Лев Пучков - Кровник

— А ты действительно «злыдень писюкастый», — я поводил ножом по поверхности воды в районе промежностей пленника. Он зябко поежился и согнул колени.

— Видишь нож? Этим клинком я только что укокошил твоего бойца, — я подбросил нож на пару оборотов и поймал его за ручку. — В принципе я их всех пятерых убил, но вот нож… Он очень острый — как бритва. Врубаешься?

Вахид быстро закивал и пробормотал:

— Я подозревал, что ты не журналист. Я даже подозревал, что ты не англичанин — английский у тебя отнюдь не лондонского разлива. Я думал, что ты какой-нибудь цээрушный шпион из другой страны, приставленный к журналисту… Однако хочу заметить — я мог тебя двадцать раз расстрелять, но не сделал этого. Я очень, очень гуманный…

— Спасибо, — я вежливо поклонился и опять помотал лезвием перед лицом пленника. — То, что ты гуманный, я знаю — пленных не берешь, красавчик… Сначала я тебя кастрирую, — я сделал паузу — вдруг всплыл перед глазами образ рыжего Исрапи. Я помотал головой и продолжил:

— Потом я тебя… Тьфу, зараза! Потом я тебя трахну в задницу! Понял, а? Прямо в жопу, голенький ты мой! — Я вытер вспотевший лоб. — Потом я тебя одену в женское платье, сниму с «уазика» тент, привяжу тебя нараскоряку к дугам — задницей вперед, ага… А утречком мы с тобой прокатимся по Хатою. Не спеша этак прокатимся…

Вахид впился взглядом в мое лицо, пытаясь определить — несу я околесицу или на полном серьезе излагаю свои планы.

— Затем я отвезу тебя к окраине села и умчусь восвояси, — закончил я. — Вот и все, мой голый парниша…

Вахид разом поскучнел. Видимо, поверил мне. Отчаяние сверкнуло в его глазах, вытеснив последнюю слабенькую надежду на благоприятный исход нашего общения.

— Есть альтернатива, май дарлинг, — я потыкал ножом в сторону фотографии моей жены. — Мне нужна эта женщина. Пытать тебя я не буду, но если ты соврешь — а я обязательно пройду на соседнюю половину и проконсультируюсь с обитательницами гарема, — я сделаю, что обещал. Вахид облегченно вздохнул и расслабился.

— Ну ты даешь! — воскликнул он. — Столько страсти здесь наговорил из-за какой-то бабы. Зачем мне тебя обманывать? Эта дура мне все мозги переела, пока здесь была… — пленник вдруг напоролся на мой тяжелый взгляд и насторожился. — Слушай, а ведь ты убьешь меня, получив информацию! У тебя просто нет другого выхода… Ты направишься отсюда прямиком к Абдулле, а я, если буду живой, могу сообщить ему… — Он осекся и отвел взгляд — понял, что сказал больше, чем надо.

— Я спеленаю тебя так, что до утра ты не сможешь освободиться, — пообещал я и убрал нож в сумку. — Поеду к Абдулле и выкуплю у него эту женщину. За сколько ты продал ее?

— Я не продавал, — отрекся Вахид и опять немного расслабился — угроза чуть-чуть отодвинулась. — Я ее в карты проиграл Абдулле. Мы с ним играли в карты дней пять назад…

— Здесь играли? — уточнил я.

— Ну да, здесь, — подтвердил пленник. — Она, кстати, у меня была очень недолго. Когда Али ее привез, я загорелся — классный товар! Али знает, что я тонкий ценитель граций! А она оказалась натуральной волчицей. Я люблю ласку и негу, а эта сволочь без иглы ноги не раздвинет, коза. — Вахид укоризненно причмокнул губами и вдруг спохватился, опасливо глянув на меня. Я сохранял каменное выражение лица. Пленник осторожно поинтересовался:

— А ты кто ей?

— Меня наняли, чтобы ее разыскать и выкупить, — соврал я. — Дали на это дело триста тысяч баксов.

— Сколько? — не поверил Вахид. — Сколько баксов?!

— Триста тысяч, — подтвердил я. — Сказали, что ежели не хватит, еще столько же дадут — и сказали, где я могу их получить здесь, в Чечне.

— Надо же, а! — Вахид удивленно покрутил башкой. — Такие бабки! Зачем я ее Абдулле отдал? Да кто она такая, эта баба?

— Жена одного страшно крутого, — сказал я. — Он обещал в первопрестольной всех чеченцев под корень вывести, ежели не найдется его жена. Вот ваша диаспора меня и наняла, чтобы конфликт замять: Я крупный спец по таким делам, уже не одну операцию провернул здесь… Так кто такой этот оболтус Абдулла и где мне его искать? — напористо поинтересовался я, не давая пленнику времени для выхода из состояния удивленного восхищения.

