Леонид Могилев - Хранители порта

Глава третья

Сорокамиллиметровая пушка на лодке С-3 ожила, попробовала вертикаль, горизонталь, медленно сдвинулся с места и тут же вернулся рычажок замка. В отсеках лодки стало светло. Свет этот, тусклый, но верный и живой, обнаружил полное отсутствие экипажа. Лодка материализовалась и покинула свой уровень пребывания. Она могла сейчас передвигаться только в надводном положении и потому вплыла в свой небесный док для ремонта. Там ее ждал капитан-лейтенант Костромичев с командой. Они и начали ремонт. Еще шесть подводных лодок с полуразобранными механизмами входили в доки. С-1, М-71, М-30, «Спидола» и «Ронис». Ну и что с того, что они были построены во Франции, в 26-м году? Что система палубных надстроек и торпедных аппаратов несовершенна? Они встали в доки. Последней подошла лодка М-83, взорванная своим экипажем.

…Ханову было нужно успокоиться и осмотреться. Слишком круто взяли его в оборот обстоятельства. Полуутопленный и побывавший между делом в канцелярии чистилища, с неукраденными долларами в кармане, в сумке, в потайке и в прочих местах, как и учил его товарищ Щапов, он шел куда глаза глядят, и ноги сами, несли его через парк, туда, где море. Казалось, нужно было сейчас бежать от этого вечного и язвительного, этого круговращающегося вместилища веков и душ. Но Ханов вернулся, как возвращались до него и как будут возвращаться после. Живший у моря, даже покинувший его, остается навечно в его призрачной и необъяснимой власти. Оно накатывает на пустой пляж, и кому-то снится это. Кажется, что снится. Оно податливо и легко трогает водоросли со случайной крошкой янтаря, а кто-то на чужом и душном пространстве закрывает глаза и чувствует запах юности и свободы. Живущие у моря свободны. Любая власть здесь тщетна.

…Он жил здесь, на пляже, неделями. Спал на спасательной станции и приходил домой лишь переменить одежду. Он не служил тогда и потому мог видеть светило восходящим и падающим за море в любое подходящее для этого время.

Он до умопомрачения играл на бильярде и в футбол. После отлива необыкновенно плотным был песок, но если начинался настоящий футбол, то уже не важно было, прилив там, отлив, утро или час угасания светила. После он лежал в тени старого этого здания и если хотел, то перекатывался на солнце, а если хотел, то вставал, направлял стопы к ближайшему киоску и покупал там бутерброды с сыром или с салакой пряного посола, очищенной от костей и уложенной на белый черствый хлеб, по которому слегка прошлись маслом. И теплый лимонад из картонного стаканчика.

По ночам жгли костры и пекли на углях кур. Куры в те времена в патологическом изобилии заполняли прилавки всех торговых точек города, и даже были открыты срочно два павильона, где этих самых кур можно было вкушать с восьми утра до двенадцати часов ночи. По ночам они ворочали огромными шампурами, на которых эти райские птицы сочились тайными соками и изнемогали от жара углей. Потом они рвали их на части…

Спасательная команда являла собой довольно странное сборище людей, называвших себя художниками, поэтами, механиками и кришнаитами. Доподлинно было известно в узком кругу, что двое из компании были ранее судимы в нашей державе, а один судом Французской Республики, что вызывало бурное ликование присутствовавших и впоследствии, как ни странно, подтвердилось.

Эти люди жили ненатужно и без хлопот. Впрочем, изредка тонули посетители пляжа, но если их не удавалось реанимировать, то удавалось доказать, что утопление произошло за пределами охраняемой зоны. Управляемые бывшим заслуженным прапорщиком, а теперь рачительным; и — справедливым хозяином нехлопотной команды, здания станции и многочисленной материальной части, в которую следовало включить и бильярдный стол, а также два катера, эллинг, грузовичок, работники станции жили естественной и беззаботной жизнью, и волны этой беззаботности расходились вокруг, обволакивая все и вся.

Ханов продолжал прогулку. Он отправился на юг, желая узнать, где теперь кончается пляж, и ушел километра на три. Город прекратился, и он повернул назад. Очевидно, пляж с этой стороны был бесконечен, как и ранее.

Он шел назад по кромке соприкосновения земли и воды, обозревая многочисленных жителей, плещущихся и обсыхающих, а также мелких и крупных отпрысков, сновавших под ногами и боязливо входивших в воду.

Как будто на сегодняшнюю ночь была «прикинута» очередная языческая гулянка под звездным небом, и он шел под сень станции, чтобы выспаться в холодке. Было воскресенье, и оттого на пляже было так много народу. Термометр показывал около двадцати одного градуса по Цельсию. Высчитывая про себя, сколько это будет по Фаренгейту и Реомюру, он хотел вновь идти в воду. Настало время прилива. Если войти метров на пятьдесят и стоять, ничего не предпринимая, то волна поднимет вас и попробует переставить-на другое место. Можно перекувырнуться и повторить попытку… Потом, не выходя из воды, отыскать у самого берега вырытый детьми котлованчик и лечь в него. Закрыть глаза и уснуть, а проснувшись, прямехонько поспешить во двор станции, к Врачевателю.

