Скотт Фрост - Дневник Габриеля

— Гаррисон!

Ответа не последовало.

— Мне нужна твоя помощь, — взмолилась я.

Молчание. Я прошла в столовую, где Гаррисон исчез во вспышке первого взрыва. Пол был усеян осколками фарфора, слетевшего с кухонных полок. Я сделала шаг, второй — все равно что идти по битому стеклу. На мгновение мне показалось, что я чувствую запах одеколона Габриеля, но он тут же улетучился. Я потянулась за пистолетом, но поняла, что оставила его в спальне, и в этот момент чья-то рука тронула меня за ногу.

— Лейтенант.

Гаррисон то ли сидел, то ли лежал на полу у моих ног, там, куда уполз после взрыва Я села на корточки и протянула руку. Нет, он стоял на коленях, как обессиленный марафонец. На правой щеке запеклась кровь, смешанная с мелкими осколками.

— Мне нужна твоя помощь, — сказала я.

— Я плохо вас слышу, — слабым голосом ответил он.

Я ощупью нашла его руку и поднесла ее к детектору. Его пальцы несколько секунд оставались безжизненными и какими-то неуклюжими, но потом встрепенулись и начали изучать стекло детектора.

— Треснуло.

Я кивнула.

— Провод обнажился?

Он несколько секунд рассматривал детектор.

— Да.

— Насколько?

— Почти полностью.

Гаррисон тяжело вдохнул, а потом резко выдохнул, сплюнув кровью.

— В машине есть набор инструментов. Вы должны найти какую-нибудь липкую ленту и заклеить трещину.

— Я не вижу.

Он не отвечал несколько секунд.

— Я ослепла. Не смогу дойти до машины.

Гаррисон тяжело вдохнул, а потом еще раз.

— Тогда пойдем другим путем.

Я дотронулась до детектора и почувствовала еще одну каплю.

— Каким?

Казалось, на то, чтобы сформулировать план, ушли все его силы.

— Мне нужно, чтобы ты подошла ко мне вплотную, как будто мы обнимаемся…

У Гаррисона перехватило дыхание, и он несколько секунд помолчал, приходя в себя.

— Провод от детектора уходит куда-то под жилет, мне нужно добраться до него снизу.

Я подошла к нему, запачкалась об окровавленную щеку. От его головы пахло опаленными волосами.

— Теперь подними руки… — Гаррисон снова запнулся. — Обними меня за шею, чтобы я мог залезть под…

Его голос становился все тише и тише.

— Давай, — прошептал он.

Я подняла руки, но остановилась и покачала головой.

— Я не могу просить тебя об этом.

Я оторвалась от него, но Гаррисон удержал меня, собравшись с последними силами.

— А ты и не просишь… Я прошу. Мне нужно сделать это немедленно, иначе мы оба погибнем.

Я снова покачала головой, но Гаррисон протянул руку и нежно дотронулся до моей щеки.

— Пожалуйста, позволь мне.

Я подняла руки и обвила его шею. Гаррисон сунул руку под жилет и повозился под карманчиком со взрывчаткой, пока не нашел то, что искал.

— Господи, — прошептал он.

— Что?

На мгновение он повесил голову, словно признал свое поражение.

— Здесь целых пять проводов, но я не понимаю, куда они идут. Должно быть, есть еще один детонатор, который я не нашел.

— Я так не думаю.

— Почему?

— Он снова играет с нами.

— В моем деле нужна уверенность.

— Перережь их все, — прошептала я.

Гаррисон покачал головой.

— Не могу. Возможно, к ним подсоединен так называемый контроллер последовательности, и я перережу не тот провод или нарушу порядок…

— Дай мне кусачки, я сама.

Гаррисон сделал вдох, и я почувствовала, как напряглись его плечи.

— Нет, я не могу тебе позволить.

Я прижалась к его щеке:

— У меня нет времени. Это не твоя вина… Дай мне попробовать.

Он слегка приподнял голову и прошептал мне на ухо:

— Ухватись за меня как можно крепче.

— Нет.

Я почувствовала, как пальцы Гаррисона нашли пять проводов и заправили их между лезвиями кусачек.

— Все будет хорошо, — тихо сказал он.

— Не делай этого, — взмолилась я.

— Держись!

Я обвила его за шею и приблизила свое лицо вплотную к его. Я почувствовала колючую щетину на своей щеке и привкус крови на губах, а потом положила ему руку на затылок и закрыла глаза.

— Давай, — прошептала я.

Гаррисон молча кивнул, потом тихонько выдохнул, и я ощутила, как его ладонь сжалась, а затем лезвия с характерным щелчком перекусили провода.

Это напоминало конец повторяющегося кошмара. Прошла одна секунда, за ней вторая, а я все ждала, когда кошмар вернется, но этого не произошло.

Гаррисон вытащил руку из-под жилета, и я услышала, как кусачки выскользнули и упали на пол. Он обнял меня, и мы дышали в унисон.

