Пи Трейси - Снежная слепота

– Нет. Как я говорила, он просто с ума сходил по лыжам. Они с Тоби месяцами ждали хорошего снега. Томми сказал, что, наверно, останется на ночь у Тоби. Тот живет куда ближе к парку, а после лыж они любили пропустить по паре пива. Томми ни в коем случае не садится за руль выпившим, так что зимой он часто остается у Тоби.

– Он действительно ответственный парень, – улыбнулся ей Джино.

– Да, он такой и есть.

Она продолжала говорить о нем в настоящем времени, и в таких случаях Магоцци всегда было не по себе, когда ему приходилось беседовать с оставшимися в живых членами семьи. Они не пытались отрицать факт смерти. Порой смерть далеко не сразу дает о себе знать в речи живых.

Джино тихонько хмыкнул.

– Знаете, порой меня всю ночь не бывает дома, и утром жена досконально расспрашивает по сотовому. Где я, чем занимаюсь, когда буду дома… и все такое.

Мэри Дитон взглянула на него так, словно никогда не слышала о таком поведении.

– Правда?

– Ну да.

Она сделала попытку улыбнуться:

– Томми это ни в коем случае не понравилось бы, вздумай я его проверять таким образом. Он до мозга костей самостоятельный, если вы понимаете, что я имею в виду.

– Понимаю.

Появились родители Мэри Дитон и захлопотали вокруг дочери, вызвав новый поток слез и стонов. Мэри вернулась в детство, когда объятия родителей защищали от всех бед мира. Джино и Магоцци тихонько отошли назад, стараясь смотреть куда угодно, но только не на эту обнявшуюся троицу и не слушать горестные стенания, которые могли бы надорвать сердце и более закаленному копу, вздумай он прислушиваться к ним.

Наконец отец взял себя в руки, подошел, представился Биллом Уорнером и обменялся с детективами рукопожатиями. Он был выше Джино, но ниже Магоцци, с коротким седым ежиком и сухим выразительным лицом, с очень знакомыми позами и движениями крепкого тела.

Джино бросил на него только один взгляд и сказал:

– Вы служили.

Билл Уорнер грустно улыбнулся:

– Было. Двадцать пять лет в миннесотской полиции. Вышел в отставку два года назад, но рад слышать, что это еще видно. Мэри сказала, что вы очень заботливо отнеслись к ней. Спасибо вам. Вы успели спросить у нее все, что вам было нужно?

– Самое необходимое, – ответил Магоцци. – Позже, возможно, возникнут другие вопросы.

Мистер Уорнер кивнул:

– Как всегда. Все, чем мы можем помочь… Любой из нас. – Он вынул из бумажника визитную карточку и протянул им. – Сегодня мы с Элис возьмем Мэри к себе домой. Тут мой и домашний номер, и мобильный. Есть ли возможность, что вы расскажете мне – что же там на самом деле случилось? Мэри сказала лишь, что Томми погиб, а в новостях одни лишь говорящие головы, которые повторяют старую белиберду. У меня просто уши завяли, хотя я по пути успел послушать лишь пятнадцать минут. Эти проклятые стервятники болтают о перепуганных детях, словно это единственная трагедия… – Он прервался, перевел дыхание, успокоился, и по покрасневшему лицу скользнула тень. – Простите. Я неправильно веду себя. Просто потому, что до звонка Мэри мы и не слышали об убийстве двух полицейских. В новостях говорилось только об этих проклятых разваленных снеговиках. – Он снова чуть не потерял самообладание и снова извинился.

– Не сердитесь. Кстати, информация, что жертвами были копы, еще не просочилась. – Магоцци взял мужчину за руку, что делал очень редко, имея дело с членами семьи погибшего, но тут он нарушил непреложное правило и коротко рассказал о том, что им к данному моменту было известно, потому что Билл Уорнер был одним из них и понимал, что надо помалкивать. Перед глазами стоял образ Тоби Майерсона, от которого мурашки бежали по коже, – парализованного и беспомощного, еще живого и, может быть, понимавшего, что его закатывают в снег; он умирал дюйм за дюймом и, скорее всего, понимал это. Магоцци не стал вдаваться в подробности, предположив, что отец Мэри знал напарника своего зятя, но бывший полицейский все сильнее бледнел. По крайней мере, Дитона постигла быстрая смерть, о чем Магоцци и мог рассказать. Билл Уорнер слушал его не прерывая, как и подобает копу, но в конце рассказа он рухнул на стул и положил голову на руки.

К этому времени дом начал наполняться людьми, и вести какие-то доверительные разговоры стало невозможно. Подъезжали родственники и друзья, в гостиной и прихожей один за другим появлялись синие мундиры, словно полиция смыкала ряды над одним из своих.

