Сэм Хайес - Моя чужая дочь

Должно быть, Роберт задремал, однако стоило щелкнуть замку входной двери, как он вздрогнул, сел и взъерошил волосы, собираясь с мыслями. Эрин остановилась в коридоре, на полпути к гостиной, но Роберт видел, несмотря на сумрак, что она промокла до нитки. Она подняла руку, чтобы включить свет, другая была занята букетом; Эрин держала цветы за длинные стебли, и яркие влажные головки едва не касались пола.

– Для Руби, – бесцветным голосом произнесла она, переворачивая букет, с которого посыпались дождевые капли.

– Отлично. Этим мы, конечно, все исправим. – Роберт резко поднялся, прошел в кухню и шваркнул крышкой от чайника по рабочему столу. – Чашечку кофе? Полагаю, этим мы тоже все исправим?

Эрин прошла вслед за ним. Роберт вдохнул аромат дождя и летних цветов и услышал из-за спины:

– Я ей не сказала.

Роберт, с банкой кофе в руке, медленно развернулся и уставился на жену. Ее пшеничные волосы, намокнув, приобрели оттенок старинной меди, под глазами растеклись полукружья туши. Веки припухли – она плакала. Роберт сыпанул по ложке гранулированного кофе в чашки и залил едва теплой водой.

– Я ей не сказала… – повторила Эрин. – Она уже знала.

Роберт опустился за кухонный стол напротив Эрин. Она сидела, по-детски зацепив ножки стула носками туфель, подбородком упираясь в сложенные ладони. Роберт отметил непроизвольную дрожь ее рук, которую она пыталась усмирить. Надежда, вспыхнувшая было в нем, тут же угасла.

– Руби слышала наш утренний разговор. – Эрин со вздохом колупнула щербинку на чашке. – Нелегко ей сегодня пришлось.

Роберт фыркнул, качая головой:

– А ты вообще-то в курсе, что у нее сегодня первые месячные?

Эрин спрятала лицо в ладонях.

– И меня не было рядом…

Роберт мог бы и сам подписаться под этими словами, но предпочел сохранить полученный козырь. Кроме того, он нутром чувствовал, что Эрин необходимо высказаться, сбросить с души неведомую ему, но гнетущую тяжесть. Правда, он не привык безоговорочно доверять интуиции – как-никак юрист обязан выуживать истину из конкретных фактов.

Эрин – его жена, его половина. В апреле, стоя перед алтарем, они поклялись доверять друг другу и ничего друг от друга не скрывать. Перед ним все та же умница Эрин, работяга Эрин, трезвая и рассудительная Эрин. Так почему она настаивает на том, что правильнее всего искалечить своему ребенку жизнь? Для Руби нет ничего важнее музыки, а значит, ей место в Грейвуд-колледже, где она к тому же избавится от малолетних садистов из прежней школы. Пианино – столь же неотъемлемая часть этой девочки, как волосы цвета воронова крыла или приподнятые уголки больших глаз. В Грейвуде дар Руби расцвел бы, как роскошный бутон в оранжерее. И что же делает ее мать? Одним махом перечеркивает будущее дочери. А Роберт терпеть не мог, когда талант пропадал втуне.

Эрин снова вздохнула, плечи ее поникли.

– Как только ты уехал, она пришла ко мне и сказала: «Я знаю, что ты не позволишь мне перейти в Грейвуд». И все. Я хотела объяснить, но она вроде как и не переживала. Даже вызвалась сходить за продуктами. Я и не догадывалась, что у нее начались месячные… – Эрин виновато всхлипнула.

Что бы там ни было дальше, с этого дня для их дочери начался новый этап жизни. Роберт едва сдерживал себя, наблюдая за женой, а та принялась наводить порядок на кухне, словно разговор о Руби был окончен, словно аккуратно сложенное белье важнее счастья девочки. Казалось, она твердо решила, что ее приговор обжалованию не подлежит. Что-то бесповоротное было в том, как она расправляла и складывала полотенца и с неуместной педантичностью разбирала носки по парам. Каждое ее размеренное движение было как издевка над драмой, которую переживала сейчас ее дочь.

В половине второго ночи Роберт отправил жену в постель, принял душ и, заглянув к Руби, убедился, что она крепко спит. Свернувшись калачиком, прижимая к себе потрепанного зайца, девочка тихонько присвистывала, точно аккомпанируя своим снам. Ему хотелось прокрасться в ее мысли, развеять ночные кошмары и помочь воплотить в жизнь самые заветные мечты. Послав дочери воздушный поцелуй, Роберт вернулся в спальню и мгновенно уснул. Утро наступило слишком быстро, расписав небо на востоке розово-апельсиновыми мазками. Утро понедельника. От этой мысли у Роберта защемило сердце.

– Обещай, что сегодня не отправишь ее в школу. – Роберт провел ладонью по лицу. Умолять – не в его правилах. Надо действовать иначе. Он повернулся лицом к Эрин: – Пусть у меня в офисе побудет.

