Алексей Егоренков - Земля точка небо

Персональные карточки. Личные коды. Сигналы для магнитных замков. Номера платежей. Номера счетов.

Если бы через интернет можно было так же легко красть наличность, Макс давно стал бы миллионером. К сожалению, деньги нельзя отправить себе до востребования, оставив номер чужой кредитки.

Как и славу, как и признание. Как и приглашение на телевидение.

А ведь Максим почти все костюмы добывал таким образом. «Версаче», «Хьюго Босс», ни малейших проблем. Каково, а?

Лучше бы подарил ей шубу или туфли, идиот.

– Я подарю, – буркнул он себе под нос. – Я всё подарю, только дайте ясности с кастингом.

«У них там вообще, мать их, существует кастинг?»

Макс отставил пустую чашку, побрел в кухню и вернулся с начатой бутылкой коньяка. Он расположил ее на столе, и перспективы сразу начали казаться Максиму чуть более светлыми.

Он снова проверил ящик. Писем нет.

Хлебнув из горлышка, Макс проглотил жесткий напиток и переключился на ящик Лизы.

Впереди был не один час ожидания, и Максим принялся читать, бегло, стыдливо, многое пропуская сразу.

В основном ее адресаты были мужчинами. «Неудивительно, тормоз», – подумал Макс. Не переписываться же ей с деканатом. Или бабами.

Он попытался найти что-то от этого Дмитрия. Просто чтобы прояснить ситуацию. Кто он, что он. Что у них там друг с другом. Но такого в адресах не обнаружилось, и Макс начал открывать всё подряд, прихлебывая коньяк и слегка вспотев от избытка эмоций.

Первое, что ему бросилось в глаза – это с какими уродами Лизке приходилось общаться прежде. С какими жалкими, опасными, недалекими уродами. Он читал их пространные речи, придираясь к словам, запятым и буквам. Ревность застилала Максиму глаза, стискивала горло и пылала в нем, как инфекция. Он заглянул и в «Отправленные», и слова Лизы, адресованные кому-то другому, зазвучали в Максе сладкой болью. Он даже почти взялся набрать ответ.

Коньяк в этих условиях совсем не действовал. Утром нового дня, когда остатки спиртного в холодильнике были до капли перелиты в исстрадавшийся желудок Максима, он дочитал ее почтовый ящик и закрыл окно.

И Макс не чувствовал себя виноватым. По крайней мере, теперь, когда лучше узнал Лизу. Кроме того, он ничего особо не взламывал. Она сама оставила почту открытой.

Щурясь на молочно-белые окна, Максим поднялся, хрустнув суставами, и побрел в туалет.

«И всё-таки, настолько же свиньи… насколько же это свиньи… все эти свиньи», думал он, пошатываясь и хватаясь за стены. Эгоистичные свиньи. Разве таким известно, как заботиться о девушке? Максу, например, известно, и он позаботится так, как этим свиньям и не снилось. Он всё продумал и всё сделает, только надо быстро.

Застегивая ширинку, Максим вернулся к компьютеру. Закурил и нашарил под монитором новую трубку. Он взял мобильник и чуть не выронил его.

А ведь ты пьян.

«Угу».

Ты понимаешь, что прежней жизни конец?

Он замялся, держа палец над кнопкой вызова. Еще раз огляделся по сторонам.

«Всё равно осточертела»

Макс нажал кнопку и встал, приложив телефон к уху.

– Да, чувак?

Вернадский мог устроить всё.

– Слышь, привет, – заговорил Максим севшим голосом. – Короче, я сейчас пришлю тебе видео, смотри, во-первых, нужно место ведущей где-то на московском канале, во-вторых…

– Во-вторых, ты пьяный что ли в говно, браза? Ты в теме, который час?

– Да. Поэтому скорей, пока я не передумал.

На том конце щелкнула зажигалка.

– Я слушаю, – Фернандес закурил.

Макс откашлялся и промокнул глаза.

– У меня серьезные проблемы, – сказал он.

Когда всё кончилось, она затихла, ткнувшись мягкой головой ему в плечо.

– Бедный мальчик, – прошептала Лиза. – Бедный, несчастный мальчик.

Снаружи темнела кромка леса.

– Ты зря считаешь меня безразличным, – сказал Максим. – Я тоже не в себе после этого случая с Дмитрием. Из меня будто кусок вырезали, к твоему сведению.

– Я не о нем, – Лиза отстранилась. В ее глазах отражались цветные огни приборной доски. – Я говорю о тебе.

– Слушай, вот только не надо меня жалеть, хорошо? Я не хочу в итоге запомнить жалость.

Она заплакала или засмеялась – в темноте определить было невозможно. Макс нашарил кнопку, и в салоне мягко зажегся лиловый ночник.

