Эндрю Клейвен - Час зверя

— Эйвис! — укоризненно и жалобно отозвался он. Голова заболела, к горлу подступила тошнота.

— Право же, — настойчиво продолжала Эйвис, — ты что, загубить себя хочешь?

Перкинс чуть покачал головой.

— Я и не помню, что было вчера. Должно быть, жутко надрался.

— Похоже, что так.

— Я же не всегда такой.

— Па! Па! Па! — завопил ребенок. Он наконец заприметил нагую фигуру на голом матрасе. Извиваясь в материнских объятиях, малыш потянулся к своему другу, растопырив пальчики.

Эйвис снова вздохнула и попыталась пробраться поближе к матрасу, старательно обходя разбросанные вещи.

— Ты только посмотри на эту комнату! — Даже в тусклом свете начинающегося дня (окна выходили на запад) Эйвис в момент оценила царивший здесь разгром.

Квартира-студия, из одной большой комнаты. К стене грубыми кнопками прикреплена карта метро. Рисунок Уитмена в рамочке. Плакат с домом Китса (очередная подружка привезла из Рима). Письменный стол, простой деревянный стул. Шкаф. Две-три табуретки, торшер. Голый матрас на полу.

Книги, книги, книги. Книги повсюду, серые, запыленные. Их высокие колонны подпирают стенку, в два, три, четыре ряда. Кучи книг растут из пола посреди комнаты, точно сталактиты. Ими же загромождены письменный стол и все табуретки. Даже книжную полку — нет, где-то здесь несомненно был прежде книжный шкаф, небольшой такой — не разглядишь под грудами книг.

А все остальное! Простыни и подушки валяются по всей комнате. Джинсы неряшливо свисают со стула, свитер накрыл собрание сочинений Достоевского, а трусы повисли на лампе!

— Паршиво, паршиво, — сердито бормотала Эйвис.

И бутылки из-под пива — тоже кучами и грудами повсюду. Пустые бутылки коричневого стекла. Куда бы Эйвис ни глянула, она непременно натыкалась на них. Пока дошла до матраса, пришлось пнуть одну хорошенько — она с грохотом откатилась и врезалась в роскошное иллюстрированное издание «Дон Кихота».

Эйвис плюхнулась на матрас рядом с Перкинсом. Поэт уронил руку, прикрывавшую глаза, и жалобно глянул на свою гостью. Эйвис постаралась отвести глаза от его обнаженного члена, но это давалось с трудом. Крепко сбитый, мускулистый парень, широкая волосатая грудь, сильные руки. Отрастил черную гриву, лицо угловатое, к тридцати годам уже прорезались морщины, черты заострились. По-собачьи печальные темные глаза.

Эйвис пристроила малыша на грудь Перкинсу. Тот крепко обхватил плотное тельце ребенка, и младенец, вовсю улыбаясь, принялся поглаживать его обеими ручонками. Перкинс резко раздул щеки, малыш удивленно оглянулся на мать и залился счастливым смехом.

Эйвис улыбнулась в ответ. Притронулась ко лбу Перкинса, пригладила рассыпавшиеся волосы.

— Совсем скверно? — тихо спросила она.

— Ох, — вздохнул он и сморщил нос, поддразнивая малыша. — Сердце мое болит, и сонный туман сковал мои члены, я словно отведал болиголова. А ты как?

— Я в порядке. Более-менее.

— Бага, бага, бага, па, па, па, — бормотал малыш, похлопывая Перкинса по груди. Перкинс заурчал и высоко поднял ребенка. Детеныш завизжал, болтая ногами.

Перкинс помог маленькому гостю приземлиться и поцеловал его в шею. Прикосновение теплой младенческой кожи, пушистых волосиков, сознание, что ребенок так привязан к нему, утешало. Перкинс с трудом сел, спустил малыша на пол возле матраса, убрал руки, и младенец тут же пополз прочь.

— Держись классиков, — напутствовал его Перкинс, — и не вздумай сунуть пальчик в розетку.

Малыш что-то проурчал на прощание, нащупывая путь в книжном лабиринте.

— Мое завещание грядущему поколению, — прокомментировал Перкинс, вновь грузно укладываясь на матрас. Сжал в руке ладошку Эйвис. Заглянул ей в глаза. Маленькое личико сердечком склонилось над ним, успокаивая, умиротворяя. Она снова погладила лоб Перкинса, улыбнулась ему. Перкинс почувствовал, как взыграл его петушок, отзываясь на ласку ее прохладных пальцев.

— Твоя бабушка звонила, — мягко начала она.

— Боже! — Он со вздохом прикрыл глаза.

— Сказала, никак не может дозвониться тебе. Должно быть, говорит, ты выключил телефон.

— Господи, я и не знаю, куда его сунул. Это так срочно?

— Понятия не имею. Ты же знаешь, какая у тебя бабушка. По ее словам, разразилась катастрофа.

— Нет, только не это.

— Я обещала найти тебя в течение часа.

