Брижит Обер - Карибский реквием

– Помнишь, тогда, на сахарном заводе? Когда я сказал, чтобы ты мне доверяла?

– Конечно помню. Это было началом цепочки катастроф, – ответила Луиза, которой казалось, что она не может очнуться от длинного кошмарного сна, до странности безразличная к тому, что с ней может произойти…

– Мы тогда привязались. И сейчас сделаем то же самое.

– Это что, мания у тебя такая?

– Луиза… перестань… тебе совершенно не обязательно изображать из себя крутого парня.

– Если я перестану, то начну реветь. Давай, пусть это поскорее закончится.

Даг попытался погладить ее по щеке, но она отвернулась. Он развязал ремни жилета, которые находились спереди, и проскользнул внутрь, прижавшись спиной к пылающему животу Луизы, затем снова стянул их как можно крепче. Он убедился, что ремешок на лодыжке, соединяющий его с доской, закреплен надежно. Наступил самый ответственный момент. Они находились на поверхности, Луиза лежала сзади, крепко обхватив его здоровой рукой за пояс. Резкий выброс адреналина в кровь, максимальное напряжение мышц. Белые пенные губы бездонной пасти, которая вот-вот их проглотит. Вместе с воздухом он попытался выдохнуть и тревогу: волна, как и он сам, состояла из воды и соли. Он и она принадлежали одной вселенной. Рожденные из одного источника жизни, они были всего-навсего двумя различными формами одного импульса.

Он почувствовал, что волна набухает под ним, приподнимает его, словно соломинку, подбрасывает к небу. Вздохнуть как можно глубже, устремиться вперед. Пристроиться под гигантским гребнем, притормозить ногой, остановиться прямо перед стеной волны, наклониться вперед, чтобы набрать скорость, придерживать рукой край доски и молиться, чтобы тебя не погребли под собой эти тысячи тонн бушующих вод.

Когда они стали резко, с наклоном вперед, погружаться, Луизе показалось, что сердце сейчас вырвется из груди, потом она решила, что они находятся в туннеле, в непроницаемом водяном туннеле, который неминуемо засосет их. Грохот волн, разбивающихся о песок, клокотание пены… Она втянула голову в плечи, впилась ногтями в тело Дага и закусила губу, чтобы не кричать. Кричать, кричать, все эти нескончаемые секунды, которые они скользили в самом чреве разгневанного чудовища. Внезапно они потеряли скорость, и она почувствовала, что напряженные мышцы Дага расслабились. Она открыла глаза. Доска лениво скользила по спокойной глади воды, метрах в тридцати от луча прожектора, по-прежнему описывающего дуги на берегу. Она прислушалась и различила далекое завывание пожарной сирены. Пожарные. Огонь. Люди. Город. Нормальная жизнь. Мама. Мама, которая, наверное, сейчас умирает от беспокойства.

Даг спокойно лежал на доске, и она вынуждена была следовать его примеру. Он медленно греб руками, пока они не оказались возле одного из бакенов, которые ограждали место, предназначенное для купалыциков. Он достал из водонепроницаемого кармана сухую обойму, освободил свою лодыжку и привязал доску к бакену.

– Жди меня здесь. Не двигайся ни под каким предлогом. Копы придут за тобой.

– Когда ты будешь мертв, да?

– Лично я умирать не собираюсь. Кстати, ты не забыла, что мы с тобой еще не занимались любовью? И ты думаешь, будто я позволю кому-нибудь себя убить, прежде чем смогу насладиться твоими прелестями?

Своей здоровой рукой она притянула его к себе и страстно поцеловала; их влажные и соленые губы соединились.

Оторвавшись от нее, Даг прыгнул в неглубокую воду. Он добрался до берега и быстро перезарядил оружие. Они оба были здесь, стояли к нему спиной. Двое мужчин. Один высокий, другой поменьше. Маленьким был отец Леже, в руках он держал прожектор. А вот высокий… Даг навел дуло на его широкую спину и негромко произнес:

– Привет, Лестер.

Человек замер, его покрытая рыжеватыми волосками рука сжимала рукоятку беретты, которую он держал дулом вниз. Перед ним стоял дрожащий отец Леже.

Человек повернул голову, и Даг увидел, что он улыбается.

– Привет, Даг. С благополучным прибытием.

– Весьма тронут твоим вниманием. Надеюсь, что Го, Пакирри и другие тоже это оценят.

– Бесполезные пешки. Не представляющие ценности особи. Не стоит лить слезы над их судьбой.

– А Луиза? А другие женщины? А Лоран Дюма? Тоже пешки? На какой шахматной доске? Объясни же мне!

