Джон Гришэм - Золотой дождь

Они встают и неуклюже удаляются от моего стола. Я почти уверен, что где-то на страницах этого страхового полиса содержится такое маленькое и совершенно неопровержимое исключение, едва видимое глазу и, уж конечно, совершенно неразборчивое, но тем не менее помещенное туда каким-нибудь искусным ремесленником от закона, который получает за это жирные гонорары, замечательно умеет творить маленькие эксклюзивные примечания и практикуется на этом уже не один десяток лет.

Ведя Бадди, Дот держит курс между складными стульями и сосредоточенными игроками в поддавки и останавливается у столика с кофейником, наливает в бумажные стаканчики кофе без кофеина и прикуривает очередную сигарету. Вот они устроились в дальнем конце комнаты, потягивая кофе и глядя на меня с расстояния в шестьдесят шагов. Я снова пробегаю полис, тридцать страниц едва читаемого текста, и делаю пометки. И стараюсь на них не смотреть.

Толпа становится реже, люди постепенно уходят. Я устал быть адвокатом, достаточно устал на весь предстоящий день и надеюсь, что клиентов больше не будет. Мое незнание законов ужасающе, и меня бросает в дрожь, когда я думаю, что через несколько месяцев где-то в этом самом городишке я буду в присутствии судей и присяжных спорить в суде с другими адвокатами. Я не готов к тому, чтобы меня спустили с поводка наделенного властью преследовать кого-нибудь по суду.

Юридический колледж не дал мне ничего, кроме трех лет напряженной зубрежки и стрессовых ситуаций. Мы провели бесчисленное количество часов, копя информацию, которая нам никогда не пригодится, нас бомбардировали лекциями, которые мы сразу же забыли. Мы запомнили дела, статусы и положения, которые будут пересмотрены или исправлены завтра. Если бы вместо этого я три года по пятьдесят часов в неделю просто работал под присмотром хорошего адвоката, я сам бы уже стал таким. А теперь я студент-третьекурсник с расстроенными нервами, который испытывает ужас перед самыми несложными казусами и замирает от страха перед неумолимо приближающимися экзаменами на звание адвоката.

Уловив какое-то движение перед столом, я поднимаю глаза и вижу, как коренастый старикан с массивным слуховым аппаратом шаркает в моем направлении.

Через час вялые битвы в китайские шашки и джин-рамми совсем выдохлись, и последние старики покидают здание. У дверей уже стоит привратник, когда Смут собирает нас для подведения итогов. Мы по очереди делаем краткие сообщения относительно разных сложностей у наших новых клиентов. Мы устали, и всем очень хочется поскорее уйти.

Смут высказывает несколько предположений, ничего творческого или оригинального, и отпускает нас, пообещав, что мы обсудим эти неотложные проблемы пожилых на занятиях на следующей неделе, мне тоже совсем не терпится уйти.

Мы с Букером уезжаем в его машине, довольно старом «понтиаке», слишком большом, чтобы сохранять стильность, но в гораздо лучшем состоянии, чем моя разваливающаяся на части «тойота». У Букера двое маленьких детей и жена, школьная учительница на полставки, так что он лишь слегка возвышается над чертой бедности. Букер усердно учится. У него хорошие отметки, и поэтому он обратил на себя внимание влиятельной фирмы в городе, во главе которой стоят негры, довольно хорошей и известной своей умелой экспертизой в судопроизводстве по гражданским делам. Его стартовое жалованье — сорок тысяч долларов в год, на шесть тысяч больше, чем мне предложили «Броднэкс и Спир».

— Ненавижу колледж, — говорю я, когда мы выезжаем с парковки около «Дома пожилых граждан из „Кипарисовых садов“».

— Таких, как ты, большинство, — замечает Букер.

Он не ненавидит ничего и никого и даже иногда говорит, что изучать право довольно интересно.

— Почему надо обязательно хотеть стать юристами?

— Но ты же знаешь, для того чтобы служить людям, надо бороться с несправедливостью и, следовательно, менять общество к лучшему. Ты что, не слушал лекций профессора Смута?

— Давай выпьем пивка.

— Но ещё нет трех часов, Руди.

Букер пьет мало, а я пью ещё меньше, потому что это дорогая привычка, и сейчас мне надо экономить на еду.

— Да я шучу, — отвечаю я.

Букер едет к университету, сегодня четверг, а это значит, что завтра на меня навалится спецкурс спортивного законодательства и Кодекс Наполеона, такие же никчемные, как законы, касающиеся стариков и тоже не требующие усердия. Но на горизонте маячит экзамен на адвоката. И когда я об этом думаю, у меня слегка дрожат руки. Если я провалю экзамен, то эти приятные, но накрахмаленные и неулыбчивые парни из «Броднэкс и Спир» предложат мне уволиться, и, значит, проработав месяц, я окажусь потом на улице. Нет, нечего так думать, мне ни в коем случае нельзя завалить экзамен, это повлечет за собой безработицу, полное банкротство, позор и голод. Так почему же я все время об этом думаю, ежедневно и ежечасно?

