Джессика Смит Коултер - Прерванная жизнь (ЛП)

— Это делала твоя мама, — хихикает он. — Ты училась в средней школе, тебе было шестнадцать или семнадцать. И ты нарушила свой комендантский час и пришла домой настолько пьяной, что не могла подняться на крыльцо.

— Итак, она заставила меня убраться в наказание? — спрашиваю я, удивленная историей, которую не могу воссоздать.

— Да, это она и сделала. Она тогда дала домработнице выходной, — подмигивает мне Деда, ласково обняв рукой и губами прижимаясь к моему лбу в нежном поцелуе. — Затем она выпустила твою собаку, позволила ей вываляться в грязи, а потом впустила ее в дом.

— Она не могла этого сделать! — кричу я, оценивая чувство юмора моей мамы. Догадываюсь, что жили мы весело.

Мое сердце болит за нее. Осознание ее смерти, наконец, ударяет по мне, просачивается в мою душу, но я не позволяю себе расстраиваться, так что счастье Деды не угасает. Жаль, что я не могу вспомнить маму, ее аромат, голос, лицо, теплоту ее рук, утешающих меня. Мне нужно что-то, что-либо, что сделало бы ее настоящей.

— Ты это заслужила. Но она умудрялась помогать тебе после того, как ты прекращала жаловаться.

— Держу пари, тебе понадобилось время, чтобы перестать жаловаться, — дразнит Деррик.

Я хмуро гляжу на него, хотя он, вероятно, прав. Деда, соглашаясь, смеется.

— У меня для вас кое-что есть, — напоминает ему Деррик.

Когда Деда кивает головой, Деррик идет к своему грузовику, чтобы что-то взять.

Не хочу спрашивать, но мне нужно понять. Это часть меня, поэтому я должна знать.

— Деда, что случилось? — спрашиваю я напрямую. — Я про маму и папу.

Деда вздыхает. Агония поражает меня с полной силой, и я жалею, что не могу забрать свои слова обратно. Я иду за ним к дивану, он не торопится присесть. Я не должна была ничего говорить. Но я хочу знать. Черт возьми, я должна знать.

Я прижимаюсь поцелуем к щеке Деды, впитывая слезу, сажусь рядом с ним и позволяю ему взять меня за руку, надеясь, что этот жест даст ему немного комфорта.

— Это произошло за четыре месяца до того, как ты исчезла, — начинает он.

Мое сердце на мгновение прекращает биться. Сердцебиение возвращается только от болезненного понимания того, что Деда потерял за такой короткий срок. Я сжимаю его руку, не в состоянии сказать ему, чтобы он не продолжал.

— Твоя мама любила проводить время наедине с твоим отцом, раз в месяц она заставляла его приглашать ее на свидание. Так они вышли той ночью, — его лицо искажается, и он отводит замученные глаза от меня, в то время как я теряю его воспоминания о моих родителях. — Я не знаю, что произошло, — говорит Деда относительно прерывистым шепотом, его губы дрожат, пока он пытается восстановить свое самообладание. — Возможно, что-то выскочило перед автомобилем, и твой отец оказался на встречной полосе, они врезались в другой автомобиль, — качает головой, желая, чтобы это было неправдой.

Тоска тяжелым ударом пронзает мое нутро, и я делаю единственное, что приходит на ум: сажусь к нему на колени, как будто я все еще его маленькая Холли, и обнимаю его, спокойно предлагая ту же самую поддержку, которую он оказывал мне. После секундного колебания Деда обнимает меня и начинает плакать на моем плече. Я держу его, позволяя его телу биться в конвульсиях напротив моего, его слезы падают на меня.

Этой ночью Деррика я больше не видела, но он оставил то, что Деда попросил оставить перед парадной дверью. Признательная за его предусмотрительность, я в благодарность посылаю ему улыбающийся смайлик.

Деда вручает мне сумку, имеющую много отделов, и я поражена, когда вижу ее содержимое. Деррик или, скорее, Деда купил мне все, о чем бы мог мечтать начинающий художник.

Я прижимаю маленький холст к груди и хочу уже бежать наверх со своей сумкой, как вспоминаю про Деда, поэтому ставлю сумки на пол и обнимаю его.

— Спасибо, Деда, — шепчу я в его ухо.

Он целует меня и затем проводит руками, пораженными артритом, по моим щекам.

— Я рад, что ты снова начала рисовать.

Я приподнимаю брови, так как в голове крутится вопрос, изматывающий меня.

— Я переставала рисовать?

— Ты перестала рисовать, когда с родителями произошел несчастный случай.

Вскинув голову, сталкиваюсь с уязвимым взглядом Деда, отчего мое сердцебиение ускоряется, и я снова его обнимаю, прежде чем иду наверх.

