Мастер Чэнь - Шпион из Калькутты. Амалия и Белое видение (с иллюстрациями)

И он понравился мне еще больше.

…Но это было чуть позже. А пока что я тряхнула головой, отгоняя желание заранее рассмеяться, и продолжила свой путь вниз по лестнице – смотреть на Магду, обрабатывающую за столиком в пустом танцевальном зале маэстро Лима из Шанхая.

Лим был очень хорош – стоячий воротник делал его похожим на генерала Чан Кайши, лицо его было длинным, со светлой кожей и красиво вырисованным крючковатым носом. Что прекрасно гармонировало с прямым, ровно посередине головы, пробором.

Магда дошла до второй стадии знакомства – наливала ему чай и вежливо прикасалась веснушчатой рукой к его рукаву. Лим сидел с надменным взором, розовыми пятнами на щеках и был явно доволен. Он еще не знал, что его ждет.

Мы с Лимом уже были знакомы. Я махнула обоим рукой: продолжайте. И спектакль пошел дальше.

Собственно, Магда, как штатный музыкант нашего кабаре, всего-навсего обсуждала с Лимом – музыкантом приезжим – диспозицию завтрашней баталии. Другое дело, что никакой джаз-бэнд не любит просто так пускать в свою сыгранную компанию незнакомца, да еще и женского пола. А дело шло и должно было прийти именно к этому. О чем Лим пока не догадывался.

– Смеющейся трубой в наши дни никого не удивишь, – восклицала Магда, воздевая к потолку растопыренные пальцы. – Вы только вспомните – человек, у которого труба впервые сказала «вау-вау», это же еще Баббер Майли, который сейчас сидит в рабстве у юноши Эллингтона! И играет там Creole Love Call, Black и еще Tan Fantasy. А здесь… Я уже и не знаю, чем их можно удивить. Вообще-то в городе живет очень консервативная публика.

– Да, – тихонько подтвердила я. – На паданге, там, где стоит среди зеленого поля беседка для городского оркестра, здешняя публика до сего дня готова слушать «Шейха Аравии» по нескольку раз, с влажными глазами.

Лим в знак презрения чуть поджал губы.

– Должно быть, у ваших ребят в запасе есть какой-то быстрый марш, чтобы, как только вы появитесь на эстраде, все этак встали на цыпочки? – осведомилась Магда, склоняя голову набок.

Лим понял, что свита делает его королем, чуть прикрыл глаза и, после короткой паузы, изрек:

– Мы начнем с Sunday!

Магда и я выразили величайшее восхищение – с моей стороны вполне искреннее. И я повела дело к решающему моменту:

– А потом, вторым номером? Магда, что ты позавчера такое играла на твоем всесильном инструменте?

– О! – сказала она, капризно махнув на меня рукой. – Я просто была тогда в отличном настроении. Это такое старье, In Old King Tutankhamen's days. Но вот «тут-тут-тут» – очень хорошо, если исполнять правильно. То есть правильно отбивать в этот момент ритм палочками. Сначала я пела, ну примерно как Софи Такер, а потом… – она протянула руку к как бы случайно лежавшему на соседнем столике футляру с саксофоном, – потом я сделала вот так.

И, наклонившись почти к коленям, она выдула из сверкнувшего медью инструмента искрометное воркование, в котором, впрочем, угадывался неуклонный ритм.

Лим как-то насторожился, начав, кажется, понимать, что происходит нечто необычное.

– У нас такое делает обычно кларнет, – мягко заметил он. – Мы, конечно, тоже исполняем «Тутанхамона».

– Я слышала, как это получалось у Сиднея Беше. Великий человек. Первое в истории джаза тремоло на кларнете… Знаете, господин Лим, на кларнете я начинала. Потом перешла на трубу. В общем, все, во что дуют, – все мое. Но вот этот инструмент – это кларнет и труба вместе взятые. Он может все. Отдайте мне вашего кларнетиста на поединок в «Тутанхамоне». И вы увидите.

Лим, наконец, все понял и перевел умные глаза на меня, с которой он заключал контракт. Я смиренно склонила голову набок и развела руками: решать вам. И он глубоко вздохнул.

– Госпожа Магда, а где это вы слышали Сиднея Беше?

– Дав Чикаго же, – басом сказала Магда. – И не только его. Настоящий кларнетист – это Барни Бигард, если вы знаете его недавнюю Black Beauty. Сейчас также в рабстве у Дюка. И его я слушала много раз. А еще у нас в Чикаго хороший кларнет был у Джимми Нуна, который написал Sweet Lorraine и Four or Five Times. Там же, в Чикаго, вы начинаете понимать, что такое труба. Есть один черный человек – ему нет и тридцати, но из них он играл на трубе, кажется, лет двадцать. На него просто смотреть страшно – гений. Сейчас у него уже свой бэнд, Louis Armstrong and His Stompers. Знаю его через жену, Лил Хардин, неплохая пианистка. Ну, есть Рекс Стюарт, этот и совсем юноша, но большой выдумщик – его труба бормочет, завывает. Он не полностью нажимает вентили. Глиссандо на трубе – представляете? Stampede, Sugar Foot Stomp, просто Sugar. Да? Я как-то тогда задумалась: что мне делать рядом с такими людьми? Моя труба против их труб не звучала. А вот саксофон… это, как оказалось, моя любимая игрушка. В Чикаго, знаете ли, хороший саксофон – это Бад Фримен. У него я кое-чему научилась, хотя еще неизвестно, кто у кого. Сейчас он, говорят, уехал за деньгами в Европу. Ну, и есть еще Фрэнки Трамбауэр. Это просто король, все у него учатся и никому не стыдно. Что он сделал с Three Blind Mice и Crazy Cat – это вы слышали? Мы с ним познакомились в оркестре Пола Уайтмена. Лим сел по стойке «смирно».