– Прости, – Лиза улыбалась, вытирая слезы. – Я сама виновата, на меня нашло что-то… типа мы двое… ну… как будто вымирающие животные.

Максим закурил, дурея от внутренней легкости, пустой и нехитрой, как яичная скорлупа. Два последних года он шел по мосту без перил, не зная, будет ли впереди берег, цепенея из боязни оступиться. Но теперь, когда Макс окончательно сдался, когда он сошел прочь в один безразличный шаг, оказалось, что это не больно и совсем не тяжело. Максим наслаждался падением, он радовался ему, как празднику. Единственное, что еще тревожило его нервы – это Лиза, которая падала рядом. То был его личный путь, и Макс не хотел увлечь ее за собой.

– Ты права, – сказал он.

– В чем?

Максим повернул ключ зажигания. Машина тронулась, разворачиваясь по широкой дуге, и мимо ветрового стекла поплыли фонари.

– Куда мы едем? – спросила Лиза.

– В аэропорт, – ответил Макс.

И вывел «Мерседес» на шоссе.

Вернадский не отвечал.

Щелк-щелк. На том конце дважды щелкнула его зажигалка.

Он думал.

Щелк-щелк.

– Пять тысяч, – сказал он наконец.

– Кльх, – Максим хотел возмутиться, но подавился слюной. – Что значит «пять тысяч»? Здесь мебель. Здесь мой комп.

– Еще там твой факин кредит, с которым мне разбираться.

– Я за один ремонт отдал пять тысяч.

– И нах пошел твой ремонт.

Макс сглотнул. Еще и еще раз. Горло упрямо не хотело слушаться, оставшись деревянным и неподатливым.

– Восемь тысяч, – сказал он. Получился какой-то цыплячий писк.

– Четыре, – недовольно ответил Вернадский. Он не любил переговоры.

Максим глубоко вздохнул, давясь коктейлем из углекислоты и табачного дыма, которым до краев была заполнена комната.

– Согласен. По рукам, – сказал он.

Щелк-щелк.

Разговор не был закончен, и Макс терпеливо ждал.

Щелк-щелк.

– Чувак? – Фернандес подал голос. – Чувак, ты там?

– Да.

– Чувак. Блин, ну как так можно? Только глянь, что она с тобой сделала.

– Я сам делаю, – ответил Максим.

Щелк-щелк.

– Это безумие, друг мой.

Его сердце колотилось бешеным галопом, выстукивая надоедливую мелодию.

– Для меня сейчас это единственное… – сказал Макс.

– Ради чего стоит жить, – закончил он, млея от чувства подвешенности.

ХРП! ХРП! Что-то оглушительно треснуло на том конце, и Максим с удивлением понял, что Вернадский дважды грохнул трубкой о какой-то предмет.

Он уже не щелкал зажигалкой.

– Ну ок, хули. Езжай, чувак, – сказал Фернандес добродушно. – Бабло я тебе скину, когда пришлешь бумажки. Езжай и молись, чтоб я не нашел твою тёлку прежде.

– Позволь узнать… – начал Макс, но его не слушали.

– Без понятия, браза, без малейшего понятия, – перебил Вернадский. – Если чё, если не понравится – извини.

И связь прервалась.

Максим поднялся из-за компьютера. Подумав, нажал пару клавиш напоследок.

«При форматировании жесткого диска все данные будут потеряны. Хотите продолжить?»

Он щелкнул «пробелом» и отвернулся. Макс работал за этим компьютером в последний раз.

И поднялся из кресла в последний раз.

Он выключил свет и вышел на лестницу.

И запер квартиру – в последний раз.

Вся его прежняя жизнь ушла за четыре тысячи. «И нужно успеть еще многое», думал он, «прежде чем эти деньги придут на счет».

Нужно было действовать быстро.

С утра санитар швырнул в меня распечатанным конвертом и нехорошо посмотрел вокруг.

– Отделение прикроют, слышь, я работу потеряю, доктора работу потеряют, а всё из-за каких-то гандонов столичных, которые тут записочками обмениваются. Раз ты сдох, так надо было там и лежать, в своей Москве, бляха, ёпта.

Он стиснул рот в маленький огузок, харкнул на пол и вышел, оставив дверь нараспашку. Я сел на койке, развернул мятую бумагу и прочел:

«Дорогие братья по разуму наверняка ознакомятся с этой запиской, поэтому специально для них укажу: в случае изъятия карандаша или бумаг, которые я оставил в палате известного вам пациента, я позабочусь о том, чтобы путь в здравоохранение отныне для вас был закрыт. Пациенту – мне некогда пока слушать вас, прошу записать для меня всё, что вспомните по отбытию – я уверен, самое важное где-то там. Нужны все факты, все переживания, особенно напугавшие и/или вызвавшие потрясение. Но старайтесь держаться рационального пути, увидимся завтра – не хочу застать адепта веры по возвращении. Лысый доктор».