Джоди Пиколт - Похищение

— Кто такая Бетани Мэтьюс?

Отец не сводит с меня глаз.

— Это была ты, — говорит он.

Из-за едущего впереди мусоросборника я чуть не опаздываю на встречу Как и десятки других муниципальных машин в мартовском Векстоне, он доверху засыпан снегом: это сугробы, счищенные с тротуаров, с парковки у почтамта и дорожек, ведущих к банкам. Когда пурге больше негде бесчинствовать, работники Министерства транспорта сгребают снег, грузят его и увозят. Раньше я представлял, как они едут на юг, в сторону Флориды, пока груз полностью не растает, но на самом деле они просто подъезжают к канаве на окраине города и опустошают кузова. Там образуются исполинские груды, с которых детишки в шортах катаются на санках даже в июне.

Удивительно вот что: наводнений здесь не бывает. Казалось бы, такой объем осадков, растаяв, должен смывать машины и превращать шоссе в бурные реки, но, когда снег сходит, земля, в основном, остается сухой. Мы с Делией вместе ходили на уроки естественных наук,[7] когда нам объяснили причины этого явления: снег исчезает. Это одно из тех твердых веществ, что переходят в газообразное состояние, минуя промежуточное жидкое — неотъемлемую якобы стадию процесса сублимации.

Забавно, что второе значение этого слова я узнал только на этих собраниях. Как выяснилось, сублимация также означает «принятие базового импульса и перевод его энергии в услужение более высокой с этической точки зрения цели».

Грузовик сворачивает направо на подъездную дорогу, и я, набрав скорость, обгоняю его. Проезжаю мимо кулинарии, сменившей трех хозяев за последние полгода, старой деревенской лавки, где до сих пор торгуют грошовыми леденцами, которые я порой покупаю Софи, птицефабрики с огромными, обернутыми пластиком снопами сена, что прислонены к стенам амбаров, как гигантские куски суфле. Наконец я въезжаю на парковку и, поспешно выбравшись из машины, захожу внутрь.

Они еще не начали. Люди пока что бесцельно кружат по комнате с чашками кофе и печеньем в руках, болтают небольшими группками, объединенные вынужденным родством. Тут есть мужчины в деловых костюмах и женщины в спортивных штанах, старики и безусые мальчишки. Я знаю, что некоторые добираются сюда по часу. Я подхожу к компании мужчин, беседующих о том, как же надо бостонцам постараться, чтобы не попасть в плей-офф.

Загорается еще одна лампа, и ведущий просит нас занять места. Он объявляет собрание открытым и произносит вступительное слово. Я сажусь рядом с женщиной, которая пытается беззвучно раскрыть упаковку конфет. Поймав мой взгляд, она краснеет и предлагает мне угоститься.

Зеленое яблоко.

Вместо того чтобы грызть, я сосу конфету, но терпения мне всегда не хватало, и когда ее остается совсем мало, я не выдерживаю и разламываю колечко зубами. Как раз в этот момент наступает тишина. Я поднимаю руку, и ведущий приветливо улыбается мне.

— Меня зовут Эрик, — говорю я, вставая. — И я алкоголик.

Когда я окончил юридический факультет, передо мной открылись самые разнообразные перспективы. Я мог бы пойти работать в престижную бостонскую фирму, клиенты которой платили бы по двести пятьдесят долларов за час моей консультации; я мог бы занять пост государственного защитника в любом округе США и помогать людям; я мог бы устроиться клерком в Верховный суд. Но вместо этого я предпочел вернуться в Векстон и открыть собственное дельце. Все, в конечном итоге, свелось к тому, что я не могу надолго расставаться с Делией.

Любой парень запросто назовет момент, когда понял, что с этой женщиной, находящейся рядом, он проведет всю свою жизнь. У меня была несколько иная ситуация: Делия находилась рядом так долго, что я утратил способность выносить ее отсутствие. Между колледжами, где мы учились, пролегало пятьсот миль. Звоня ей в общежитие и попадая на автоответчик, я всякий раз представлял, как в этот миг толпы парней пытаются украсть ее у меня. Признаюсь честно: сколько себя помню, я всегда оставался единственным объектом ее любви, и сама мысль о соперничестве сводила меня с ума. От переживаний меня спасал стаканчик-другой пива. Довольно скоро стаканчиков стало шесть, а то и десять.

Пьянство было, так сказать, у меня в крови. Мы же все видели статистику среди детей алкоголиков. В детстве я мог поклясться, что никогда не стану таким, как моя мать; возможно, я бы избежал этой участи, если бы не скучал по Делии так сильно. Без нее внутри меня зияла дыра, требовавшая наполнения. Я наполнял ее так, как принято в семье Тэлкотт.

