Кирилл Григорьев - Галатея

— Как фамилия?

— Кого? — не понял Максим.

— Да, друга твоего.

— А… Симонов. Андрей Симонов.

Тополев задумался.

— Нет у нас такого, — после паузы произнес он. — А друг твой этот — в порядке?

— В смысле?

— Ну, с головой у него все в порядке? Может, свихнулся он с горя?

Максим вспомнил безумные глаза Андрея и почему-то трясущуюся руку с сигаретой.

— В порядке, — неуверенно ответил он. — В полном.

Тополев помолчал.

— А сейчас он где?

— В этом-то и проблема, — ответил Максим. — Я его утром видел. Вроде бы в норме был, — соврал Максим. — А потом куда-то пропал. Оставил матери записку, что, мол, уехал оживлять свою девушку. Вернусь, маманя, поздно, готовьте ужин на троих…

— Ага… — оживился Тополев. С чувством юмора у него, очевидно, сегодня были проблемы, потому, что он продолжил серьезно:

— А твой друг, говоришь, в компьютерах разбирается?

«Повезло, — подумал Максим. — Похоже, Антон заинтересовался проблемой».

— Да, — ответил он. — Нормальный умный парень. Не какая-то дешевка с ноутбуком под мышкой.

— Наверное, и на роликах катается… — задумчиво произнес Тополев. — Помнишь фильм «Хакеры»?

— Конечно, — сказал Максим. — Но мой друг не из таких.

— Х-м… Интересный случай, — хмыкнул Тополев. — Хорошо, я выясню. И если кто-то из наших встрял в это дело, по башке настучу всем. Давай-ка, собирай в охапку проблемы своих друзей и завтра с утра — ко мне. Естественно, если приятель твой не объявится. Подходи часам к десяти, у меня будет время. А там уж, если понадобится, и Вепря со всей его магической братией подтянем… Он как раз должен сегодня вернуться.

— Спасибо, — сказал Максим. — Жалко парня.

— Всех не нажалеешься, — хмыкнул Тополев и повесил трубку.

Антон Тополев был правой рукой Петровского.

О его предыдущей жизни до прихода в компанию, Максим практически не знал ничего, но, судя по упорным слухам, занимался тот по молодости лет серьезным хакерством. Вскрыл с друзьями несколько банков, кажется, даже дело по этому поводу уголовное заводилось, но тут вмешался спаситель гениев Тарас Петровский и разрешил ситуацию. Как уж он ее разрешил, Максим мог только догадываться. Он искренне надеялся, что не тем способом, каким разрешалась его, собственная ситуация.

Безвыходная и жестокая личная проблема.

И хотя сейчас предсмертные хрипы бывших коллег все реже преследовали Максима по ночам, а видение окровавленного полуволка, получеловека, с наслаждением ломающего стены, сносящего дверные проемы и безжалостно направляющего стаю собак на смерть и вовсе перестало появляться. Однако омерзительный осадок после такого эксперимента все-таки остался. Он помнил, как стоял тогда под проливным дождем, среди заброшенных зданий какой-то промзоны. Позади догорал офис с изуродованными телами бывших коллег, а впереди темнела стая псов, ощерившихся клыками. Его шерсть была в дымящейся крови, а когтистые лапы медленно превращались в обычные человеческие руки. Тогда, в тот кровавый день безжалостной мести, Дронов не плакал. Он плакал после в госпитале «Полночи», куда его определил Петровский. Тайком, под одеялом, стискивая зубами подушку, чтобы не дай бог, никто не услышал.

Оттуда, не выдержав нестерпимой внутренней боли, Дронов сбежал. Он прятался от Тараса несколько дней, не звонил и не появлялся в офисе, стараясь хоть как-то смириться с убийствами. А потом он все-таки приехал к Петровскому домой и пошел с ним вместе на первое нормальное «превращение», на Сбор, как называли волчьи игрища в «Полночи».

Теперь Максим понимал, что другого выхода у него не было.

Либо, либо, другие варианты исключались.

Даже другой, предложенный тогда Петровским путь на самом деле не был выходом… Это было бы постыдным бегством…

Наверное, самые тяжелые жизненные воспоминания, подумал Максим, положив трубку телефона. Дай бог, чтобы теперь такие воспоминания не появились и у Андрея.

Гениальные фотографии обычно делают непрофессионалы. Когда его дочь в десятом классе внезапно решила стать известной фотомоделью, рангом естественно не ниже Клаудии Шифер, Вадим разорился на портфолио. Но и сейчас, грустно перелистывая тяжелые альбомные страницы, он в который раз убеждался, что лучшее фото Машки сделал он сам, тогда, еще при жизни Натальи, в доме отдыха на Селигере. Неделя беззаботного счастья — что может быть лучше для отличного снимка?