Как ни странно, Эрин кивнула:

– Хорошо. А я позвоню в Грейвуд, объясню ситуацию.

– Не беспокойся, я сам позвоню, из конторы.

Настаивать не пришлось: Эрин была только рада избавиться от необходимости врать директрисе про внезапные «семейные обстоятельства». Роберт не спешил подниматься с постели. Глядя в потолок, он пытался постичь, не проклюнулись ли в нем первые ростки отцовского чувства? Не так ли должен ощущать себя настоящий отец, имеющий право голоса в воспитании ребенка? А затем, остановив взгляд на Эрин, уже набросившей кремовый атласный халат, он задался другим вопросом: не проклюнулись ли в нем первые ростки сомнения в правильности выбора?

Полчаса спустя в кухне к Роберту и Эрин присоединилась Руби – в форме своей прежней школы и с солнечной улыбкой на лице, чего они уж никак не ожидали. Она подвела глаза, накрасила ресницы и тронула губы блеском, а волосы собрала в «конский хвост», стянув его легкой голубой косынкой.

– Привет! – Руби бросила набитую учебниками сумку на пол и, распахнув холодильник, достала пакет с соком и яйца. – Помираю с голоду! – объявила она весело. – Кстати, подбрасывать до школы меня сегодня не нужно, я как раз успеваю на автобус.

Роберту показалось, что он уловил фальшь в ее улыбке. Почудилось – или ее голос дрогнул, выдавая страх, а под накрашенными ресницами блеснула слеза? Он шагнул к ней, ничего не желая сильнее, чем обнять и защитить от любой угрозы, что таил для нее этот день.

Нырнув вбок, Руби избежала его рук. Достала с полки сковородку, бутылку масла и одно за другим разбила три яйца, не заботясь, что держит их слишком высоко и брызги летят во все стороны. Роберт фыркнул, пытаясь сохранить лицо, пытаясь пересилить смехотворное ощущение, что его отвергла девчонка-подросток. Глядя, как Руби швыряет скорлупу в мусорное ведро, Роберт спрашивал себя, не ошибся ли он. Быть может, девочка действительно хочет вернуться в школу? Быть может, Эрин права и бегство лишь создаст в будущем еще большие проблемы? Ему-то откуда знать? Детей у него прежде не было, а собственный опыт подсказывал, что за схватку со страхами наградой были сила и способность побеждать, которую он больше всего ценил.

Роберт отвернулся к окну и оперся о подоконник. Вздохнул, устремив невидящий взгляд на яркую зелень сада. Он хотел выиграть время, чтобы подумать о Руби и прикинуть, как заставить Эрин изменить ее решение, а мысли то и дело возвращались к Дженне, словно намагниченные. Воспоминание, невесомое, как шифоновый шарфик, зацепившийся за ветку, никак не отпускало. Роберт буквально воочию видел Дженну в саду, под куполом плакучей ивы: волосы подхватывает ветерок, на лице улыбка шириной с горизонт, рука приподняла длинные гибкие ветви. «Чего ты хочешь?» Вопрос звенел в нем снова и снова, пока он наблюдал, как Дженна, нагнувшись, выдергивает стебелек сорняка. «Ты здесь не живешь!» – беззвучно выкрикнул он.

Он ненавидел Дженну – за то, что так с ним поступает; еще больше ненавидел себя – за то, что позволяет ей. Его скорбь понятна, но, видно, скорбит он как-то не так. И желание примириться с потерей, тоже вполне естественное, видно, выходит ему боком.

На кухне продолжалась обычная утренняя суета – словно ничего и не случилось. Кипел чайник, Роберт листал свежую газету, на коврик у входной двери с шелестом приземлилась почта. Руби готовила завтрак, чертыхаясь себе под нос, потому что раздавила желток, а Эрин не произнесла ни слова. Стояла недвижно, словно пойманная врасплох вспышкой камеры – рот приоткрыт, веки чуть опущены, – и смотрела, как дочь жадно уписывает яичницу. Роберт мог бы поклясться, что физически ощущает вину, затопившую Эрин. «Ну же! – мысленно подтолкнул он жену. – Сейчас ты можешь все исправить!» Но Эрин упустила момент, сохранив молчание.

Роберт подавил стон.

– Я в душ – и на работу. Дел по горло, – буркнул он и ринулся наверх, перескакивая через две ступеньки.

Он не успел еще преодолеть лестницу, когда перед его глазами вспыхнул образ – мимолетный, но такой силы, что Роберт споткнулся о верхнюю ступеньку и ухватился за перила. Мало ему воспоминаний о первой жене, благодаря которым он сам не свой, – окончательно разрушить его профессионально хладнокровный имидж грозили мысли о слезах двоих ребятишек, лишившихся матери. Дело Боуменов разрывало его сердце.