— Спасибо, — прошептала я в его поврежденное ухо, но он меня не слышал.

Руки Гаррисона начали слабеть, и он свалился в обморок прямо в моих объятиях. Я услышала сирены первой полицейской машины, выскочившей из-за угла и несущейся к моему дому. Открыла глаза и посмотрела на размытый свет, пробивавшийся сквозь окна на кухне, где лежали раненый Чавес и погибший при исполнении молоденький офицер.

Все кончено. Моя дочь спасена. А в нескольких милях к югу, в самом центре Пасадены, по бульвару Колорадо неспешно двигались колонны парада, как все эти сто пятнадцать лет. Двести миллионов зрителей по всему миру смотрят на удивительное зрелище по теле- визору, счастливые и защищенные, и удивляются, какой же фантазией надо обладать, чтобы создавать такую красоту.

— Они и не знают, — прошептала я.

— Скажите мне, что вы видите, — ворковал доктор, снимая повязку с моих глаз.

Прошла неделя с тех пор, как Габриель погрузил меня во тьму. Доктор заверил, что глаза — самый быстро заживающий орган в нашем теле. «Чудо природы», — сказал он. Но он не мог вылечить мои глаза от того, что им довелось видеть. Будет ли мой мир когда-нибудь таким, как раньше, после того, как по нему прошелся Габриель? Он украл мою дочь. Играл со мной, как кошка играет с мышкой, катая ее по гостиной. Убил семь человек. Чуть было не отправил на тот свет Трэйвера, Гаррисона и Чавеса. А потом я его упустила. Освободила его, чтобы вернуть Лэйси. Дала ему уйти. Самый страшный кошмар любого копа.

«Ты же приставила пистолет к его голове».

Этот голос нашептывал мне на ухо по ночам, когда я лежала, слепая, в своей постели. Я могла бы положить конец его злодеяниям, но не сделала этого. Возможно, я недостаточно сильная, а может, я просто недостаточно хороший коп. А может, та часть меня, которая отказалась нажать на курок, когда Габриель дал мне шанс, — единственная, которую он не тронул. Это укромный уголок души, где любовь живет вне повседневности и вне боли, которой награждает нас жизнь. И эта часть меня так любит Лэйси, что отдала бы что угодно за ее жизнь. Даже свободу Габриеля.

Это его подарок мне. Я увижу, как моя девочка превратится в женщину. У меня будет возможность исправить все ошибки, которые я допустила за первые семнадцать лет ее жизни. Я стану лучше. Но в обмен на этот подарок в моем сердце всегда будет тлеть уголек осознания — куда бы Габриель ни уехал, до кого бы ни дотронулся, кого бы ни мучил, он делает это потому, что я так выбрала.

Что же случилось с Габриелем?

Я знаю точно, что он уехал от моего дома на машине убитого офицера Бейкера и припарковал ее в трех кварталах от бульвара Колорадо. По словам одного из свидетелей, Габриель смотрел на парад, махал рукой и делал снимки. Потом его видели в аэропорту Лонг-Бич. Но ни одно из свидетельских показаний не подтвердилось на сто процентов. Габриель просто как в воду канул.

Во французском консульстве нам ответили, что среди подданных Франции, въехавших в Штаты, нет ни одного, соответствующего описанию. Ни паспорта, ни визы, ни разрешения на работу, ничего. Частичные отпечатки пальцев, которые имелись у нас, не соответствовали ни одному из образцов ФБР и правоохранительных органов всех штатов. Мы изучили списки выпускников всех школ в стране. Аресты, армейские протоколы, свидетельства о рождении и даже лицензии на рыбную ловлю. Короче, мы подняли все возможные документы, но, увы, это не привело нас никуда.

Габриель, как он и написал в дневнике, был мальчиком на школьной фотографии, чье лицо и имя все всегда забывают. Но пока он дышит, я не успокоюсь. Каждый раз, когда звонит телефон с сообщением об очередном трупе, я буду думать, уж не Габриель ли приложил руку. Каждый раз, узнав знакомый запах одеколона в толпе, я буду оборачиваться. Каждый раз, слыша плач родных жертвы, я буду вспоминать.

Я всегда буду искать Габриеля. Всегда буду чувствовать, что он наблюдает за мной, ждет подходящего случая, чтобы прошептать мне на ухо одно-единственное ужасное слово.

Скажите мне, что вы видите? Но вам не захочется видеть то, что вижу я.

Доктор аккуратно снял последний бинт с моего лица.

— А теперь откроем глазки, — сказал он.

Я помялась, фантом повязки задержался на моем лице, словно бинты были неотъемлемой частью моего тела. Затем я медленно позволила свету снова коснуться глаз. Краски были приглушенными, словно меня застали где-то на полпути между сознанием и сном. Постепенно картинка обрела четкость, и я увидела лицо дочери.