сущности, не видел его, я лишь ощущал летящую на меня сзади и слева смерть. И, спасаясь от этой смерти, я прыгнул вперед. Я что есть силы прыгнул вперед, потому что машина, летящая на тебя слева, должна идти по правой стороне улицы. Я сделал это не рассуждая, на давным-давно выработанном инстинкте. И чуть не погиб.

Эта машина не подчинялась правилам. Споткнувшись о бордюрный камень, я упал на одно колено, и в этот миг в нескольких сантиметрах от моего плеча, обдав меня волной душного ужаса, пронеслось грязно-белое акулье тело. «Шестерка», в заднем стекле которой мелькнула копна нечесаных волос, наискось пролетела по левой стороне, взметнулась на тротуар и на полной скорости ударила крылом о крайний столик. Я еще видел отлетающего к стене Артема, видел, как огромным бесформенным кулем катится по асфальту жирный тотошник, видел, как закидывает зад, уходя за поворот, белая «шестерка», но я уже ничего не слышал. Ни лязга, ни звона, ни тупых ударов тел о камни, ни истошных криков. Все это вошло в уши позже. А покуда вместе с обезумевшим пульсом бешено билась в висках мысль: я запомнил!

Я успел запомнить номер этой сволочи, этого подонка, этой акулы-убийцы.

Я приехал вовремя.

И я опоздал.

Мое место было у стенки, возле водосточной трубы, на хлипком алюминиевом стуле. Один из сыщиков в штатском, что приехали вместе с криминалистической лабораторией, высокий и широкоплечий, как голливудский герой, но с круглой, избитой мелкими оспинками российской физиономией, выслушав мой сбивчивый рассказ, записал что-то в блокноте, после чего окинул меня оценивающим взглядом. Вероятно, мое состояние не было признано им удовлетворительным, потому что он одной рукой поднял с земли опрокинутый стул, другой взял меня за плечи и усадил, сказав: