Грег Диналло - Фиаско

Годунов поднял руку и повелительным жестом приостановил экзекуцию, приказав рабочим вскрыть несколько картонных коробок. Затем с каким-то подчеркнутым фанфаронством выхватил из коробки первую попавшуюся упаковку с миллионом долларов наличными, высоко поднял ее над головой и с победным видом швырнул в ревущий раскаленный ад. Затем швырнул еще пачку, за ней другую. Затрещали вспышки фотоаппаратов. Зажужжали кино- и телекамеры. Загорелись яркие лампы подсветки. Начальник следственного управления стоял самодовольный, напыщенный, словно индюк. Затем он дал сигнал рабочим, и они вывалили весь поддон с коробками в бушующее пламя. Годунов, удовлетворенный, покинул свой пьедестал.

Корреспонденты, репортеры, фотографы и телеоператоры сразу окружили его, забрасывая градом вопросов: «Сколько времени вы разматывали это дело? До каких верхов в МВД удалось вам докопаться? А известно ли вам…»

— Спросите его, для чего он сжег улики! — выкрикнул Шевченко.

— А что с уликами? — откликнулся кто-то из репортеров.

— Вопрос, конечно, интересный, — подхватил другой.

— Шеф! Вы можете прокомментировать?

— Ну что ж, но прежде позвольте представить моего коллегу. Все вы знакомы со старшим следователем по расследованию дел, связанных с убийствами, товарищем Шевченко. — Телевизионные камеры и яркие осветительные лампы замелькали около Шевченко и взяли его на прицел. — Я люблю отдавать должное тем, кто этого заслуживает. — Годунов самодовольно ухмыльнулся. Рябоватое лицо, мятый костюм сидит мешковато, говорит грубовато, но манеры поведения отрепетированы, а время действа выбрано на редкость удачно. — Дело стало раскручиваться с убийства, которое следователь Шевченко провел с присущим ему блеском. Руководствуясь полученными уликами и свидетельствами, он пришел к выводу о том, что убитый, некто Воронцов, между прочим, коррумпированный высокопоставленный сотрудник МВД, вдохновитель и организатор всего этого преступления, был связан с людьми, которые улаживают разногласия и спорные вопросы роковыми путями и методами. Он погиб, ликвидировали, кстати, и того человека, который его убрал. Старшему следователю известно, что милиция не может возбуждать уголовные дела против мертвых, а это делает его реплику насчет улик бессмысленной.

— А что скажете про других участников сговора? — не унимался Шевченко. — Как насчет возбуждения уголовного дела против них? Если желаете, могу назвать пофамильно.

— Да их назовет любой, кто читает газеты или смотрит телевизор. К сожалению, находятся они в местах, весьма от нас отдаленных, и связаться с ними невозможно.

— Благодаря вам они там и находятся, — сердито заметил Шевченко.

— Вы оказались правы, — обратилась ко мне Скотто. — Творится что-то странное, лишенное мало-мальского смысла.

— Тем не менее, — продолжал Годунов, не обращая внимания на выпады Шевченко, — если мы не можем возбудить уголовное дело, это вовсе не означает, что не в наших силах пресечь его. — Он замолк, театрально повел рукой в сторону бушующего пламени и самодовольно осклабился. — Пусть это пламя послужит серьезным предупреждением преступникам, пусть знают: российское правосудие беспощадно и скоро на расправу, и, привезут ли они контрабандой еще два миллиарда долларов или двадцать миллиардов, все до последнего цента сгорит в этой геенне огненной. Ни наше народное хозяйство, ни его целостность не купить наемникам американского преступного «дна», пытающимся всучить нам всякую мерзость и дрянь.

Шевченко бросил на него хмурый взгляд, повернулся спиной и пошел сквозь толпу к своему «Москвичу». Уехал он, не сказав ни слова.

Годунов продолжал что-то монотонно бубнить, превознося свои же доблести.

На Скотто было жалко смотреть, казалось, еще минута этого трепа — и ее стошнит.

— Пошли, Катков, — сказала она. — Сегодня дам вам что-нибудь дернуть за мой счет.

Уже на подходе к ее машине я вдруг остановился. То, о чем я подумал, показалось мне достойным внимания и проверки. Вся моя жизнь пошла наперекосяк с того вечера, когда Вера подала мне сигнал по биперу, когда я сидел на собрании начинающих лечение московских алкоголиков. Добавить к этому еще пару пустых минут ничего не стоит.

