Каменный леопард (ЛП) - Форбс Колин

«Что?»

«Думаю, завтра Флориан объявит в Москве о заключении военного пакта с Советами — помните, президент может сам заключить такой пакт. Вы видели тот отчет, который только что пришел из Брюсселя — я думаю, что Флориан еще объявит о совместных военных маневрах с русскими. Порты Тулон и Марсель будут открыты для высадки советских войск на борту конвоя К-12».

«Тогда надо что-то делать…»

«Германия проснется и обнаружит себя в окружении — советские дивизии к востоку от нее, советские дивизии к западу от Рейна. На французской земле! Я думаю, Флориан прилетит из Москвы завтра поздно вечером и, если здесь будет хоть какая-то реакция, скажет, что была попытка правого государственного переворота со стороны полковника Лассаля, и половина из нас окажется за решеткой…

— Успокойся, — посоветовал Грелль.

«Успокойтесь, он говорит…» Блан был сильно взволнован, его лицо было покрыто нервным потом, когда он беспокойно ходил по гостиной. «Через несколько дней у нас может быть даже советский флаг рядом с триколором!» Приняв от Грелля вновь наполненный стакан, он сделал вид, что хочет проглотить его залпом, но напрягся и сделал только глоток.

— Мы должны решить, что делать, — тихо сказал Грелль.

«Точно!» Блан, после своего взрыва, внезапно восстановил свое естественное равновесие. — Совершенно бесполезно советоваться с другими министрами, — твердо сказал он. «Даже если я созову тайное совещание, они никогда не примут решения, кто-нибудь спустит новости, они дойдут до Елисейского дворца, Флориан начнет действовать, назовет нас правыми заговорщиками, объявит чрезвычайное положение…»

Именно Грелль упомянул прецедент президента Никсона, указав, что каким бы ни было решение, общественность и мир никогда не должны знать правду. «Действия Никсона были пустяком, едва ли большим, чем проступок по сравнению с тем, о чем мы говорим. Но посмотрите, какой сокрушительный эффект это произвело на Америку, когда его разоблачили. Вы можете себе представить, как это повлияет на Францию — на Европу — если когда-нибудь выяснится, что французский президент является коммунистическим агентом? Никто никогда больше не будет в нас уверен. Франция была бы деморализована…»

— Вы, конечно, совершенно правы, — серьезно сказал Блан. «Это никогда не должно стать достоянием общественности. Ты понимаешь, Грелль, что остается только одно решение?

«Флориан должен быть убит…»

Рано утром 23 декабря вдоль немецко-чехословацкой границы между Зельбом и Графенау произошел внезапный всплеск советской воздушной активности, которую сначала сочли связанной с широкомасштабными маневрами и зимними учениями, проводимыми странами Варшавского договора. Позже сообщалось, что советские самолеты Foxbat пересекали границу и снова пересекали ее, а канцлера Франца Хаузера вытащили из постели в 2 часа ночи, чтобы оценить ситуацию. В 3 часа ночи он приказал объявить янтарную тревогу, которая мобилизовала силы вдоль нарушенной границы и некоторые резервные группы.

В 2 часа ночи, расхаживая по своей гостиной, Грелль был не более чем движущимся силуэтом в дыму, скопившемся от сигарет двух мужчин. «Я вообразил себя убийцей, — сказал он. «Когда я планировал кордон безопасности, я затыкал лазейки, предвидя, как я буду заниматься завтрашним покушением на жизнь Флориана. Я не думаю, что кто-то сможет проникнуть через оцепление.

— Возможно, я мог бы, — тихо предложил Блан. — Это должно быть только между нами двумя — только так мы можем гарантировать, что это всегда останется тайной. Если бы у меня был пистолет, пока я ждал вместе с другими министрами в аэропорту, ожидая его посадки на «Конкорд»…

«Невозможно!» Грелль отверг эту идею презрительным жестом. — Все бы удивились, почему именно ты это сделал. И я сказал охранникам, что если кто-нибудь, даже министр, достанет револьвер, его следует немедленно расстрелять». Он остановился перед креслом Бланка. «Чтобы доказать свою точку зрения, я даже сказал им, что, если я достану револьвер, они должны меня застрелить».

