Идеальные - Хакетт Николь

То, что происходило потом, всплывало в ее памяти урывками, разрозненными вспышками. Бенно завел ее в офис, закутал в одеяло, обработал ссадину на голове. В какой-то миг – только в какой именно, она не помнила – появился Том. Алабаму колотила жутчайшая дрожь, сознание путалось, но она каким-то наитием придумала и наплела им вполне правдоподобную историю.

Детали приходили в голову легко. Намного легче, чем порой ложь. Она сбежала от мужа-абьюзера, рассказала Алабама спасителям. Ей необходимо было исчезнуть – навсегда и бесследно. Возможно, Бенно и Том уловили в ее голосе искреннюю обиду и боль, поэтому поверили ей. А возможно, Алабама просто мастерски умела врать людям. Врать так, чтобы им хотелось ей верить. Успех лжи – усвоила Алабама – кроется в том, чтобы сдобрить ее достоверными подробностями настолько, чтобы она зазвучала как правда. Алабама рассказала Бенно и Тому о помидорах Генри и его привычке экономить на всем и планировать бюджет, а потом добавила о его склонности бить ее снизу по подбородку.

Из динамиков поезда прорезался голос робота, предупредивший практически пустой вагон о следующей остановке. Голубое небо снаружи затмили высокие здания, их окна теперь находились на уровне надземной железной дороги. Алабама смогла бы даже заглянуть в них, рассмотреть мельком офисы, должно быть, полные чопорных женщин и мужчин в строгих костюмах. Поезд въезжал в деловой район города – «Чикагскую петлю».

Гвендолин прописала Алабаме таблетки, как и ее прежний врач. Но, в отличие от того старого глупого докторишки, Гвендолин объяснила ей, какое действие на организм они оказывают. По-видимому, «антипсихотик» было только название, не диагноз. «Ну конечно, вы не психопатка, – сказала Гвендолин, ужаснувшись тому, что Алабама даже на одну секунду могла подумать такое. – Вы ведь знаете, как тренировать свое тело, чтобы бегать быстрее и лучше? – спросила она и добавила: – А антипсихотические препараты тренируют ваш мозг, чтобы он думал быстрее и лучше».

Поначалу таблетки пошли хорошо. Терпимо. И Алабама дала им реальный шанс, ради Гвендолин. Ее единственной жалобой был раздражающий побочный эффект, но он был настолько незначительным, что она не посчитала нужным даже рассказать о нем. Впрочем, реши Алабама посетовать врачу на этот побочный эффект, она бы описала его как маленькие вспышки, крошечные эпизоды, которым она не находила объяснения. Алабама могла протирать «кошки» или кипятить воду, и в этот момент ее одолевало странное-престранное ощущение, как будто бы она бодрствовала, хотя она и в самом деле не спала.

Когда поезд начал замедлять скорость, механический голос снова заговорил. Алабама подождала, когда он замолкнет, и встала с места. На платформу она сошла вслед за женщиной и ее маленьким сыном, который свисал с руки матери так, словно это была не рука, а веревка. Женщину, похоже, это раздражало.

День выдался прекрасным: на продуваемой ветром платформе было немножко зябко, но на тротуаре уже стало комфортно. Стальные ступени привели Алабаму к угловой части здания, в которой размещался один из любимых ее маленьких ресторанчиков – там подавали боулы с тофу и десертные шейки для очищения организма. Всякий раз, когда Алабама с Селестой приезжали в город, они обязательно наведывались в это заведение, чтобы полакомиться салатом, который ели прямо из картонных коробочек и болтали, болтали, болтали без умолка.

В тот день, когда Алабама решила вернуться в Чикаго, она подумала о тех салатах. А еще в ее голову полезли всякие странные мысли. Робин Синклер только что сообщила о своей поездке в город ради какого-то дела с Холли, которое Алабама толком не поняла. Но она поняла достаточно для того, чтобы кровь закипела так, как не закипала уже приличное время. Алабаме стало интересно – зайдет ли эта парочка (Холли и Робин) в ее ресторанчик. А воображение тут же нарисовало ей образ Холли, разгуливающей по ее городу с одним из ее любимых шейков в руке. Последней каплей стало сообщение Селесты – ее лучшей подруги! – о ланче с Холли. В тот же день Алабама забронировала билет на самолет.

