Михаил Ахманов - Крысолов

Новости его не порадовали, но разбираться со мной и с ними на расстоянии он не пожелал. Буркнул: «Едем. Ждите!» – потом спросил, кто еще в курсе, и очень неодобрительно засопел, узнав, что приозерские коллеги тоже будут. «Скажите им, чтоб ничего не трогали и не топтались возле дома», – распорядился он и повесил трубку.

Под конвоем директрисы я направился к воротам лагеря, украшенным фанерным солнышком с широкой лукавой улыбкой. Минут через двадцать подкатил «газик», а в нем – молодой лейтенант УГРО, шофер, фотограф и два сержанта. Лейтенант оказался парнем распорядительным: одного подчиненного оставил у лагеря, дабы сопровождать высокое питерское начальство; другой был отправлен в обход по ближним и дальним соседям – не слышал ли кто пальбы, не видел ли подозрительных рож под стрижкой бобриком; ну а все остальные, включая меня, погрузились в «газик» и отправились к фазенде.

Пока протоколировался мой отчет в расширенной версии (приехал, открыл, вошел, а там…), пока фотограф, резво подпрыгивая и приседая, щелкал снимки с крыльца и через окно, пока сержант, вернувшийся с обхода, докладывал о скромных результатах (не знаю, не видел, не слышал) – словом, пока крутилась вся эти кутерьма, миновала пара часов. Лейтенант отправил водителя в лагерь, справедливо решив, что питерским гостям не одолеть колдобистой лесной дорожки на «Жигулях»; «газик» взревел и вскоре вернулся с новой командой сыщиков: остроносый, два эксперта в штатском и, разумеется, еще один фотограф. Меня опять допросили с пристрастием, засняли на пленку виды снаружи и изнутри, очертили мелом контуры трупа, собрали в пробирку засохшую кровь, нашли и осмотрели пулю, потом перенесли Сергея в «газик» и приступили к совещанию. Участников было четверо: Иван Иваныч, его эксперты и лейтенант. Я болтался у калитки и смог уловить немногое: «Дней десять тут пролежал… Стреляли из „макарова“, в висок… Казанские?.. Сомневаюсь. Свидетель (взгляд в мою сторону) упоминал о вишневом „мерсе“… Думаете, связь имеется?.. Почему же нет? Знакомый почерк – „макаров“ и приметная машина… Ну, машину тут никто не видел… В городе видели, значит, связь была… Выходит, Танцор?.. Возможно… А он откуда? У нас тут казанские плясуны, а о танцорах не слышно… Да все оттуда, лейтенант. Из новых, из отколовшихся… Тот еще отморозок!..»

Тем временем к моей калитке подобрался хмурый пожарник Петрович с зятем, супругой Клавой и десятком взбудораженных односельчан. Выглядели они как стадо лосей в преддверии массового отстрела.

Петрович дернул меня за рукав:

– Слышь, Димыч, чего случилось-та? Вовка-сержант сказывал – убили кого?

– Убили, – подтвердил я, протягивая Петровичу сигареты. Это было непременным ритуалом, маленькой данью, снимаемой с городских. Он прикурил от моей зажигалки, выпустил струйку густого дыма и произнес:

– Убили, значитца… А кого?

– Серегу помнишь? Который у меня тут с дочкой жил? Прошлый год и позапрошлый?

– Его, что ли? – Петрович поскреб в густой бороде. – Вот, б… убивцы! Ха-ароший ведь был мужик… В прошлом годе мы с ним пиво на станции пили…

– Тебе все пиво да пиво! – прошипела тетка Клава, но, развернувшись в мою сторону, тут же сменила тон: – А дочка ихняя где? Такая шустренькая, масенькая, чернявенькая… Никак и ее?..

– Без дочки он был, – откликнулся я. – Дочка, наверное, в городе.

Тетка Клава, доброй души человек, пригорюнилась.

– Теперь безотцовщиной вырастет… ой, вырастет! Чего ж на верхах-то смотрют? Чего глядят на энтих иродов? Иль они всех купили? – Вопрос был явно риторическим, и тетка Клава, выдержав паузу, запричитала: – Вот ироды так ироды! Поганцы так поганцы! Дите малое папани лишить…

– Ха-ароший, бля, мужик… – угрюмо пробурчал Петрович, дымя моей сигаретой. – Пиво я с ним пил…

Тут, закончив совещание, к нам приблизился остроносый майор Скуратов и велел очистить территорию от посторонних. Затем он повернулся ко мне с явным намерением поговорить – но не для протокола, а так, по душам.

– Ну, что скажете, Дмитрий Григорьич?

– Плохо работает Интерпол, – отозвался я. – Вроде бы нам обещали Крит или Кипр? Или Мальорку, на худой конец?

Он проглотил мой намек не поморщившись.

– Вы первым осматривали дом. Что-нибудь нашли? Ценности, деньги, бумаги?

Перед словом «бумаги» он слегка замялся. Я выдавил улыбку.