— Да под Мехино он, командир отряда, — быстро ответил Вахид. — Абдулла Бекаев, спросишь там любого, тебе каждый скажет…

— Понял, спасибо, — поблагодарил я. — Сейчас пойду в гарем, поинтересуюсь, правду ли ты мне сказал. — Я встал и направился к выходу, фиксируя краем глаза реакцию пленника.

— Пожалуйста, — равнодушно согласился Вахид. — Мне нет смысла тебя обманывать.

— Хорошо, я так поверю тебе, — великодушно изрек я и, возвратившись на исходное положение, забрал с полки фото жены, упрятал его в сумку и, тяжело вздохнув, уставился на Вахида.

Похлопав ресницами, пленник обеспокоился под моим взглядом и замер — по всей видимости, в его развитой черепной коробке стремительно проистекал мыслительный процесс. Вахид пошевелил губами и вдруг, нахмурившись сурово, созрел.

— Так, так, так, так, — скороговоркой пробормотал он. — Так, так, та-а-а-ак… Ее взяли в рейде — сняли с автобуса. Разве крутая будет ездить на рейсовом автобусе?! Угу… угу… Так сказал Али, а он врать не будет… Угу… А потом — Али говорил, что она под уколом бредила, — все звала своего мужа-спецназовца, чтобы он забрал ее и пристрелил всех подряд… Али врать не будет… Муж, значит, у нее спецназовец… Значит… Значит, ты… А?! — Вахид умолк и с ужасом уставился на меня.

— Она правду говорила, — признался я. — И действительно, Али тебе никогда не соврет, упокой, Аллах, его душу…

— Значит, ты ее муж, — тихо прошептал Вахид. — Ты тот самый спецназовец. И ты не собираешься меня связывать покрепче — сейчас ты убьешь меня. — Пленник вдруг резко подался от меня и набрал в легкие воздух, чтобы заорать, — я легонько надавил ему на голову и погрузил с макушкой под ватерлинию. Дергался Вахид очень пластично — он извивался как змея и умудрился лягнуть меня связанными ногами в бок. Подержав его секунд 20, я убрал руку.

— Ax! Ax! Ax! — ударно задышал пленник, выныривая на поверхность} и вдруг злобно крикнул:

— Я ее во всех позах драл! Ты понял, муж?! Пусть ты меня утопишь, но знай: я ее и в рот, и в жопу… — Бульк! Я опять надавил на голову «злыдня писюкастого» и спустя десять секунд отпустил. Пока он заглатывал воздух, я счел нужным сообщить:

— Твою жену зовут Айсет, мой дорогой.

— Я ее и в рот… — начал было «злыдень», отдышавшись, но тут же осекся (дошло). — При чем здесь моя жена? — поинтересовался он потухшим голосом. — Откуда ты знаешь ее имя?!

— Она живет в доме твоих родителей, Вахид, — продолжил я торжественно и печально, пристально глядя в глаза своему визави. — И у нее на попке — на правой ягодичке — такой круглый шрамик. На ощупь как большой твердый сосок… Она мне сказала, что как-то раз лежала в больнице и сестра, ставя ей укол, сломала иглу — пришлось вырезать… — Я на пару секунд прервался. Глаза Вахида округлились, на лице застыла немая маска отчаяния.

— Нет, нет, нет, — тихо прошептал он и помотал головой. — Нет…

— Да, да, Вахид, — опроверг его я. — Именно так. А еще, когда она кончает, то начинает подвывать. Тихонько так, как волчонок, и впивается зубами в плечи, — я опять замолчал. Губы Вахида мелко задрожали, лицо его исказила страшная гримаса. — Так кусается, сучка! — восхищенно воскликнул я и взялся за ворот своего костюма. — Тебе показать следы ее зубов, а, Вахид?

— Ты врешь! — взвизгнул Вахид чуть не плача. — Все врешь! Моя жена не могла! Она мусульманка… Она, она…

— Нет, не вру, — прервал я его. — Теперь мы с тобой родственники, Вахид, — ты трахал мою жену, а я твою… Но ты сейчас умрешь, зная об этом, а я поеду к Абдулле, убью его и заберу свою жену. До встречи в аду, Вахид. — Отвернувшись, я нажал на голову пленника и держал его до тех пор, пока не прекратились конвульсии…

…Лица пацанов, стоящих на маленьком каменистом пятачке, не выражают никаких эмоций. Они провели три недели в зиндане — яме, прикрытой сверху сваренной крестом арматурой, питались помоями и вынуждены были ходить под себя. Любой человек, пробыв в таких условиях даже самый непродолжительный срок, будет воспринимать окружающую действительность как кошмарный сон, и окончание этого сна вызовет у него лишь облегчение. В течение трех недель пленных частенько доставали из ямы и отрабатывали на них удары — любой «дух», приняв на грудь граммов триста, мог подойти к зиндану, перекинуться с часовым парой фраз и беспрепятственно реализовать свое стремление совершенствоваться в рукопашке.

Поэтому пацаны безразлично смотрят мертвыми глазами на первые лучи восходящего солнца и ждут, когда же наконец окончится церемония.