На данный момент она уже не принимала таблетки, хотя и не призналась в этом Гвендолин. Алабама прекратила их пить в тот день, когда число ее подписчиков в Инстаграме достигло миллиона. Целого миллиона! Вот это прорыв!

После своего блистательного исчезновения Алабама больше ничего не постила. В действительности она ничего не делала со своим аккаунтом, только удаляла случайные злобные комментарии. И все равно, даже несмотря на отсутствие нового контента, люди слетались на ее профиль, как мухи на мед. Алабама не ошиблась в своем предвидении. Людям нравятся трагедии. Даже забавно, насколько они предсказуемы.

Отказавшись от приема таблеток, Алабама с удовольствием наблюдала, как росло количество ее подписчиков. Но потом, когда это, наконец-то, свершилось – их стал миллион! – Алабама не почувствовала ничего. Абсолютно ничего. Ни одной, даже слабой эмоции. «Это все таблетки», – сообразила она. Они что-то изменили в ней, основательно.

Алабама не сказала Гвендолин о том, что перестала пить таблетки. И конечно же она не рассказала об этом Бенно, который бы не преминул пробурчать: «Мы просто желаем тебе помочь». Быть может, Бенно и хотел ей помочь, но что он знал о ней? Обо всем остальном?

И о Чикаго Алабама не сказала ни Бенно, ни Тому. Бенно подвез ее и высадил у офиса Гвендолин, как обычно делал в день приема. Только на этот раз Алабама прошла мимо входа, поймала такси и поехала в аэропорт. Бенно, должно быть, сильно расстроился, узнав о том, что она сделала. Да и ей самой было неприятно, что она улетела, не попрощавшись.

Быть может, однажды она вернется и извинится.

А может, и нет.

Шагая по тротуару, Алабама замечала вокруг себя все, что раньше было только фоном. Аптеку на углу. Вазоны с цветами на краю тротуара. Бездомного с картонной табличкой в одежде одного оттенка серого. Она бросила в его шапку несколько монеток в четверть доллара, и мужчина в знак благодарности низко склонил немытую голову.

Парк «Миллениум» остался в точности таким, каким Алабама его запомнила. Она присела на бортик фонтана рядом с незнакомыми ей людьми, наблюдавшими за тем, как их дети играли в фонтане.

Алабама тоже понаблюдала за ними. Ребята прыгали, пританцовывали, кружились и визжали от радости. И в какой-то момент Алабама сбросила туфли и пробежалась вместе с ними по мокрому бетону. Только в сторону она отошла раньше, чем фонтан окатил ее водяными брызгами.

Когда подошло время, Алабама надела туфли и еще раз проверила телефон. Робин Синклер не являлась инфлюенсером, но вела себя под стать. Она взялась документировать поездку в Чикаго, не успел их с Холли самолет приземлиться в аэропорту. Ненадолго Алабаме даже стало противно от того, что из всех людей именно такая особа умудрилась войти в ближний круг Холли Гудвин. Но она была здоровым и разумным человеком, чтобы не зацикливаться на этом слишком долго.

Алабама направилась к тротуару. Пешеходная дорожка кишела людьми, передвигавшимися в обоих направлениях, наталкивавшимися на других прохожих, успевавших увернуться от столкновения, чертыхавшимися и смеющимися. Алабама задумалась обо всех этих людях и ощутила прилив эйфории: никто из них, ни один человек, не знал и не догадывался о том, что лежало в ее сумочке.

Она подошла к углу, на котором люди ждали, когда светофор просигнализирует им: можно переходить улицу. Алабама тоже остановилась, вместе с толпой и в то же время обособленно от нее. По одной очень важной причине. Она сунула руку в сумочку и, нащупав нож, провела пальцем по острой кромке лезвия. Это было первое, что сделала Алабама по прилету в Чикаго. Она пошла в универмаг и, уподобившись пожилой покупательнице, обошла все отделы магазина, внимательно изучая ассортимент, перебирая полотенца, щупая постельное белье и охая над ценниками. И кассирша не моргнула глазом, когда она купила набор ножей. Она, наверное, взглянула на Алабаму и решила, что та будет использовать их по назначению, как хорошая хозяйка – для рубки овощей, нарезки сыра. Не всякий человек обладал таким воображением, как Алабама.