Магоцци бросил последний взгляд на Мэри Дитон, и они с Джино направились к дверям. В окружающей толпе она выглядела маленькой и беспомощной, словно контуженый ребенок, окруженный спасительной стеной солдат.

Выбравшись наружу, они постояли у своей машины без опознавательных знаков, вдыхая морозный воздух и дожидаясь отъезда полицейского, который проводил их сюда. Округа напоминала полицейский съезд. Патрульные машины заполняли дорожку к дому, в два ряда стояли на улице. Они несколько успокоились, что вдова Томми Дитона не осталась в полном одиночестве, а с другой стороны – острее осознали случившееся.

– Слава богу, что нам не придется делать это еще раз, – пробурчал Джино. – Макларен звонил в машину. Они с Тинкером сами сделают еще одно оповещение.

– Майерсон был женат?

– Еще хуже. Счастливый холостяк, только что исполнилось двадцать восемь, только что перевез к себе мать, когда она серьезно заболела, и почти все свое свободное время он проводил в заботах о ней. Макларен знал его, Майерсон всегда был занят делом. Проклятье, кто-то убивает копов. Отличных ребят. Причем прямо у нас на глазах, во время праздника, организованного полицейским управлением, ни больше ни меньше. Это настолько личное, что мне всю душу вывернуло. Черт, как холодно. Пока мы были в доме, температура, кажется, упала градусов на двадцать.

Магоцци открыл дверцу и повернулся лицом к восточному ветру. Погода начала портиться, и он чувствовал запах нового снегопада.

Стоял субботний день, и Стив Дойл должен был быть дома, расчищая от снега дорожку, чтобы жена и дети смогли без труда подъехать к дому, когда вечером они вернутся из Нортфилда. Он еще должен был вымыть полную раковину грязных тарелок, которые скопились за неделю холостяцкой жизни. А главное – прилечь на диван и, попивая холодное пиво, посмотреть хоккейный матч «Сусликов». Так должно было быть.

Вместо этого он в этот долгожданный день сидел за своим рабочим столом, читая тошнотворную биографию очередного подонка, которого ему предстояло опекать – и все потому, что вчера эта проклятая снежная буря поставила на прикол автобусы и занесла большинство дорог, так что недавно условно освобожденный Курт Уэйнбек не смог в пятницу днем явиться на регулярную встречу. И по какой-то причине, известной только Господу Богу и правоохранительной системе, начальство переменило планы, поручив Дойлу в выходные прочесть Уэйнбеку лекцию об анализах на наркотики, о доходной работе и доме для реабилитации, в котором несколько следующих месяцев этот подонок будет обитать. Словно это что-то меняло.

Он допил чашку и налил себе еще одну, хотя уже был залит кофеином по горло, после чего принялся за лежащее перед ним досье. Чем дальше он в него углублялся, тем больше впадал в уныние. На счету Курта Уэйнбека были самые разнообразные преступления, и, насколько Дойл видел, на его реабилитацию не было никаких надежд – один из тех постоянных сидельцев, которые стараниями системы, не только слепой, но и глупой, регулярно возвращаются на улицы. Дойл всегда считал, что таких типов следует отправлять на удобрение, потому что они представляли собой только мешок с дерьмом.

Хотя ему едва минуло сорок и до полного упадка сил оставалось еще несколько лет, Дойл был совершенно уверен, что он уже переступил этот порог. Жена уже пару лет молила его сменить работу, и он в самом деле подумывал, что ради разнообразия стоило бы прислушаться к ней. И действительно, может, Курт Уэйнбек станет его последним делом, и от этой мысли у него поднялось настроение.

Он стал заниматься этой работой молодым набожным христианином, истово верящим, что каждый преступник – всего лишь заблудшая жертва, не ведающая, что творит, и что рука об руку с Господом они смогут наставить ее на путь истинный. Через пять лет он был циничным агностиком, считающим, что смертная казнь – не такая плохая идея. Через десять лет он стал твердолобым атеистом с пистолетом 357-го калибра в ящике письменного стола, потому что половина этих типов до смерти пугала его. Достаточно было почитать дела подонков, которые сексуально покушались на собственных детей, насиловали незнакомых женщин и могли с легкостью перерезать горло любому, кто случайно попадался по пути, как ты начинал думать, что если Бог в самом деле видит этот мир, то ты не хочешь иметь с Ним никакого дела. Год за годом он наблюдал за этой системой, которая платила ему за то, что он этих подонков отлавливал, потом их выпускал – и все начиналось сначала. Теперь уже он фантазирует, как вытаскивает из ящика стола большой револьвер и пристреливает каждого условно-досрочного, который появляется в дверях, тем самым сберегая штату кучу денег и освобождая мир от горя и бед.