– Ты все равно не поймешь. Ты ведь у нас известный приверженец манихейства[122]: добро, зло… Мораль – всего лишь железные оковы, Даг, тяжелое ярмо для идиотов. Мир эволюционирует. А ты просто динозавр. И должен исчезнуть, как в свое время исчезли динозавры.

– Понятно: сверхчеловек и все такое… Это ты безнадежно устарел, Лестер! Последние сверхчеловеки писались от страха перед трибуналом, скуля, что всего-навсего выполняли приказы.

– Я не об этом. Я про уровни сознания. Исследовать модификации сознания под воздействием боли, вот что меня интересовало. Сознание и восприятие. Что есть восторг, если не преодоление всякой боли, потеря своего «я»? Где же граница, эта завораживающая граница? Совершить путешествие offthelip..[123] Это как парить на серфинге на гребне волны, тебе ведь это должно быть понятно, разве нет?..

– Дагобер, – прервал его отец Леже, даже не пытаясь убежать, – не могли бы мы…

– Заткнись! – обрезал Лестер, запуская пальцы в свою густую рыжую шевелюру. – Не вмешивайся.

Даг смотрел на широкую спину человека, когда-то бывшего его другом. На его руки, которые с таким наслаждением несли смерть. Он покачал головой:

– Лестер, маркиз де Сад в свое время задавался теми же вопросами, но он не экспериментировал над живыми людьми. Что с тобой произошло, дерьмо?!

– Все такой же чувствительный. Как, по-твоему, мы сошлись с Го? Ты знаешь, что он вытворял на Гаити? Это был один из палачей Папаши Дока. В буквальном смысле этого слова. Я тогда работал на ЦРУ, пока они не вышвырнули меня за… как это? Сейчас вспомню… а, ну да, «патологические извращения», представляешь, идиоты! Я подкупал тюремщиков, чтобы мне разрешали присутствовать при казнях. Я любил это: любил смотреть, как люди подыхают. Это очень возбуждает, чувствуешь себя по-настоящему живым. А потом мне захотелось самому попробовать. Научиться предавать смерти как можно медленнее. По своему желанию превращать живое существо в предмет, в кусок податливой плоти, это… Я не могу тебе это описать…

Даг смотрел на него, отказываясь верить собственным ушам.

– Ты действительно не испытываешь никакого сочувствия к своим жертвам? Вообще никаких чувств?

– Если под чувствами ты подразумеваешь «любовь», тогда нет, любви я не испытывал никогда. Я хотел бы, Даг, если бы ты знал, как мне этого хотелось… Каждый раз я говорю себе: сейчас я смогу испытать жалость, я буду взволнован и растроган. Но вместо этого опять испытываю радость. Нет, я вовсе не бесчувственный, – с горячностью продолжал Лестер. – Например, тебя я очень люблю. То есть я хочу сказать, что не испытываю к тебе негативных чувств. Но убивать… Мне это нужно. Это совершенно уникальный, трансцендентальный опыт. Абсолютная власть. Никакая радость с этим сравниться не может.

– Тогда почему ты затих на все эти годы?

– Мы чудом избежали катастрофы из-за жалобы Родригеса и проницательности Дарраса. И тогда мы решили, что будет лучше прекратить деятельность нашей ассоциации.

– Вашей ассоциации?

– Дагобер! Надо предупредить полицию! Разве вы не видите, что он просто тянет время?

Не обращая внимания на реплику отца Леже, Лестер размеренным голосом продолжал:

– Лонге, Го и я. Заслон, Забойщик и Инициатор: такая вот славная компания.

– Лонге? Врач?

– Он самый. Он мертв. Сегодня вечером покончил с собой, я слышал по радио. Не стал дожидаться моего визита. Еще один труп на совести нашего Дагобера. Так на чем я остановился? Ах да, мы прекратили деятельность ассоциации, как посоветовал нам Распорядитель.

– Распорядитель?

– Только не говори, что ты ничего не понял! Даг, ну в конце-то концов, теперь у тебя все нити в руках!

Даг открыл было рот, чтобы ответить, как вдруг отец Леже закричал:

– Осторожно!

Голова Дага непроизвольно повернулась, но одновременно периферическим зрением он заметил какое-то движение Лестера, и, прежде чем он успел принять решение, его палец сам нажал на курок. Лестер, который повернулся и теперь стоял прямо напротив, широко улыбаясь, с направленной на него береттой, дернулся, когда в его тело одна за другой вошло несколько пуль. Он уронил свое оружие, согнул колени, словно борец сумо, пытающийся сохранить равновесие, затем опрокинулся навзничь, раскинув руки, и Даг готов был поклясться, что он улыбался, когда голова его с силой ударилась о песок; он улыбался, видя, как из вен струится кровь; он еще улыбался, когда взгляд его заволакивало пеленой и последняя звезда его последнего вечера уменьшалась на небе, пока не исчезла совсем.