Перкинс никак не мог открыть глаза. Прохладные пальцы на лбу.

— Наверное, надо ей позвонить, — промямлил он, — пойду поищу свой телефон.

— Нет, у нее сейчас врач. Бабушка просила тебя не звонить, а сразу же явиться к ней.

— О’кей, — еле слышно отозвался он. Сознание расплывалось. Он мог сейчас думать только об Эйвис. Припоминал ее такую, какой она предстала перед ним в ту единственную ночь, которую они провели вместе. Воображение вновь нарисовало Эйвис: лежит на его матрасе, уткнувшись лицом в подушку, тихонько всхлипывает. Перкинс только что разделался с ее супругом, костяшки пальцев все в крови. Постоял над ней в растерянности, с трудом переводя дыхание. Наконец опустился рядом с ней на колени. Ему так хотелось, чтобы Эйвис больше не плакала. Он хотел ее и к тому же не знал, как еще можно ее утешить. Дыхание перехватило, когда девушка приподняла бедра, разрешая ему стащить с нее легинсы. Он накрыл ее тело своим, и она вновь раздвинула ноги. Он покачивался, входя в нее и вновь выходя, и все это время Эйвис сжимала в руке его руку, прижимала ее к губам, слизывала капельки крови. Он что-то бормотал, и ему казалось — Эйвис шепчет что-то в ответ, только не мог разобрать слова, а потом он спросил, но она не сказала, что же она говорила ему в ту ночь…

Воспоминание вызвало эрекцию. Пришлось открыть глаза. Эйвис украдкой глянула на него и чуть не засмеялась, но руку со лба убрала и быстро поднялась с матраса. Схватила простынку, валявшуюся подле на полу, и прикрыла нагое тело мужчины.

— Ты бы оделся, знаешь ли, — буркнула она, — хоть бы притворился, что замечаешь мое присутствие.

— Еще как замечаю, — откликнулся он. В тусклом свете ему померещилось, что щеки Эйвис заливает краска. Она поспешила в противоположный угол, к своему малышу, который удобно налег животом на «Идиота» и принялся жевать свитер Перкинса. Отняв у него свитер, она перебросила его через руку.

— Чересчур увлекаешься этим делом, Перкинс, — заметила Эйвис.

— Что поделать? Не вздумай приняться за уборку.

— Только и знаешь, что увлекаться, — зудела она, подбирая джинсы; малыш увлеченно следил за ней… Каждую ночь, каждую божью ночь.

— Да нет, не каждую. Эйвис… не затевай уборку. Тебе говорю, Эйвис! — Он вновь приподнялся, заплескался песок в голове, и Перкинс тяжело сел, спустив ступни на ледяной пол. Прикрыл руками лицо. — Ох, ребятушки!

— Предупреждаю тебя, Оливер, — проговорила Эйвис, — это уже переходит в привычку.

Перкинс решился поднять на нее глаза. Она аккуратно раскладывала его вещи на полке Вытянула со дна шкафа мешок, приготовленный для прачечной, запаковала висевшие на лампе подштанники.

— Эйвис, прошу тебя, оставь!

— Да ты посмотри по сторонам, Олли.

Оливер ссутулился, мучительно покачал головой, отвернулся от девушки, болезненно щурясь в окно, на голубую полоску неба.

— Не знаю, что произошло, — признался он наконец, — я всего-навсего выступал в кафе.

— Это тебя не оправдывает. — Она быстро пересекла комнату, оторвала любопытные ручонки сына от ножки торшера. — Твои выступления пользуются успехом всегда.

— Еще бы, — захрюкал он, — всегда, все старье, одно и то же, раз за разом. А потом мне надо смыть этот вкус. Я так и чувствую, как они застревают у меня в глотке.

— Будет тебе, Олли.

— Два года, Эйвис. Через месяц будет два года с тех пор, как я написал последнюю удачную вещь.

— А ты напивайся почаще, это помогает.

Вздохнул. Посидел молча.

— Дерьмо! — внезапно окрысилась Эйвис. Перкинс удивленно глянул на нее. Она выравнивала груду книг по греческой истории и на что-то там наткнулась. С минуту рассматривала это, поворачивая то так, то сяк.

— Кто-то это потерял, — объявила она и через всю комнату швырнула свою находку Перкинсу.

Он подставил ладонь и поймал вещицу. Сережка. Бирюза в серебряной оправе ручной работы. Куплено где-нибудь в Ист-Вилледже.

— Не твое, да?

— Прекрасно знаешь, что не мое. — Демонстративно повернувшись к нему спиной, Эйвис замаршировала в кухню.

Перкинс уставился на сережку, пытаясь вспомнить. На миг привиделось то кафе. Черное жерло микрофона у самого лица. Прохладное горлышко бутылки в руке. Огонек свечи отражается в бокале сухого вина. Лица, лица, лица: юноши, девчонки, заросшие седой щетиной подбородки древних обитателей Гринвич-Вилледжа; в глазах мерцают огоньки свечей.

Эйвис включила свет в кухне.