Брижит Обер - Лесная смерть

Этакий невинный тоненький голосок. Совершенно спокойно исполняющий какую-то нескончаемую песнь ужасов.

— Сначала Микаэль вежливо поздоровался, а потом я увидела, как внезапно изменилось выражение у него на лице, он отступил на шаг назад, потом — еще на один, а потом упал. И это, как ты понимаешь, был конец: он, разумеется, попытался подняться, но было уже слишком поздно. Руки Смерти схватили его за шею, они трясли его со страшной силой, лицо у него сильно покраснело, потом стало и вовсе фиолетовым, а потом изо рта у него вывалился язык, и он вновь упал на землю — с широко раскрытыми глазами. Я замерла, ни разу даже не шелохнувшись; знаешь, мне было очень жарко, я сильно вспотела, но понимала, что шевелиться нельзя; Смерть наконец разжала руки и…

— А ты опять здесь, маленькая болтушка? Никак не можешь оставить эту даму в покое?

Судя по всему, ее отец стоит совсем рядом. Запах туалетной воды. Аромат свежести с каким-то пикантным оттенком. А еще я больше не ощущаю солнца у себя на лице — значит, он стоит прямо передо мной; теперь голос его звучит совсем уже близко и — с неожиданной мягкостью, почти что с нежностью:

— Послушайте, я вовсе не против того, чтобы она с вами разговаривала, просто я не уверен в том, что она не надоедает вам своей болтовней… О, добрый день, мадам… Виржини втихаря сбежала от меня, дабы опять явиться сюда…

— Ничего страшного. Мадемуазель Элиза всегда очень любила детей. Не думаю, что теперь она относится к ним как-то иначе. Она обычно очень радовалась, когда дети приходили к ней в кинотеатр смотреть мультфильмы. В «Трианон» — вы, может быть, слышали о таком…

— Да, я знаю этот кинотеатр. Мы ведь раньше жили в Сен-Кантене и только совсем недавно переехали в Буасси — это в Меризье.

В Сен-Кантене! Малыш Рено, о котором упоминали в новостях, был убит именно там!

— Но это же совсем рядом с нами! Выходит, мы — соседи! Надо же, какое совпадение! Знаете, а ведь мадемуазель Элиза в свое время была владелицей «Трианона».

Ну зачем ей нужно что-то рассказывать обо мне, да еще под таким вот углом? Теперь он будет считать меня этакой зацикленной на чужих детях старой девой, которая в своем кинотеатре пичкала их эскимо на палочке и нежно трепала по головкам.

Пакеты уже у меня на коленях. Коляска трогается с места. Однако разговор между Иветтой и отцом Виржини продолжается. Гениально!

— Ваша дочка такая миленькая!

— Да, с виду — сущий ангел, а на самом деле — настоящий бесенок; не так ли, Виржини?

— У вас есть еще дети?

— Я… Да, у меня… У меня был сын; ох, простите — вот и моя машина. Так что нам с вами придется сейчас расстаться. Послушайте, мне страшно жаль, что я не могу предложить вам подбросить вас до дома — из-за коляски, она явно не влезет…

— И тем не менее было очень любезно с вашей стороны хотя бы подумать об этом. В любом случае немножко пройтись пешком совсем невредно, — тактично замечает Иветта.

— До свидания, Элиза, до субботы! — раздается мелодичный голосок Виржини. — До свидания, мадам.

— До свидания, Виржини. Я полагаю, Элиза будет очень рада опять пообщаться с тобой… Если, конечно, вы, месье, ничего не имеете против…

— Ну что вы, я вовсе не против! Ну-ка, Виржини, поживей. Мама, наверное, нас заждалась. До свидания.

Слышно, как захлопываются дверцы машины.

Мы с Иветтой вновь трогаемся в путь.

— Не знаю, что он там собирался сказать о сыне, но все это как-то странно: такое впечатление, будто он вовсе не хотел о нем говорить; наверняка эта семья пережила какое-то страшное несчастье. Ну а малышке-то вы явно понравились. Всегда приятно видеть таких вот добрых детей. Я, например, помню один случай…

Иветта ударяется в пространные рассуждения о тех злых и неискренних детях, с которыми ей пришлось столкнуться в жизни. Я перестаю ее слушать. Я размышляю. Виржини утверждает, что в числе других погиб и ее брат. Несколько странное поведение ее отца невольно наталкивает на мысль о том, что это — правда. Что свидетельствует уже в пользу девочки. Остается лишь узнать, как звали ее брата — Рено? Но ведь в том случае, если Виржини действительно является свидетельницей смерти Микаэля, ей грозит реальная опасность. Убийца наверняка решит устранить и ее. Хотя, конечно, он мог и не заметить девочки. Но как об этом узнать? Ненавижу свою беспомощность. Мне словно не хватает воздуха, я буквально задыхаюсь — такое ощущение, будто на меня напялили смирительную рубашку и теперь я должна все время умолять доктора снять ее с меня, заранее зная, что сам доктор — сумасшедший. Никто никогда меня не освободит. Мне хотелось бы завыть. И поднять руки. Просто поднять эти проклятые руки.