Забавное совпадение: я запил, потому что хотел, чтобы Делия смотрела лишь на меня, — и ради этого же я бросил пить. Она не просто «человек, с которым я хочу прожить остаток жизни», она — причина, по которой я вообще живу.

Сегодня во второй половине дня я должен встретиться с потенциальным клиентом, который — так уж вышло — является вороном. Блэки поранился, выпав из гнезда; по крайней мере, так утверждает спасший его Мартин Шнурр. Шнурр выходил птенца и, заметив, что тот не спешит улетать, стал прикармливать его холодным кофе и кусочками пончиков, оставленными на крыльце. Но однажды ворон погнался за соседским ребенком, и родители вызвали полицию. Как оказалось, вороны — это мигрирующий вид, находящийся под наблюдением федеральных властей, а лицензии у мистера Шнурра нет.

— Он улетел из клетки, где его держали в Управлении по вопросам экологии, — не без гордости говорит Шнурр. — И нашел обратную дорогу! Десять миль, между прочим.

— Да, для бешеной птицы десять миль не крюк… — бормочу я. — Чем я могу быть вам полезен, мистер Шнурр?

— УВЭ хотят снова его забрать. Я хочу получить запретительное постановление. Если надо будет, я дойду до Верховного суда.

Вероятность попадания этого дела в кабинеты Вашингтона колеблется где-то между нулем и зеро, но прежде чем я успеваю образумить Шнурра, в офис в слезах врывается обезумевшая Делия. Внутри меня все сжимается. Я представляю худшее. Что-то случилось с Софи. Не обращая внимания на клиента, я тащу Делию в коридор и пытаюсь вытрясти из нее хоть какую-то информацию.

— Папу арестовали, — говорит она. — Ты должен помочь ему, Эрик. Ты просто обязан.

Понятия не имею, что натворил Эндрю. Я не задаю лишних вопросов. Она верит, что я могу помочь, и этого, как всегда, достаточно, чтобы я поверил тоже.

— Я обязательно ему помогу, — говорю я, хотя на самом деле это значит: «Я обязательно помогу тебе».

Мы никогда не играли у меня дома. Я специально вставал пораньше, чтобы первым постучаться в дверь Делии или Фица. Если же мы решали пойти ко мне, я не пускал друзей дальше заднего двора или площадки под покатой крышей гаража. Таким образом мне удалось сохранить свою тайну аж до девяти лет.

В ту зиму Фица взяли в хоккейную команду, и мы с Делией проводили вечера вдвоем. Она всегда была независимым ребенком — из тех, знаете, которые носят на шее ключ на веревочке. Отец постоянно пропадал на работе в доме престарелых, и такое положение дел ее вполне устраивало, пока она не увидела по телевизору фильм о мужчине, который распорядился после смерти отослать свой безымянный палец брату-близнецу. После этого Делии уже не нравилось оставаться одной. Она начала выдумывать предлоги, чтобы я побыл у нее после школы, а я с радостью соглашался — лишь бы не возвращаться к себе. Но сначала нужно было все же заскочить домой. У меня были сотни оправданий: бросить рюкзак, взять свитер потеплее, дать маме дневник на подпись. Сразу же после этого я шел к Делии.

Однажды мы с Ди, как обычно, расстались у развилки между нашими домами.

— До скорого, — сказала она.

Дома царила тишина, что сразу же показалось мне дурным знаком. Я прошелся по комнатам, окликая маму, пока не нашел ее без сознания на кухонном полу.

На этот раз она повалилась набок, а под щекой скопилась лужица рвоты. Когда она моргнула, я увидел ее алые, как рубины, белки.

Я поднял бутылку и вылил остатки бурбона в раковину, потом передвинул маму, чтобы вытереть пол бумажным полотенцем. Прибравшись, я попытался обхватить ее поудобнее, чтобы дотащить до дивана.

— Тебе помочь?

Только в этот момент, услышав робкий голос Делии, я понял, что она уже довольно давно стоит здесь. Она смотрела куда-то мимо меня, и я был рад, что нам не нужно встречаться взглядом. Она помогла донести маму до дивана и перевернуть ее набок, чтобы она не захлебнулась рвотой. Я включил телевизор — там как раз шел ее любимый сериал.

— Эрик, мальчик мой, ты не мог бы… — пробормотала она, но отключилась, не успев договорить. Оглянувшись, я понял, что Делия ушла.

Меня это нисколько не удивило. Именно поэтому я, собственно, и таился от своих лучших друзей: я был уверен, что они кинутся наутек, увидев подобную картину.