Роберт Маккаммон - Мистер Слотер

— До встречи? — сказала Берри.

— До встречи, — ответил он.

Мак-Кеггерс и Берри пошли прочь, он поддерживал ее под локоть. Она оглянулась на Мэтью мельком, будто хотела еще раз проверить, не передумал ли он. Мак-Кеггерс сделал три шага, правый каблук у него отломался, и Берри поддержала его, чтобы он не упал. Он поднял каблук, покачал головой, сокрушаясь о невероятностях, превращающих жизнь в хаос, и захромал дальше рядом с Берри.

Мэтью двинулся в другую сторону, к Стоун-стрит.

Не успел он отойти от набережной на квартал, как услышал за спиной женский голос:

— Мистер Корбетт?

Можно идти дальше, подумал он. Просто идти дальше, не слышать.

— Мистер Корбетт? Одну минуточку, пожалуйста!

Он остановился, потому что знал: какова бы ни была эта игра, они твердо решили ее разыграть.

Ребекка Мэллори была красива яростной красотой. Широкие скулы, полные темно-красные губы, броские глаза цвета темного сапфира, наверняка похитившие душу не одного мужчины. Между собой и Мэтью она держала синий зонтик, будто предлагая войти под его тень. Ее муж стоял в нескольких ярдах позади, прислонясь к стене.

Лечение, которому подверг Мэтью доктор Мэллори, было профессиональным и успешным, и когда Мэтью получил обратно свою одежду, то обнаружил, что письмо от Сирки к Такк вложено к нему в карман. Как если бы и не было разговора между ночными совами. Но они за ним наблюдают — это точно. И что ему делать? Показать письмо Грейтхаузу и разворошить этот кровавый кошмар? А в любом случае — какие у него есть доказательства против четы Мэллори? Даже более того: что он о ней знает? Ничего. Так что… лучше подождать и посмотреть, как развернется игра. Потому что — что еще делать?

— У нас есть общий знакомый.

Голос этой женщины звучал спокойно, смотрела она приветливо. Таким тоном можно было сообщить, какой сорт колбасы ты любишь.

— Правда? — спросил Мэтью так же спокойно.

— Мы думаем, ему бы хотелось с вами встретиться.

Мэтью не ответил. Внезапно он почувствовал себя страшно одиноким на людной улице.

— Когда будете готовы, через недельку-другую, мы будем очень рады, если вы нас навестите. Придете?

Верхняя губа ощутила жало крючка. В безмолвии падала сверху сеть.

— А если нет?

— Ну, — сказала она, улыбаясь слегка напряженно, — не нужно такого недружелюбия. Мы накроем стол и будем вас ждать.

С этими словами она повернулась и пошла туда, где ждал ее муж. Вместе — элегантные, красивые — Мэллори неспешно пошли по улице в сторону реки.

Мэтью определенно решил, что до конца этого дня он выпьет стакан-другой чего-нибудь крепкого в «Галопе», окруженный смехом, веселой музыкой скрипок и людьми, которых считает друзьями. И Грейтхауз тоже будет, если захочет прийти. Мэтью согласен сегодня его кормить: у него же осталось тринадцать фунтов и сколько-то шиллингов. Хватит на очаг, и еще останется. Но без этого золота в соломе матраса спится намного лучше.

И еще он твердо решил, что будет держать язык за зубами. Ни Грейтхаузу, ни Берри, никому, кого он знает. Пока не выяснит больше.

А сейчас у него лишь дружеское приглашение от красивой женщины.

И одному только Богу известно, к чему оно поведет.

Мэтью проводил взглядом голубой зонтик, а потом пошел обратно на Стоун-стрит. Прямо, как стрела.

Надеюсь, вам понравилось в мире Мэтью Корбетта, и надеюсь, что вы пойдете и дальше тропой его истории. Я задумал эту серию как своего рода машину времени — не только рассказать закрученную детективную историю с приключениями, но и показать, какова была жизнь в эпоху колоний.

Сказавши это, я должен еще добавить, что описанная здесь история не полностью точна, хотя и неточна не полностью. Это как сказать, что существует много оттенков серого, но опять же… ведь оттенков серого действительно много.

Не знаю, может ли кто-нибудь дать совершенно точное описание какой-либо исторической эпохи — просто потому, что мы в ней не живем и не можем жить. Обходимся тем, что изучено и написано, обращаемся к дневникам, документам и картам, но дело в том, что даже при самом тщательном исследовании и скрупулезности в деталях мы все равно смотрим на давнюю эпоху сквозь очки современности. И другого выхода у нас нет. Мы знаем только то, что читали и что собрали исследователи, а они тоже смотрят на эпоху сквозь собственные очки. Так что в каком-то смысле прошлое всегда останется недостижимым, хотя в своем воображении мы и можем там побывать.