— Подождите, Скотто, я хочу кое-что проверить. Я обошел контейнер, внимательно рассматривая его. Номер тот же, та же белая краска. Та же въевшаяся в краску грязь и дорожная соль. Те же коробки с наклейками на испанском и русском языках. Все на контейнере с виду то же самое, что и было, когда его набивали деньгами, а мы стали следить за ним, но моих инициалов, нацарапанных ножом Скотто рядом с номером, не было.

— Что, подменили контейнер, говорите?! — воскликнул Шевченко, в изумлении откинувшись на спинку стула за своим рабочим столом. — Я же сам видел, как Годунов швырял миллионы в мусоросжигатель. Или не кидал он их?

— Это, так сказать накладные расходы при совершении сделки, — ответила Скотто, дав понять, что подобные вещи само собой разумеются. — Подумаешь, ради правдоподобной показухи они пожертвовали парочкой миллионов.

Шевченко понимающе кивнул.

— В таком случае с самого начала мы были правы Годунов соучастник, а вовсе не секретный агент, действовавший под прикрытием.

— Кто бы он ни был, главное здесь в том, что это не тот контейнер.

— Минутку. И вы, и я видели, как его выгружали из самолета. А Катков видел, как его грузили в него… — Он перевел взгляд на меня. — Так ведь?

— Да, так. Если не считать…

— Чего не считать?

— Того, что подставной контейнер загрузили заранее.

Скотто нахмурилась и недоверчиво посмотрела на меня.

— Разве два таких громадных трейлера влезут в грузовой отсек самолета?

— В «АН-22»? Да запросто.

— В таком случае, если вы правы в своих предположениях, — Шевченко заметно оживился, — тогда настоящий контейнер с деньгами все еще в самолете.

— Да с момента посадки прошло почти пятнадцать часов! — взорвалась Скотто. — Они не допустят, чтобы два миллиарда долларов находились там так долго.

Шевченко согласно кивнул. Он уже выбивался из сил. Мы тоже. С минутку он сидел, тупо уставившись в потолок, затем поднял трубку телефона и позвонил в дежурную часть, чтобы передали ориентировку всем постам ГАИ на задержание контейнера № 95824. Подумав немного, позвонил в оперативную группу и дал им задание поехать в аэропорт и проверить «АН-22».

— Хуже от этого не будет, пусть проверят. Контейнер либо в самолете, либо его уже увезли куда-то.

— Вот еще что. Контейнер не иголка, к тому же у него на борту номер. Так что разыскать его особых трудов не составит. — Голос у Скотто был хриплым от усталости.

— Но это же Россия, миссис Скотто.

— Черт возьми, Катков, что вы мне твердите про Россию?

— Потому что здесь все наоборот. Вам известно, что тут говорят про зиму, а?

Шевченко лишь поморщился.

— Предполагаю, что вы все-таки неверно понимаете обстановку.

— Как это? Как это? — всполошилась Скотто, понимая, что сказала что-то не то.

— У нас про зиму говорят, что она не может ждать.

— Да бросьте. Это проявление русской мужской солидарности или нечто другое?

— Да нет же, Скотто, — начал я объяснять. — Так у нас говорят, когда хотят обозначить: как бы вы ни старались, при всем желании кое-что нельзя преодолеть. То есть выше своих ушей не прыгнешь.

Скотто понимающе улыбнулась, а Шевченко при этом заметил:

— Зря я сказал эти слова, Катков, однако…

— Что, еще какое-то сугубо русское понимание слова? — опять встревожилась Скотто.

— Нет. На этот раз только Шевченко так понимает. Он из той породы людей, которые думают, что свободное общество несет особое бремя.

— И мои телеса заодно. Терпеть не могу, когда начинают разглагольствовать насчет них. Видите ли, уже раньше в этом пустословии было мало проку, а теперь его стало еще меньше. Предположим, что Годунов замешан в преступлении, предположим, что контейнер подменили, тогда почему же они не повезли подмененный контейнер, скажем, в Сибирь, чтобы заманить нас туда, а настоящий контейнер с деньгами в это время запрятать где-нибудь в укромном месте. Зачем его выставили напоказ?

— Она дело говорит, Шевченко. Действительно, к чему эта вся показуха? Зачем надо было устраивать торжественное аутодафе? К чему весь этот хипеж с журналистами? Должна же быть какая-то причина?

— Отвлекающий маневр, отвлечение внимания — называйте эти действия как хотите, мне все равно, — раздраженно ответил Шевченко. Он встал из-за стола и подошел к большой карте Москвы. — Куда? Куда его могли запрятать?

— Видимо, в какое-то место вроде огромного сейфа, — предположила Скотто. — Если бы это случилось в Майами, то контейнер уже находился бы в каком-нибудь банковском хранилище с электронными кодовыми запорами.