Сергей Устинов - Не верь, не бойся, не проси или «Машина смерти»

По-моему, она так и не поверила мне до конца. Ни когда я заставил ее пригнувшись бежать под прикрытием забора к машине. Ни когда, прячась от джипа за своей «копеечкой», я с помощью лезвия перочинного ножа открывал заднюю правую дверь — одному мне было известно, что замок там держится на честном слове. Ни даже когда, скрючившись на полу водительского сиденья, я голыми руками выдирал провода из замка зажигания и заводил двигатель. Возможно, она все-таки начала верить после того, как мы тронулись с места. Вернее, после того, как сразу вслед за нами, взвизгнув покрышками, рванул с места набитый бандитами джип.

Гонка обещала быть столь же захватывающей, сколь и короткой. Шансы на победу примерно соответствовали весовым категориям джипа и «копеечки», то есть для последней были практически нулевыми. Но я рассчитывал хотя бы уравнять их с помощью знания местной топографии. Главным было продержаться первые три-четыре минуты.

Стартовали мы, что называется, с гандикапом, за счет неожиданности оторвавшись от соперника метров на двести. Но я не строил иллюзий. Уже на пересечении Пироговки с Садовым они оказались практически у нас на хвосте. С ревом промчавшись на красный свет поперек совершенно пустынного в этот ранний час Садового кольца, мы цугом влетели на Пречистенку, и окончательно стало ясно, что на прямой дистанции мне не светит. Джип уже начал обходить меня слева с явным намерением прижать к тротуару, и тут я резко ударил по тормозам, крутанул руль вправо и свернул в Мансуровский переулок.

Они проскочили дальше вперед: я слышал, как за моей спиной визжат сначала тормоза, потом покрышки, и понял, что больше мне их на этот трюк не поймать. Но у меня в запасе была еще парочка. Нас вынесло на Остоженку, я вывернул руль влево и во весь опор понесся вверх, к Волхонке.

В этих местах прошла моя юность, и когда-то я пешком исходил все здешние закоулки, хранящие свои вековые названия. Вот сейчас справа возьмут начало извилистые, как лесные речушки, Зачатьевские переулки, а налево уйдет прямой старик Лопухинский. Я как бы автоматически показал мигалку влево, а сам свернул вправо так резко, что занесло зад. Но они не купились. Я ринулся вниз, к набережной, но в последний момент завернул направо в Бутиковский, а оттуда сразу в Молочный, которым меня вынесло в Коробейников. Направо, еще раз направо — и снова какой-то из Зачатьевских, то ли 1-й, то ли 3-й. В узких переулках Тину неверующую бросало на заднем сиденье из стороны в сторону, как мешок картошки. Зато мои преследователи лишались здесь одного из главных своих преимуществ — скорости. И, видимо, тоже поняв это, решили воспользоваться другим. В зеркало я увидел, как опустилось стекло с правой стороны и высунулась рука с пистолетом. Один за другим хлопнули четыре выстрела, но между первым и вторым я резко вильнул, и только одна из пуль достигла цели, пробив мне крышу и выйдя через лобовое стекло. Почти одновременно с этим, громко вскрикнув. Тина упала с сиденья на пол.

— Ты ранена? — заорал я и услышал потрясающий ответ:

— Ничего страшного, просто испугалась.

Надеюсь, теперь она поверила мне окончательно.

Рука с пистолетом уже снова прыгала у нас за спиной, и я понял, что на игры времени не осталось. У меня был план, один-единственный, как сосна в степи, как луна в ночи, и я больше не сомневался, что, если и он не выгорит, спасти нас сможет только чудо. Я точно знал, что сейчас делать мне, но, к сожалению, конечный результат зависел от того, что будут делать они.

Из Зачатьевского в Молочный поворот под девяносто градусов, а вот из Молочного в Бутиковский под сорок пять. Полноценным образом вписаться в него на такой скорости я не смог — только ценой левого заднего крыла и двух мусорных баков, с чудовищным грохотом полетевших в разные стороны. Впрочем, джипу маневр дался не легче, к тому же им пришлось объезжать те самые баки, так что к следующему перекрестку я подошел даже с небольшим отрывом. Но сейчас как раз это не входило в мои намерения: сворачивая налево, в Коробейников, я слегка притормозил, и они снова оказались буквально в нескольких метрах от моего заднего бампера. Как только это произошло, я сказал сам себе: «С Богом!», врубил вторую и ринулся вперед.

