Луи Байяр - Черная башня

— Не обращай внимания, — продолжаю я. — Постарайся забыть обо всем. И смотри мне в глаза. Шарль, сделай это для меня.

Проходит несколько секунд, прежде чем ему удается сфокусировать взгляд.

— Отлично. Молодец. Вот так и смотри. Это все, что тебе надо делать.

Повозка едет дальше, мимо рядов магазинов, мимо стен лиц. Смех, издевки, ноги в башмаках или сапогах месят грязь, мальчишки облепили вывески магазинов — ничего этого мы не замечаем. Между нами сейчас необыкновенная, пугающая близость, как у солдат в осажденном бастионе.

Наконец к его лицу возвращается немного краски. Дыхание делается более равномерным. В глазах появляется свет.

И тут повозка останавливается.

— Сохраняй мужество. — С этими словами отец Монте подносит распятие вплотную к моему лицу.

Наверное, думает, что я поцелую крест, но я смотрю на другое: Шарля волокут по приставной лестнице. На эшафот: железо, дерево, веревки. И над всем нависает знакомый стальной треугольник. Старая Брюзга. Умножительница вдов.

— Все только смазано, любо-дорого глядеть, — успокаивает нас Сансон.

Я окидываю взглядом гигантский циферблат на фасаде Ратуши. Без двух четыре, и места расхватаны, все до единого. Столики и стулья сданы внаем. Беспризорники, облепившие каминные трубы и оконные решетки, выкрикивают с высоты оскорбления прохожим. Непосредственно под эшафотом устроились двое мужчин с чашами в руках — собирать кровь.

«Вот для чего я спасал Шарля».

По ступенькам вверх его тащат, но, оказавшись на эшафоте, он самостоятельно проходит несколько шагов — с безмятежностью, при данных обстоятельствах поразительной. Зрители разражаются возгласами одобрения.

— Молодец! Даже не дрогнул!

— Силен, черт его дери!

Какая-то женщина, молодая и красивая, посылает Шарлю воздушные поцелуи. Ее лицо искажено рыданиями. «Она напишет о нем роман, — думаю я. — Причем плохой».

— Возьмите сперва меня! — кричу я Сансону. — Я хочу пойти первым!

— Закон есть закон.

Двое жандармов укладывают Шарля на брус, лицом вниз. Толпа испускает низкий гул, который нарастает, делается все более громким и высоким, причем увеличение громкости совпадает со стадиями ритуала: правая нога привязана, левая нога привязана. Ммммм… Ммммммммммммм…

— Я хочу сделать заявление! — кричу я. — Хочу признаться. Прошу вас! Я желаю признаться во всем!

— Тогда дайте мне закончить здесь! — отзывается Сансон, в голосе которого начинает звучать раздражение. — Как освобожусь, сразу займусь вами, месье.

Завязаны последние узлы. Брус вталкивают в центр эшафота, Шарль оказывается под самым ножом. Все, что осталось сделать Сансону, это потянуть за шнур.

— Его помиловали! — кричу я. — Скоро об этом станет известно! Его помиловал сам король!

— Такого я еще не слышал, — качает головой Сансон.

— Помиловали его, говорю я вам!

Я добиваюсь лишь одного — раззадориваю толпу. Не прошло и двадцати секунд, как слово начинает эхом откликаться со всех концов площади.

— Помиловали! Помиловали! Помиловали!

А ведь это им нужно меньше всего. И то сказать: ничто не огорчило бы их больше, чем отмена смертного приговора в последнюю минуту.

К тому же она кажется невероятной. Шарль лежит неподвижно. Сансон, весьма целеустремленно, совершает последние шаги по направлению к гильотине, готовясь взяться за шнур. Все пропало.

И вдруг гул толпы прорезает крик, похожий на пронзительный вороний грай. Он так отличается от фона, что создает вокруг себя тишину.

— Прекратите!

Я смотрю на людской океан внизу. Откуда ни возьмись, в нем появляется воронка. Два королевских стражника пробивают дорогу в толпе рукоятями клинков, а по освободившемуся проходу следует — маленькое воплощение мести — герцогиня Ангулемская.

— Немедленно прекратите! — кричит она. — Эти люди невиновны!

В этот момент, готов поклясться, нет на всей Гревской площади человека более испуганного, чем она. Со всех сторон ее окружает толпа — источник ее кошмаров. И представители этой толпы не выказывают ей ни капли уважения.

— А пошла она!

— Мы ей удовольствие не портили, так чего ей надо?

— Отправить ее обратно во дворец, и вся недолга!

Она неустрашимо движется прямиком к эшафоту, не переставая кричать:

— Они невиновны, говорю же!