— О ля-ля! Как вы, однако, вспотели! Подождите минутку: сейчас я сниму с вас шарф.

Вот, вот — сними его, сделай на нем хороший скользящий узел и повесь меня на ближайшей же ветке — пусть я хотя бы умру стоя, осточертело мне сидеть да лежать! Ох. Нельзя позволять себе такого рода мыслей. Надо как-то цепляться за реальность, ведь она все же существует. Вот Виржини, например — она вполне реальна. И у нее куча неприятностей. Причем очень серьезных. Нужно непременно узнать, кто ее отец, узнать фамилию этого человека. Я должна как-то вмешаться во все это. Нужно любым способом себя расшевелить!

Моя Екатерина Великая приходит ежедневно, щедро тратя на меня свою поистине неуемную энергию. Они — высокая блондинка… Стройная, спортивного телосложения; занимается аэробикой, волосы обычно стягивает на затылке в «конский хвост» и носит синтетические брюки в обтяжку. До того, как со мной случилось это несчастье, я не раз видела ее — в кинотеатре, с каким-нибудь очередным приятелем. Приятели менялись довольно часто, но все они были одинаковы — этакие здоровенные детины с очень коротко подстриженными волосами и толстыми ляжками, трущимися друг о дружку при ходьбе. Лично я с ней не была знакома, ибо не нуждалась в ее услугах, да и вообще она мне казалась не слишком-то симпатичной. Неприятно думать о том, что теперь мое тело полностью отдают в ее распоряжение, более того — возможность реабилитации моих несчастных конечностей целиком зависит ог этой длинной глуповатой девицы, мнения которой по любым вопросам столь же однозначны, как красный сигнал светофора, а все разговоры, похоже, сводятся к пересказу последних телевизионных новостей.

Однако в данном случае она оказывается весьма полезной. Почти незаменимой. Ибо совершенно неспособна молчать более пяти минут. Таким образом я оказываюсь в обществе двух величайших болтушек. Разговор для них — все равно что наркотик. Просто благодать! Хотя, наверное, благодарить Всевышнего за то, что он создал таких вот неисправимых сплетниц, способны лишь люди, попавшие в положение вроде моего. Ибо — в противоположность общепринятому мнению — у меня нет ни малейшей тяги к благородной тишине, позволяющей отстраниться от окружающего мира, дабы предаться размышлениям о материях космического масштаба. Нет — я хочу жить. Ибо я еще жива!

Так вот, наша Екатерина Великая — неиссякаемый источник информации. На пару с Иветтой они вполне способны заменить самую бойкую «газету-сплетницу» местного значения. От них я непременно узнаю, кто такая Виржини.

— Смотрели новости? — спрашивает Екатерина Великая, попутно выкручивая мне предплечье.

— Нет, а зачем? Сегодня такая хорошая погода, что мы обедали в саду.

— Надо полагать, накормить ее — задачка не из легких, — тихо и задумчиво произносит Екатерина Великая, разминая мне трехглавую мышцу.

Да, представь себе, девочка моя: ее еще и кормят, эту дебилку. Так что прими мои соболезнования, если это сколько-нибудь ранит твою безмерную чувствительность.

Далее она, разумеется, продолжает говорить, но теперь уже отнюдь не шепотом:

— Там снова рассказывали о погибшем малыше. Все то же самое, что и на прошлой неделе: лес, нашедший тело рыбак и прочее; но теперь уже они уверены в том, что это — дело рук какого-то маньяка. По всей вероятности, всех четверых он и убил! Ведь в общей сложности погибли четыре мальчика, каждому из которых было именно восемь лет! И все это — в радиусе пятидесяти километров! Подумать только: он спокойненько разгуливает на свободе, где-то совсем рядом!

— А они так ничего и не обнаружили? Ну, скажем, отпечатки следов или шин, клочки одежды? — живо включается в разговор Иветта, уже готовая чуть ли не начать расследование.

— Ничего. У них нет ровным счетом ничего! Кроме того факта, что все четверо несчастных были удушены.

— А… гм… как насчет следов насилия?

— Нет; даже этого нет. Просто задушены.

— Странное дело, — бормочет Иветта; все это время она беспрестанно снует по комнате (должно быть, «занимается пылью»). — Ведь детишек такого возраста убивают, как правило, по сексуальным мотивам.