Впереди находилась набережная Москвы-реки. До нее было метров пятьдесят-шестьдесят, но я попытался разогнаться до максимума. Мой план строился на том, что Коробейников упирается в набережную на самом узком ее участке, где ширина не достигает и двадцати шагов. Но главным было, что тому, кто несется по переулку, воды не видно: серый гранитный парапет сливается с асфальтом, и не только ранним утром, но даже ясным днем создается иллюзия, будто перед тобой большое пространство до самого Дома художника на противоположной стороне. Я знал об этом. Но не знал, знают ли они. Впрочем, до выяснения этого обстоятельства оставалось несколько секунд.

Конечно, я повернул опасно, в самый последний момент, когда каменное ограждение набережной уже вовсю ехало прямо мне в лоб. Но, повторяю, никаких других шансов у меня не предвиделось, и я решил выжать максимум из этого. «Копеечку» вынесло на противоположный тротуар, она, бедняжка, ощутимо проскрежетала по граниту теперь уже правым задним крылом, но в конечном счете вышла из соревнования с честью. Чего нельзя было сказать о джипе. Он, правда, тоже успел начать поворот — но только начать. Думаю, они заметили парапет в последнее мгновение, быть может, в то самое, когда с лязгом и треском уже проламывали его насквозь. Последнее, что я услышал, давя со всей силы на педаль газа, был шумный плеск.

— Ой! — сказала Тина, снова возникая на заднем сиденье. — Мне кажется, с ними что-то случилось.

— Похоже, — согласился я. — В следующий раз будут соблюдать дистанцию.

Я уже хохмил, но зубы у меня все еще стучали. Мне было очень хорошо понятно, что на самом деле ничего не кончено. Что все только-только начинается: у меня на руках бессмысленные бумаги Аркатова, а у Фураева с дядей Гришей в голове уверенность, что к ним прилагаются две кассеты. С одной стороны, теперь это уже мой страховой полис. С другой, однако, этот полис отнюдь не вечен. Я ничего не могу опубликовать, но чем дольше буду сидеть сложа руки, тем больше они будут наглеть. А что бывает, когда они наглеют, уже известно.

Короче, как только станет окончательно ясно, что я блефую, за мою жизнь никто не даст и три копейки. С такими вот оптимистическими надеждами я встретил восход нового дня.

В результате бурной дискуссии, где в ход пускались даже аргументы того типа, что я веду образ жизни, при котором необходимо постоянно иметь при себе если не врача, так хоть медсестру, мне удалось уговорить Тину поехать переждать лихое время к подруге где-то у Крестьянской заставы. Ценой обещания регулярно приезжать на перевязки.

После этого, поскольку больше было решительно некуда, я отправился в контору, разумеется, заехав во двор издательства через пожарные ворота. Назрела необходимость побыстрее встретиться с Тараканом, чтобы обсудить с начальством наболевшее, но он, как назло, задерживался, и мне оставалось только сидеть у себя в кабинете, томясь тоской и ожиданием. Часы на стенке показывали одиннадцать ноль пять, когда в дверь решительно постучали.

— Войдите! — крикнул я, обрадовавшись тому, что хоть кто-нибудь скрасит мне вынужденное безделье.

И они вошли. Первым вырос на пороге Михаил Анисимович Фураев. За его спиной мелкой птахой маялся дядя Гриша. От неожиданности я настолько растерялся, что только и смог спросить:

— Вы каким образом сюда попали?

— Как положено, через бюро пропусков, — с достоинством ответил Фураев. — По удостоверению Государственной Думы.

— А этот сексот, — раздраженно показал я в сторону его спутника, — тоже депутат, что ли?

— Он — помощник депутата.

— Ясно, — кивнул я, понемногу приходя в себя и вновь обретая утраченное было равновесие. — Лиса Алиса и кот Базилио. Зачем пожаловали?

— Может, вы предложите нам сесть? — поинтересовался Михаил Анисимович.

— Не предложу! — поражаясь собственной лихости, отрезал я. — Никто вас сюда не звал.

Однако я не на того напал. Усмехнувшись, Фураев сам взял себе стул и уселся напротив меня. Мелко семеня, дядя Гриша пробрался к окну и пристроился на подоконнике, как на жердочке.

— Не волнуйтесь, Игорь Владимирович, ради Бога не волнуйтесь, — проблеял он оттуда. — Мы вас надолго не задержим.

— Надолго задерживать надо вас, — пробормотал я, уже с интересом ожидая продолжения.

И дождался. Никак не реагируя на мои колкости, Михаил Анисимович молча выложил на стол принесенный с собой объемистый портфель, откинул крышку и пододвинул его ко мне. Плотными рядами в нем лежали тугие пачки стодолларовых банкнот.

— Здесь ровно миллион, — проговорил Фураев глухим голосом. — Мы решили не мелочиться. Проиграли — надо платить.