– В дымоходе был чулок, а в нем – миллион двести тысяч долларов в мелких ассигнациях. Я их зарыл в лесу. Хотите, пройдемся до этого места?

– Не стоит язвить, Дмитрий Григорьич. Совсем не стоит, – с легкой обидой сказал остроносый.

– Не стоит вешать лапшу, Иван Иваныч, – парировал я.

Скуратов наклонился, поднял валявшийся у калитки ржавый гвоздик и с минуту разглядывал мое лицо – будто выбирая, куда бы его воткнуть, в ноздрю или прямо в глаз. Было ясно, что я ему не нравлюсь – как, впрочем, и он мне.

Шумно выдохнув, он что-то пробормотал о тайнах следствия, затем поинтересовался:

– Вчера вы действительно не знали, что Арнатов прячется у вас на даче?

– Действительно не знал. Ему доводилось тут бывать, а я не делаю секрета, где спрятаны ключи.

Мы обогнули дом, и я показал ему старые халаты, висевшие на темном от времени столбе. Остроносый кивнул.

– Однако вчера вы не были со мною откровенны, Дмитрий Григорьич. Мы ведь беседовали с Жанной Саидовной, с супругой Арнатова, и знаем, что он здесь бывал. Знаем также, по какой причине. А вы мне ни полслова не сказали.

– Это их семейная тайна, – объяснил я. – Сами понимаете, Восток – дело тонкое.

– Восток, значит… А если я вас привлеку за ложные показания?

– А если я вам напомню протокол? – Я поднял глаза к ясному синему небу и процитировал: – Вопрос: какие отношения были у вас с Арнатовым? Ответ: дружелюбно-соседские, но без детального проникновения в личную жизнь. Стаканчик белого по праздникам и мелкие взаимные одолжения… – Мой взгляд переместился на физиономию майора. – Вы ведь не спросили об этих мелких одолжениях? Если б спросили, я бы, возможно, о них рассказал.

Остроносый вытер ладонью вспотевшее лицо.

– Непростой вы человек, Дмитрий Григорьич… Ох, не простой!

– Это точно, – признался я. – Могу взять интеграл Лебега по любому контуру. Даже во сне.

– Ну, раз вы такой крупный специалист, – с сарказмом заметил остроносый, – мы ограничимся пока подпиской о невыезде.

Но это меня не устраивало – ведь я собирался в Испанию! В Андалусию – к маврам, пальмам, теплому морю и огненным пляскам фламенко.

– Никаких подписок, – твердо заявил я. – В четверг я вылетаю за рубеж. На отдых. В Коста-дель-Соль.

Глаза майора мстительно блеснули.

– Никуда вы не полетите, Дмитрий Григорьевич. Вы – важный свидетель. – Он подумал и со значением добавил: – А может, и подозреваемый.

Я приподнял бровь.

– Отчего же не полечу? Билеты, путевка и паспорт с визой у меня в руках. Если вы меня тормознете – к примеру, в таможне, сунув в мой чемодан ЛСД, – то я гарантирую вам трех свидетелей-журналистов, которые проверят мой багаж на каждом километре от города до Пулкова.

– Вот как? – Теперь бровь приподнял остроносый. – У вас такие обширные связи с прессой?

Я подтвердил, что именно так, и мы принялись торговаться. Вероятно, получить санкцию прокурора остроносый никак не рассчитывал и потому давил на сознательность и гражданские чувства. Но я держался как скала, которая не идет к Магомету, и в скором времени победил. Мы условились, что мой вояж неприкосновенен, но, возвратившись из теплых краев в Северную Пальмиру, я тут же отзвонюсь и в будущем стану всемерно содействовать следствию.

На том мы и разошлись. Вещи Сергея забрали, остроносый со своими сыщиками погрузился в «газик» и исчез, а я, перекусив по-быстрому бутербродами, начал прибираться: вынес с веранды битую посуду, поставил на место шкаф, сложил в него разбросанное постельное белье, вернул на стеллаж книги. Имущества в моей фазенде немного, и все это заняло не больше двадцати минут. Покончив с уборкой, я запер обе двери – на веранду и в дом, проследовал к навесу, огляделся и решил, что сложу дрова в поленницу попозже. В другой, значит, раз, поскольку в этот мне и так досталось.

Приняв такое решение, я направился к коричневому халату, сунул в его отвисший карман запасные ключи и окаменел.

Там что-то было! Что-то гладкое, деревянное, похожее на небольшую коробочку, чуть поменьше ученического пенала.

Я вытащил ее и открыл.

В ней лежали разноцветные патрончики – примерно такие, в каких хранится фотопленка. Патрончиков было пять: черный, белый, пестрый, желтый и золотистый – но в этой коробке, наверное, поместились бы еще два. Надписи или какие-нибудь условные значки отсутствовали, и на коробке тоже не нашлось никаких указаний – ни орнамента, которым обычно украшают пеналы, ни марки изготовителя, ни, разумеется, цены. Просто лакированная деревянная коробочка, сделанная очень аккуратно – похоже, на заказ.