Как автор художественного произведения, я отредактировал историю под свой роман, и сейчас приведу несколько примеров, в чем, как и почему.

Я определенно не эксперт. Я могу читать и учиться день и ночь, но никогда не смогу понять все правильно просто потому, что не могу. Вспомним, что существуют эксперты по всему, что только есть под солнцем, но нет одного эксперта по всему под солнцем. А именно им надо быть, пытаясь написать книгу на историческом материале… особенно если пишешь исторический детектив. По мере работы над книгой я постоянно учусь, но никогда не буду знать всего в совершенстве, и моя работа писателя и исследователя тоже совершенной не будет.

Вот, например: деньги. В эпоху колоний было такое обилие разных типов денег, от которого сейчас даже у экспертов голова кругом идет. Голландские деньги, испанские монеты, конечно же, и английская чеканка, вампум и меновая торговля… ой. Сложим все это вместе, добавим, что сравнительная стоимость этих денег колебалась вверх и вниз с колоссальной скоростью, и выйдет неразбериха, которую надо как-то прояснять, если хочешь упоминать о деньгах. Мне пришлось, и потому я упростил монетный вопрос, чтобы не забивать читателю голову. Не полностью точное описание, но и не полностью неточное.

Вот маленький, но интересный вопрос: как вы называете три еды в течение дня? Breakfast, lunch и dinner?[5] А в те времена, которые я описываю, они назывались breakfast, dinner и supper. В предыдущих книгах серии я использовал более современные названия для времени еды, но решил, что надо быть более точным, и стал использовать термины эпохи колоний. Вот и возникает проблема, когда один персонаж приглашает другого на dinner в полдень. Читателя это тут же выбивает из колеи: какой ужин в двенадцать часов дня? Опечатка, не иначе. Но тогда эта чертова книга просто набита опечатками! Dinner днем, supper вечером… supper? Что это еще за зверь такой? Это по глухим деревням едят?

Видите, к чему я веду? Я на самом деле вырос на юге, где вечернюю еду называли supper, но не уверен, что большинство читателей с этим термином знакомо, и уж точно никто не поймет использование слова dinner вместо lunch. И мне пришлось пробираться через эти трудности, и хотя пару раз в книге вечерняя еда и названа dinner, я все же больше склоняюсь к термину supper. А вместо dinner как полуденной трапезы я просто говорю… дневная еда.[6]

Не совсем точно — и не совсем неточно.

Но серьезный вопрос, с которым мне пришлось разбираться, это фактические годы, когда происходит действие серии. И позвольте мне объяснить, чтобы вы сами могли разобраться.

Когда я писал первый роман про Мэтью Корбетта, «Голос ночной птицы», я рассчитывал написать одну книгу, где действие происходит в тысяча шестьсот девяносто девятом году — примерно тогда, когда в колониях перестали верить в ведьм. В книге есть женщина, обвиненная в колдовстве, и потому пришлось взять этот год — позже по документам старых колоний нет ничего о людях, верящих в ведьм. Значит, год тысяча шестьсот девяносто девятый.

О’кей, а потом я на несколько лет «ушел в сторону». А потом однажды подумалось: а знаете, можно бы еще одну книгу написать про Мэтью Корбетта. Ну вот… куда бы мне с ним податься? Мне подумалось: я могу соединить интригу и загадки Шерлока Холмса с экшном Джеймса Бонда, негодяями Дика Трейси, атмосферой костюмных фильмов ужаса Хаммера пятидесятых годов и добавить собственный интерес к истории Америки, детективной литературе и все, что можно будет включить в серию. Писать это казалось интересным, и похоже было, что читать это тоже будет интересно — а это для меня первая причина писать что бы то ни было.

Я хотел, чтобы это был Мэтью Корбетт. Не его сын или внук. Но чем больше нужна была мне колониальная эпоха, тем яснее я сознавал, что наиболее плодородной почвой будет год тысяча семьсот тридцатый и дальше, потому что лучше определилась социальная структура и действительно происходило много чего. И найденные мною карты Нью-Йорка тоже рассказывали интересную историю: в тысяча шестьсот девяностом году это был мелкий и примитивный по нашим меркам городок, но к тридцатому году он уже уверенно шел к тому, что мы сейчас называем «город» и даже «большой город».

Но… в девяносто девятом Мэтью двадцать лет. Сколько же ему будет в тридцатом? Что? Пятьдесят один?