Дом Безгласия - Джеймс Дашнер

– Дэвид!

Папа наконец оттолкнулся от двери и направился туда, куда упал Дикки. Потребовалось назвать меня по имени, чтобы вырвать из транса, однако я двигался быстрее и первым достиг извивающегося на земле человека. Нырнул в куст азалии, оцарапался о колючки, опустился на колени, оцарапался еще больше и оценил ситуацию.

Наш визитер был в плачевном состоянии. Лицо превратилось в один чудовищный синяк и раздулось; казалось, достаточно ткнуть булавкой, и оно лопнет. Чудо, что глаза еще не вывалились из глазниц. Диагноз понятен и без врача – мужчина задыхался; еще немного, и он умрет прямо здесь в кустах. Однако я не мог предположить, какой предмет застрял у него в горле и перекрыл воздух.

– Папа, звони в «Скорую»! – Я растопырил руки в воздухе над Дикки, не имея понятия, что делать, Несчастный извивался и делал рвотные движения. Багровое, как маршмэллоу, лицо вот-вот лопнет, если это раньше не случится с глазами. Мужчина лежал на спине, уставившись в небо, словно ожидал ангелов, которые придут по его душу.

– Дикки, – произнес я, пытаясь скрыть страх в голосе. – Замри на секунду. Мне нужно… – Я не знал, что нужно мне и что нужно ему. Ощупал его руки, по-прежнему обхватывавшие шею, затем грудь и участок лица вокруг широко открытого рта. Дикки затих; наверное, ему совсем худо. – Дикки! Я попробую прием Геймлиха[5]!

Можно подумать, объявление вслух о намерениях усилит мою способность исполнить их!

Упершись коленями в азалию, чтобы не упасть, я схватил Дикки за плечи, перевернул на бок, и далее на живот. Затем перешагнул через него и обхватил туловище, сцепив руки у него на животе. Ветки кустарника царапали меня. Я был более чем убежден, что мне не суметь поднять Дикки, тем не менее крепко сжал его и изо всех сил потянул вверх.

– Вставай! Дикки, вставай! – Я принялся работать руками, как насосом, ритмично вдавливая кулаки ему в живот, одновременно пытаясь сам подняться на ноги. Если бы я тренировался оказывать первую помощь, мои дети обхохотались бы – настолько нелепо выглядели попытки. – Дикки, оторви свой зад от земли!

Вероятно, где-то посреди напряженных позывов на рвоту и предсмертных корчей в мозгу у Дикки что-то замкнуло, потому что он услышал меня и сумел кое-как принять вертикальное положение. И когда мы уже стояли, я смог выполнять прием Геймлиха должным образом – миллион раз видел это в кино.

Однако прием не срабатывал.

Я вдавливал кулаки Дикки в живот, сжимал изо всех сил, приподнимал его тело. Он снова оседал, и я снова делал то же самое. Мы повторили этот бесполезный танец более десяти раз, и все безрезультатно. Дикки заметно ослаб, потому что его дыхательные пути были полностью заблокированы. Мужчина угасал прямо у меня на руках.

Кто-то толкнул меня в бок. Я с удивлением осознал, что костлявое плечо принадлежало моему сыну Уэсли. Он двинул меня достаточно сильно; я выронил Дикки, и тот снова упал – на сей раз шлепнувшись мимо куста, на траву. Глаза больше не вываливались из орбит.

– Папа, у него язык запал.

Наверное, я в жизни не слышал более нелепого набора слов. Во всяком случае, в критический момент фраза показалась мне совершенно бессмысленной.

– А? – выдохнул я.

Уэсли не ждал ответа. Он опустился на землю, коснувшись коленями раздутой багровой щеки Дикки. Я изумленно наблюдал, как мой сын одной рукой сжал щеки несчастного – причем очень крепко, – а другой начал открывать ему рот. Вначале он встретил сопротивление, но затем рот легко распахнулся – словно мыльный пузырь лопнул. Уэсли полез в зияющую пасть рукой, которой до того сжимал лицо Дикки. Кисть погружалась все глубже и глубже. Уэсли прикусил нижнюю губу, отведя взгляд в сторону с выражением крайней сосредоточенности. И я даже на смертном одре буду утверждать, что рука погрузилась в тело по локоть.

– Есть! – воскликнул Уэсли. Он вынул руку изо рта Дикки и в изнеможении опустился на азалию. А вот Дикки задышал – с усилием, но размеренно: вдох-выдох, словно раздувая мехи у себя внутри. Затем пришел черед кашля, судорожных хрипов и других неприятных звуков, которые и следовало ожидать от человека, который едва не умер, проглотив собственный язык.

Я находился достаточно близко, и увиденное повергло меня в шок. Все вокруг стало нереальным. Младшие дети плакали. Папа куда-то исчез. Воздух был слишком неподвижным. Что-то не так – словно материя во вселенной вернулась в состояние до сотворения мира.

В моем мозгу снова пронеслась цепочка событий. У нас на пороге появляется сын серийного убийцы, человека, причинившего мне больше вреда, чем все другие встретившиеся в жизни злодеи, вместе взятые. И этот сын убийцы заявляет, что пришел посмотреть на меня. А затем, без видимой причины, давится собственным языком. А мой сын, никогда до того не намекавший, что он знает, как спасти человека в столь плачевном состоянии, оказывает ему первую помощь.

Все это было странно само по себе, однако я должен сказать вам: тайна, которая за этим скрывалась – и частично просочилась наружу в эти страшные минуты, – касалась событий настолько трагических, что я не в состоянии описывать их даже сейчас.

Поэтому сперва нам лучше вернуться в тот год, когда все началось.

Март 1989 года

Линчберг, Южная Каролина

Мне 16 лет

1

Все ужасы, случившиеся в моей жизни, проистекают из одного дня – когда мы с Андреа Льеренас отправились на прогулку в лес.

В тот день Андреа произнесла слова, которые разбили мне сердце. Я буквально ощутил боль в ушах, когда звуковая волна достигла слухового прохода. Слова хлестнули меня наотмашь и разрушили образ самой совершенной из всех девушек, когда-либо ходивших по земле.

– «Led Zeppelin» ничуть не лучше остальных твоих хэйр-метал-групп.

Мы брели вдоль заброшенной железной дороги. Рельсы остались такими же прямыми, разве что слегка заржавели и износились от времени. Перед нами во всей красе раскинулись свидетельства конца зимы и наступления весны. Дубы, березы и клены оделись в зеленую листву, вернув себе превосходство над соснами, которые выстояли даже в холодные месяцы. Подлесок вновь ожил; кустарники, вьющиеся растения и травы заполнили зимние пустоши, отчего лес стал выглядеть густым и веселым. Уже пробивались ранние цветы – местами красные и голубые, но в основном желтые. Воздух пах свежестью и вибрировал от неумолчного жужжания насекомых, которое создавало особый фон – тот, что в лесу считался своего рода тишиной.