В своей комнате я методично кладу свой холст, краску и кисти на пустой стол и поворачиваюсь к CD-плееру, куда положила альбом Nirvana. Деда дал мне мой iPod, на котором хранятся все мои альбомы, но я предпочитаю использовать свои устаревшие CD.

Опустив голову и ссутулив плечи, я начинаю рисовать. Рисую без предисловия или продуманности, просто позволяю рукам делать то, для чего они, кажется, были предназначены.

Я рисую в течение нескольких часов, не осознавая этого. Останавливаюсь только после того, как в четвертый раз меняю диск в CD-плеере, и ранние утренние лучи солнца начинают проглядывать через жалюзи.

Я быстро принимаю душ, разминая затекшую шею, обещая себе, что в следующий раз во время рисования буду менять позу. Хотя холст с очаровательным хороводом цветов зовет меня, я заставляю себя лечь в кровать, напоминая себе, как важен сон.

Я работаю в нашем саду, пока моя Эрика наблюдает за мной из тени, слушая аудиокнигу, которую я поставил для нее, в то время как наш сын спокойно сидит рядом с ней. Это был ее сад, ее хобби, и так как он все еще приносит ей такую радость, я поддерживаю его. Это яркие цвета — такой была Эрика в день, когда она начала сажать овощи и фрукты.

Она любит свой сад так же, как любит нашего сына. В то время, когда Эрика была беременна, она начала называть его ее маленькими шмелем (примеч. читается как бамблби), которого в итоге стали звать просто Бэб. После того, как он родился, в жизни Эрики появилась цель. Она лелеяла его бесчисленное количество времени. Я находил ее поющей и танцующей босиком, с Бэбом на руках, их окружали дорогие моему сердцу вещи.

Я скучаю по тому, как когда-то Эрика раскачивалась под музыку, звучащую в ее голове. И я скучаю по ее голосу, как она говорила — с нежностью или решимостью, тон зависел от ситуации. Скучаю по тому, как раньше она брала мое лицо своими руками, прежде чем оставить мягкий поцелуй на моих губах. Я скучаю, скучаю, скучаю… моя девочка. Хотя вижу ее каждый день, я скучаю по ней и по тому, какими мы были раньше.

Я нечасто зацикливаюсь на прошлом или будущем, отобранном у нас одной роковой ночью. Но сегодня я это делаю. Пытаюсь успокоить свой гнев, пока машу рукой своей жене. Желчь растет во мне, когда я смотрю на сарай, в котором когда-то находилась та девушка.

Снедаемый пламенной потребностью, я должен вернуть ее, она должна заплатить за преступление своего отца.

Эрика и я пошли на свидание. Она была одета в красивое бело-голубое платье, длиной чуть ниже колен, и туфли без каблука. Ее волосы были подобраны в аккуратный пучок. Эрика тряслась над своим макияжем, независимо от того, сколько раз я говорил ей, как она красива без него. Но она попыталась скрыть морщины, которыми наградила ее жизнь.

Поскольку наступила ночь, мы решили отказаться от танцев и прогулки по берегу. Мы поели в тишине, касаясь руками — так мы и провели время. Не было ничего особенного, но это было особенным для меня. Каждое мгновение, проведенное с ней, всегда было особенным. Она владела моим сердцем, моей душой, моим телом.

Если бы я знал, что это будет ее последняя ночь, я бы пригласил ее на танец. Спел бы караоке, пока ее щеки не стали мокрыми от счастливых слез. Я отвез бы нас в «Хилл-Кантри» (Примеч. горная область Шри-Ланки), чтобы провести ночь под звездами, держа ее в своих объятиях.

Но я не знал.

В полном неведении я вез нас домой. Ночное небо бесконечно растянулось вдоль пустынной дороги. Уличные фонари отсутствовали, и наш путь освещали лишь фары моего автомобиля. Но я не увидел грузовик на нашей полосе, пока не поднялся на холм. Было слишком поздно, чтобы среагировать, у меня не было времени, чтобы свернуть. Грузовик врезался в нас за секунду до того, как Эрика расстегнула свой ремень безопасности, чтобы найти сотовый телефон, который уронила на пол.

Металл к металлу, мы сильно ударились друг в друга.

Темнота окутала салон автомобиля, когда я медленно пришел в себя. Не знаю, сколько времени прошло между ДТП и моим пробуждением, но помню каждый момент после того, как открыл глаза. Мои раны тогда не имели значения, да и не важны сейчас. Мое сердце заботилось только об Эрике. Моя Эрика. Я коснулся ее лица и плакал над ее разрушенным телом, когда смотрел, как ее грудная клетка поднимается и опускается с каждым поверхностным вдохом.