– Вы играли у Пола Уайтмена? – поинтересовался он, нервно улыбаясь.

Магда возвела зеленые глаза к потолку:

– Да я играла еще в Original Dixieland Jazz Band и делала там Tiger Rag, пока жила в Нью-Йорке и пока этот бэнд не испарился четыре года назад. А Уайтмен… согласитесь, Лим, это уже стало слишком скучно. А когда он добавил струны к меди, и подавно неинтересно. Да, Пол настоящий динозавр, но сидеть и играть по нотам When Buddha Smiles или Ramona? И так каждую ночь? Как на фабрике? Лучше – вот это.

Тут она снова поднесла к губам саксофон и извлекла несколько звенящих нот, как из трубы.

– Итак, – сказал очевидно впечатленный Лим, – вы хотите показать нам «Тутанхамона»… И что еще?

– Да покажи всем, что такое настоящая Ramona, – посоветовала я, торжествуя его капитуляцию.

…И только когда он уже ничего не мог испортить и никому не сбил бы ритм, Тони, как и было предсказано, выполз из своего логова в углу кабаре. Тони был сегодня сероват на лицо, а шнурок от его очков выглядел особенно грязным, но в целом он был в неплохой форме, двигаясь к нашему столику крадущимся тигриным шагом, потирая руки и улыбаясь.

Начался длинный разговор на непонятном нам, дамам, китайском диалекте – Лим вздрогнул от приятного удивления и воспринял все происходящее как еще один комплимент. Мы с Магдой обменялись понимающими улыбками и разошлись по своим делам, она – победно волоча саксофон за горло, как ощипанную курицу.

…А тем временем полиция города, поняв, что происходит нечто невероятное, начала, наконец, серьезный поиск своего собственного сотрудника. Об этом, естественно, я не знала – а если бы знала, то оставалась бы в очередной раз в уверенности, что я тут ни при чем. Новость о начале серьезных поисков лишь постепенно дошла даже до калькуттцев, бесцельно бродивших то по коридорам полицейского управления, то по улицам нашего города. Официально эти люди так и оставались в некоем подвешенном положении, ведь они должны были не только доложить о своем прибытии, но и получить инструкции. А единственного человека, который мог бы это сделать, не было ни в нашем городе, ни в каких-либо иных городах.

Телеграммы ушли в полицейские управления Ипо, Алор-Стара, Куала-Лумпура, не говоря уж о Сингапуре. Были еще телефонные звонки примерно туда же. Безрезультатно.

Мгновенно были проверены все, хорошие и не очень хорошие, гостиницы нашего города: нет ли где англичанина, по причине, скажем так, плохого самочувствия не выходящего из номера?

Опять-таки я этого не знала и знать не могла (подробности дошли до меня намного, намного позже), но именно в тот день, когда Магда добилась своего от шанхайца Лима, полиция начала выяснять: а когда в последний раз кто-то вообще видел одного из ее сотрудников, того самого? Оказалось, что минимум четыре дня назад. И это всех поразило.

Надежда найти его оставалась, но таяла с каждым новым звонком или телеграммой. Еще были плантаторы на материке, у которых он мог остаться на ночь, а потом еще на день, еще оставались списки пассажиров кораблей…

Но с каждым часом становилось все яснее, что человека этого не было вообще нигде.

О великий день, когда океанский лайнер, как плавучий город, приближается к пристани Суиттенхэма! О славные имена – «Бенгал мару», заходящая к нам на пути из Сингапура в Рангун и Калькутту, «Гленогл» – из Японии в Гамбург через Коломбо и Порт-Саид, «Ланкастер Кастл» – из Бостона. А иногда – посмотреть на такое собирались сотнями – на горизонте возникают и растут, растут настоящие гиганты знаменитого на весь мир пароходства PO: «Раджпутана», «Элефанта», тридцать дней пути и восемь тысяч миль по океанам до Лондона.

О флаги на мачтах кораблей, победно летящие во влажном горячем воздухе! И тяжелая волна, на которой нервно качаются окурки и бамбуковые щепки в этой черно-зеленой пропасти между асфальтом причала и уходящим в небо бортом в заклепках, пепельных ракушках и ржавых потеках! И веера пальм, овевающие ложно-мавританские аркады на гордых фасадах набережной Уэльда – Бустед-билдинг, за ним Шмидт и Кюстерманн, Бен Мейер и Шифман Хир. И – у их подножья – встречающие пассажиров «форды»-таксомоторы и дерущиеся друг с другом за седоков пуллеры рикш!