…Светило показалось вновь из-за линии горизонта. Вплывая потом в память о множественности часов, проведенных на пляже и в парковой зоне, когда станция была сама по себе, а он уже сам по себе, он пришел к выводу: те несколько часов, давным-давно, что случились перед сакраментальной встречей, среди ловцов космической энергии, один из которых был осужден когда-то судом Французской Республики и выпущен под залог, внесенный капитаном судна, а затем вывезен в советские воды (а осужден он был за заурядный гусарский поступок к нескольким суткам), так вот, перед той самой гулянкой, вот эти самые часы были лучшими в его жизни.

…Далеко за полночь он взял служебный полевой бинокль и поднялся с ним на смотровую площадку спасательского дома. Она была застеклена, и воздух в этой будочке, нагревавшийся весь день, еще не успел остыть. Он распахнул раму, и голос волн ворвался внутрь, и тотчас затхлость сменилась свежестью. Он настроил бинокль и попробовал заглянуть за линию горизонта, но ничего не увидел, кроме барашковых наскоков, извивов воды, обычного ее возвратного движения. Лунный свет — дорожка на водной поверхности. Тогда, подняв объектив к небу, он отыскал лучезарный Сириус. Сквозь стекла бинокуляра были явственно видны обе звезды. И все его спутники.

…По винтовой лестнице застучали каблуки. Врачеватель, Сема, Ижица.

— Какая прелесть. У вас всегда так? — Ну что еще она могла спросить?

— Да, всегда.

— Астроном, — объявил Врачеватель торжественно, указуя на того, кто был Ханову другом. Сема мелко рассмеялся. Потом все по очереди смотрели в бинокуляр, а Сема читал стихи. Потом снизу втиснулся кто-то с куриной ногой в одной руке, со стаканом — в другой. А пляж убегает на юг и на север. И не кончается. А воды пребывают в возвращательном движении, и лучезарный Сириус излучает Время.

…Он проснулся, вернее, очнулся в кладовой, на скамье, рядом — водолазные принадлежности и атрибуты и живописные полотна Врачевателя. Захотелось смыть с себя остаток ночи. Освободившись от одежд, он отправился на утреннее омовение.

Вода была намного холодней, чем накануне. Он шел от берега до тех пор, пока не смог поплыть, а это, значит, метров пятьдесят. Вынырнув, пошел опять к берегу, где существовал утренний и столь много обещавший свет. Светился белый песок. А у плиты, на станции, сидел Сема, кипятил воду в чайнике и покуривал.

— Сбежала девочка. В самый интересный момент, — начал было он оправдательные речи, но тут явился похмельный Врачеватель. Спросив насчет воды, он отправился купаться. Потом из внутренних помещений выползли разнообразные люди, в соответствии со штатным расписанием и сверх оного.

…Вот она, станция. Показалась сквозь деревья. Он вышел на пляж по одной из дорожек, которых много в приморском парке. Сквозной ветер прошлой осени много лет тому назад проник на эту, в сущности, эфемерную полосу прибоя. Он шел и не оборачивался. Любители бега трусили рядом, справа накатывало море, и осклизлые пучки травы, срывавшие янтарную пыль, липли к чистым и продуваемым звездным ветром берегам этого времени.

Резолюция на служебной записке городского головы в службу безопасности:

«Должно быть, парень от лишнего усердия повредился головой. Да какая разница, двадцать их там или тридцать? Пусть хоть пятьдесят. Там нет кораблей. Нет танков. Пусть займется более полезным делом, чем подглядывание в русские бараки. От этого подглядывания один вред, тем более что ситуация контролируется заинтересованной стороной».

Гидросамолеты МБР-2 взлетели со своего небесного аэродрома, перебили тонкий барьер и, оказавшись над озером Дурбе, сделали круг. Они пролетели над своими бывшими взлетно-посадочными полосами, покачали крыльями и исчезли. Там, на земле, их не видел никто, а те, кто видел, не обратили на них внимания. Они пробили барьер вновь и вернулись к местам своих нынешних стоянок. Пока в них не было экипажей, механики оживали где-то, готовили боезапас, но тихоходные машины (всего 150 километров в час) уже ощутили привычную радость полета. Их было немного, десятка полтора. Несколько более серьезных машин 148-го истребительного авиаполка не проснулись еще. Их время, возможно, придет позже, когда раскроются ворота и небесное воинство двинется туда, где покинутые порты России ждут помощи…