Толпа отзывается недовольным ропотом. Сансон у подножия эшафота, нахмурившись, держит совет с одним из помощников.

— Надо начинать…

— И так задержались…

— От дождя аппарат заржавеет…

Но этот обмен репликами прерывается одной фразой, прозвучавшей гораздо более громко:

— Вы слышали, что сказала моя невестка, месье Сансон!

На парапете Дворца Правосудия возвышается фигура, исполненная непередаваемого достоинства. В лентах и медалях. В одежде со всеми королевскими регалиями.

Один только его вид исторгает из толпы совершенно новый звук. Герцогиню Ангулемскую видели не все, а вот его знает каждый.

И тут, к вящему удивлению окружающих, меня разбирает смех. Потому что, предоставь мне судьба возможность выбирать личного спасителя, я никогда бы не подумал о графе д'Артуа.

— Эти люди могут идти! — Его голос гремит, пока он зачитывает длинный документ. — По приказу короля!

Тянутся мгновения неопределенности: по лицу Сансона видно, как он взвешивает на внутренних весах требования каждого из двух его господ: толпы и монарха. Не менее полуминуты уходит у него на то, чтобы решить вопрос в пользу последнего.

— Развяжите их, ребята, — сдается он.

И когда с моих рук падает последняя перерезанная веревка, он отвешивает мне самый любезный поклон.

— Надеюсь, вы не станете держать на меня зла, месье.

К тому времени, как граф приближается к нам на расстояние, достаточное, чтобы можно было различить черты, дождь уже преображает его лицо в лицо старого знакомца — Эжена Франсуа Видока. Герцогиня, промокшая до нитки, тяжело дыша, хватает меня за оборванный край рубахи и кричит:

— Вы спасете его?

И вдруг шелестом доносится шепот Шарля:

— Не надо.

Но Видок уже повернулся лицом к толпе. Самым своим повелительным голосом он приказывает:

— Принесите мне горшок со смолой!

Он до такой степени вошел в роль, что не менее дюжины человек бросаются в разные стороны с воплем: «Есть, Месье!» Первым возвращается торговец рыбой: в закоулке он обнаружил кровельщика, который даже в такие знаменательные минуты не расстался с горшком черной дымящейся жидкости.

— Благодарю, — величественно произносит поддельный граф д'Артуа, наворачивая на руку перевязь, чтобы взяться за горшок. — Эктор, дайте Шарлю руку. Ему надо за кого-то держаться.

Остекленевшие глаза дофина не выражают ничего, когда Видок срывает с его руки повязку и молча разглядывает свисающие сосуды.

— Мне очень жаль, ваше величество. — Он преклоняет колено. — Так мы делали на море.

И он погружает руку Шарля в горшок с дегтем.

Даже Сансона передергивает, когда соприкасаются плоть и жар. Шипение можно услышать за двадцать метров, запах ощущается и того дальше. Что до воплей, то герцогине Ангулемской не менее трех минут приходится затыкать уши, прежде чем они затихают.

Боль Шарля до такой степени заставляет забыть обо всем, что только гораздо позже, вечером, я обнаруживаю, что у меня самого два пальца распухли и посинели. Он их сломал, пока сжимал мою руку.

Уже ночью, когда удалось, наконец, с грехом пополам усыпить Шарля, когда герцогиня, пообещав наутро вернуться, ушла, нам с Видоком выпадает возможность поведать друг другу свои истории.

— Четверо? — грохочет он в бокал, словно в рупор. — Этого хватило, чтобы вас повязать? Ха! Мне понадобилось восемь!

Он только успел выйти на крытую галерею особняка, как на него набросились. Вооруженные кто чем горазд. Шорным шилом. Тупой алебардой. Кинжалом в ножнах. Бочарным теслом.

Он сразу понял, что их цель — усмирить, не убивая, так что постарался, насколько возможно, усложнить им задачу. Точно рассчитанным ударом ноги разоружил одного. Локтем ударил под дых другого. Выбил пару коленных чашечек, расшиб переносицу. И совсем было вошел во вкус, но тут они пустили в ход молот для укладки мостовой.

— По крайней мере, я думаю, что это был молот. Я не успел увернуться.

Его стреножили, как лошадь, обмотали веревками и сбруей, стащили вниз по лестнице и заперли в винном погребе маркиза.

— Это был жесточайший из всех ударов, Эктор. Бросить меня в шаге от выдержанных марочных вин без возможности их попробовать.

Однако именно вино стало его спасителем. Поелозив хорошенько связанными ногами, он ухитрился стащить одну бутылку с полки и разбить о каменный пол. Осколками перерезал веревки.