— Завези меня в библиотеку, — прошу я. — Надо поработать над этими делами, а потом ударю по адвокатскому резюме к экзамену.

— Хорошая мысль.

— Ненавижу библиотеку.

— А кто её любит, Руди? Она для того и существует, чтобы её ненавидели. Ее главная цель и назначение — вызывать ненависть у студентов-юристов. У тебя нормальное отношение.

— Спасибо.

— А у этой первой твоей клиентки, мисс Берди, водятся деньжата?

— А ты откуда знаешь?

— Кое-что подслушал.

— Да. Куча. И ей нужно новое завещание. К ней плохо относятся дети и внуки, так что она, естественно, хочет лишить их наследства.

— И сколько же у неё денег?

— Примерно двадцать миллионов.

Букер смотрит на меня с явным недоверием.

— Во всяком случае, она так говорит, — поясняю я.

— А кто тогда получит все это богатство?

— Сексапильный телевизионный проповедник, у которого есть даже собственный самолет.

— Не может быть.

— Клянусь.

Букер сосредоточенно обдумывает услышанное на протяжении двух кварталов, которые мы с трудом преодолеваем из-за напряженного уличного движения.

— Послушай, Руди, не обижайся, ты замечательный парень и так далее, хороший студент, умный, но ты считаешь, что справишься с завещанием на такое огромное состояние?

— Нет. А ты бы справился?

— Конечно, нет. Так что ты собираешься делать?

— Но, может быть, она умрет во сне.

— Не думаю. Она слишком подвижная и юркая. Она ещё нас переживет.

— Я свалю это дело Смуту. Может быть, он устроит мне какого-нибудь преподавателя по налоговой политике, чтобы помочь. А может, я просто скажу мисс Берди, что не в состоянии помочь и что ей придется уплатить пять тысяч какому-нибудь могучему адвокату, специалисту по налогам, чтобы он составил такое завещание. Да мне все равно. У меня свои проблемы.

— «Тексако»?

— Ага. Они меня за пятки хватают. И мой домохозяин тоже.

— Хотелось бы тебе помочь, — говорит Букер, и я знаю, что он действительно хочет. Если бы он мог урвать хоть какую-то сумму, он бы с радостью мне одолжил.

— До первого июля я проживу. А затем буду иметь бешеный спрос как адвокат по криминальным делам у «Броднэкс и Спир», и бедность останется позади. Каким это образом, дорогой Букер, можно потратить все тридцать четыре тысячи долларов в год?

— Звучит невероятно. Ты станешь богачом.

— Да, именно так, черт возьми, после того как жил на медные гроши целых семь лет. Что я буду делать с такими большими деньгами? Куда их девать?

— Купишь новый костюм.

— Зачем? У меня есть два.

— Но, может быть, какие-нибудь новые ботинки?

Вот оно. Вот это я и сделаю. Я куплю новые туфли, и галстуки, и, может, какую-нибудь неконсервированную еду, и, возможно, парочку новых шорт.

По крайней мере дважды в месяц в течение трех лет Букер и его жена приглашали меня к ним обедать. Ее зовут Чарлин, она девушка из Мемфиса и способна на кулинарные чудеса, несмотря на тощий бюджет. Они мои друзья, но чувствую, что они меня жалеют. Букер улыбается и отворачивается. Ему уже надоели мои шуточки и разговоры на не очень приятные темы.

Он останавливает машину на парковке напротив Центральной авеню, где находится Мемфисский государственный университет.

— У меня есть кое-какие домашние поручения, — говорит он.

— Да, конечно, спасибо, что подбросил.

— Я вернусь около шести. Надо бы тоже кое-что почитать к экзамену.

— Хорошо. Я буду внизу.

Я хлопаю дверцей и вприпрыжку бегу через Центральную, лавируя между машинами.

В цокольном этаже, где расположена библиотека, за стеллажами, уставленными старыми юридическими книгами в потрескавшихся древних переплетах, вдали от досужих взглядов я нахожу свою маленькую любимую нишу, где обычно сижу и занимаюсь. Она официально закреплена за мной уже много месяцев. В этом углу нет окна, здесь иногда сыро и холодно, и поэтому мало кто отваживается сюда заходить. А я сижу часами в моей личной крошечной берлоге, изучая судебные дела и готовясь к экзаменам. Последние несколько недель я провел здесь немало беспокойных часов, недоумевая, что случилось с Сарой, и все время мучаясь вопросом, когда я её потерял. Здесь я терзаю себя. Плоская столешница с трех сторон окружена панелями, и я изучил каждую извилину и зазубрину на невысоких деревянных стенах. Тут я мог плакать, не опасаясь, что меня застанут врасплох. Я мог даже втихомолку выругаться, уверенный, что меня никто не услышит.