Он поднял голову от альбома с портфолио и погладил смеющееся лицо дочери в рамке на столе.

Где же ты, дочь? Что с тобой? Четыре месяца неизвестности. Жива ли ты?

Тензор, — с ненавистью подумал Немченко. Неуловимый дьявол. Демон из кошмарных снов, а в обычной жизни рядовой студент Петр Авалкин. Будь проклят ты во веки веков. Я тебя достану. Совсем скоро у меня найдется к тебе золотой ключик. Либо этим ключом окажется Палтус, либо моя ненависть.

На столе зазвонил телефон.

Вадим отложил портфолио и поднял трубку.

— Ничего не могу найти для твоего племянника, — пожаловался Дима. — Предлагают стационарное лечение. Сроки вообще никто не гарантирует. Мол, с таким сложным случаем, ничего определенного сказать нельзя. Так что, тебе решать.

— А что тут решать-то? — разочарованно произнес Вадим. — Вариант не годится.

— Я вот что подумал, — сказал Дима. — Может быть, спросишь у Петровского? У него наверняка есть какие-нибудь специалисты. А ты с ним вроде бы не на ножах.

— И какие нужны специалисты?

— Не знаю. Мозгоправы какие-нибудь. Психиатры, гипнотизеры. Если уж у него половина «Полночи» оборотни, то вполне возможно и такие товарищи присутствуют.

— И ты мне предлагаешь запустить в наш курятник их гипнотизера? — удивился Вадим. — Дима, ты что?

— А что еще остается?

Немченко мгновение подумал.

— Ладно, — согласился он. — В крайнем случае, мы к ним в контору Палтуса отвезем. Пусть на месте смотрят.

После исчезновения дочери Немченко поднял своих людей в ружье. Двух ближайших приятелей Авалкина допросили с пристрастием на следующий же день. Вадим здорово психовал, поэтому разговор с ними получился недолгий. Дима настоятельно порекомендовал поумерить пыл. Немченко прислушался. Стременников был единственным человеком, с мнением которого он считался.

Через несколько дней поисков Вадим знал о проклятом Авалкине почти все. Вернее, официальную часть его биографии. Но это ничего не давало. Найти след человека, похитившего дочь, в десятимиллионном городе никак не получалось. А сам Тензор исчез. Словно растворился в вечно живом муравейнике.

После нескольких недель бесплодного ожидания, Вадим сорвался. Он ушел в длительный запой. Вначале появлялся на работе, мутными пьяными глазами рассматривая растущую стопку папок с неотложными делами. А потом и появляться перестал. Звонил, доставая всех с расспросами о ходе поисков. Спустя какое-то время он окончательно замкнулся на своем горе. Выгнал домработницу, уволил двух шоферов, и, хотел было разогнать всю команду, да Дима не дал.

Почти два месяца беспробудного пьянства в опустевшем доме не помогли Вадиму избавиться от тоски. Ему становилось с каждым днем только хуже.

Вернул Немченко к жизни Дима Стременников. Он нашел Вадима в опустевшем доме, плачущим над фотографией пропавшей дочери. Немченко лежал на полу, заваленный пустыми гильзами и не менее пустыми бутылками. Он расстреливал приклеенный к стене портрет, выдранный его дрожащей рукой из какого-то журнала. На нем улыбался миру рыжий Рон Уизли — вылитая кинематографическая копия ненавистного Тензора.

Стрелял Немченко хорошо. От лица Уизли на стене осталась только четверть левой половины.

— Отдыхаешь? — скептически оглядел воцарившийся в доме развал Стременников.

Вадим толком уже не мог говорить. Да и Диму на фоне обоев он различал с великим трудом.

— По-ш-ее-л…, — промычал Вадим, помахивая пистолетом. И, вздернув руку, всадил в стену еще две пули.

Дима помахал рукой, разгоняя пороховую гарь.

— Машка твоя жива, — огорошил он Немченко, брезгливо присаживаясь на краешек стола. Там громоздились затянутые плесенью тарелки. — Мы обыскали все морги. Просмотрели все неопознанные трупы. Машки среди них нет.

— А то ты не зна-ае-ешь…? — горько усмехнулся Немченко.

— Знаю, — кивнул Дима. — Спрятать можно любого. Закопать, утопить, растворить, закатать в бетон. Вариантов масса при наличии воображения. Но, подумай, если бы Тензор ее убил, думаешь, он стал бы прятать ее тело?

На лице Немченко промелькнуло осмысленное выражение.

— Ду-ума-аешь, нет? — с надеждой выговорил он.

— Конечно, — уверенно ответил Дима. — Тензор — дешевка и показушник.