«Тогда это невозможно…»

«Это может сделать только один человек».

«Кто?»

«Конечно, человек, который изобрел кордон безопасности. Сам».

Прежде чем вернуться в свое министерство на улицу Сен-Доминик, Блан сделал еще две попытки поговорить с Флорианом. Когда он позвонил в Елисейский дворец из квартиры Грелля, оператор сказал ему, что президента нельзя беспокоить, «за исключением случаев мировой войны…»

Затем Блан всю ночь ехал к Елисейскому дворцу и обнаружил, что кованые железные ворота — всегда открытые впереди и запертые только на выкрашенной белой краской цепи — закрыты, загораживая внутренний двор. Блан высунулся из окна. — Немедленно откройте, — потребовал он. — Ты знаешь, кто я, ради бога…

Дежурный офицер вышел из пешеходного входа, чтобы извиниться, но он был довольно тверд. «Президент дал указание лично. Сегодня вечером никого нельзя пускать, кроме».

«В случае мировой войны. Я знаю!» Блан выпрыгнул из машины, протиснулся мимо офицера и прошел через боковой вход. Пробежав через мощеный двор и поднявшись по семи ступеням, он обнаружил, что высокие стеклянные двери заперты. В вестибюле другой чиновник, хорошо знавший его, покачал головой, а затем сделал жест ножницами по всему телу. Блан, который минуту назад был в ярости, остановился и закурил. Жест ножниц решил его. Простое действие чиновника, не имеющее никаких последствий, но оно выкристаллизовало всю позицию для Алена Блана. Президент заперся в крепости, пока утром не вылетел в Россию.

Вернувшись в свое министерство, Блан направился прямо в комнату экстренной связи. — Вызовите генерала Ламартина, — приказал он. «Скажите ему, чтобы он не одевался — он нужен мне здесь через пять минут…» Когда он прибыл, между семью дежурными офицерами в форме возникло напряжение, но через несколько минут ему пришлось ждать генерал-главнокомандующего Ламартина. — холодным тоном разрядил напряжение. Ламартин явился с седым лицом и в пальто, накинутом поверх халата.

«Ты выглядишь как мандарин в этой мантии с тиснением дракона», — заметил Блан. — Я даю определенные инструкции, и мне могут понадобиться ваши полномочия для их подтверждения. Я объясню позже — у нас небольшая чрезвычайная ситуация, и президент отдал приказ, чтобы его нельзя было беспокоить. Очень благоразумно — завтра ему предстоит дальняя поездка. В настоящее время»..

Это говорил прежний Ален Блан, человек, спланировавший приход Гая Флориана к власти и сохранявший самообладание в каждом политическом кризисе. Вместе с Ламартином он продолжал методично, информируя подземный бункер связи в Таверни под Парижем — бункер, предназначенный для работы в условиях ядерной войны, — что до особого распоряжения они не могут действовать ни по каким приказам без его подписи. — С любой стороны, — повторил он.

«Со мной генерал Ламартин, который подтвердит то, что я только что сказал…» Положив руку на трубку, он увидел, что Ламартин колеблется. — Продолжай, — резко сказал он, — у меня нет целой ночи…

В течение десяти минут Блан заморозил движение всех французских вооруженных сил — ни один танк, самолет или корабль не могли двигаться без его специального разрешения. Блан также разговаривал с французскими штабами в Баден-Бадене и Седане, и его приказ заключался в том, что, пройдя через Арденны, две бронетанковые дивизии должны были немедленно развернуться и быстро двигаться обратно через Арденны в Германию. Чтобы обеспечить выполнение приказа, он отстранил Шассу, генерала Флориана, от командования и заменил его генералом Крозье. Шассу был помещен под строгий арест военным губернатором Меца.

Сидя рядом с ним, Ламартин подтверждал каждый приказ, не зная, что происходит, но даже Ламартин не мог предложить подойти к Елисейскому дворцу, который был опечатан. Блан, искусный манипулятор, обращал против него изолирующее оружие Флориана. К трем часам работа была сделана. Кризис наступит утром, если президент узнает о том, что произошло, пока он спал.