Михаил Вершовский - Твари

— Да в спросе ли дело, — также негромко произнес подполковник. — Ты уверен, что нам оно не пригодилось бы?

— Знаешь, Олег, — сказал Кремер, — в этой жизни есть до хрена чего, в чем я не уверен. В дне завтрашнем не уверен. Не уверен, кому служу и кого от кого защищаю. Не уверен, что при всех присягах и уставах работаю я на страну свою, а не на дядю Сему. Не уверен что ты, в отличие от меня, во всем этом уверен. Но вот что я тебе могу с гарантией сказать: в том, что это — вот то, с чем мы сегодня бились и что я в этой коробчонке спалил — не должно быть ни у кого. Ни у нас. Ни у них. При том даже, что где они, а где мы — тоже еще задачка не из простых. Нам, человекам, и им, вот таковским гадам, вместе на одной планете — не надо.

Он помолчал и добавил:

— И в том еще уверен, что любителей экспериментов нашлось бы до хрена и больше. И у них. И у нас. — Он посмотрел на Бардина усталыми глазами. — Потому и коробочка, Олег. Дай-ка лучше закурить.

Алина стояла в нескольких метрах от кольца огня. Пламя было невысоким и несильным, но горело ровно, подпитываемое поступавшим к вырытой МЧС-никами канавке дизельным топливом. Гигантский, черный, выжженный круг. На котором уже не было никакого движения. Обгоревшие до черноты, кое-где до скелета даймондбэки. Множество даймондбэков. И несколько человеческих тел. Зинченко сказал, что там, где взорвалась цистерна со спиртом, погибших гораздо больше. Но туда ей идти не хотелось. Ей вообще никуда не хотелось идти: ни в штаб, ни домой, ни в свою лабораторию. Ни даже в морг, куда увезли тело Сергея. Она просто стояла у кромки огня и смотрела перед собой невидящими глазами.

В отблесках пламени видны были усталые фигуры с поникшими плечами. Люди разговаривали между собой в полголоса, как на кладбище. А чем же еще был он, этот проклятый и несчастный треугольник, этот обычный жилой квартал, еще несколько дней назад полный детских голосов, лая разномастных собак, урчания машин и разговоров бабушек у подъездов?

Почему? За что? Глаза, воздетые в страдании и слепом гневе к небесам: за что, Господи?

Нет, вопрос этот, рвущийся из глубин исстрадавшихся, израненных душ, адресовать наверх не получается. Нечестно этот вопрос — туда. Алина вспомнила, как Вержбицкий говорил ей о лагере — немецком, в котором выживал целых четыре года, чтобы уже потом выживать с матерью еще пять в голодной и холодной сибирской ссылке. Старик-профессор рассказывал о книге, эпиграфом к которой стояло: Ludzie ludziom zgotowali ten los[9]. Люди людям приготовили эту судьбу. Она запомнила эту нехитрую и горькую фразу именно так, как произносил ее Вержбицкий: по-польски. Но по-русски, по-польски или по-английски это всегда был один и тот же приговор.

Потому что люди — людям.

А ведь даже гремучники сражались — за своих.

Карантин сохранялся вот уже более недели. Постепенно эвакуирован — и затем оцеплен — был значительно больший, нежели в начале, участок территории Малой Охты. Бригады МЧС, врачей, ветеринаров, милиции, змееловов прочесывали охваченные карантином кварталы метр за метром, днем и ночью. Однако никаких следов ни змей, ни их активности обнаружить, к счастью, не удалось.

Главное, что вселяло определенный — пусть и осторожный — оптимизм, это то, что в подвалах снова появились крысы. К тому же на том, захваченном змеями треугольнике, снова забегала стая полудиких собак, избравшая этот квартал сферой своего обитания еще добрых пару лет назад. Где прятались собаки на время нашествия даймондбэков — никто не знал, да это было и не важно. Важно было то, что чуткие уличные звери опасности уже не ощущали.

Кремер посмотрел на свое отражение в огромном зеркале вестибюля. А что, подумал он, вполне ничего. Джинсы, темные замшевые полуботинки, вельветовая рубашка и серая куртка-плащевка. Нормальный гражданин, ничем не хуже других.

Он протянул в окошко свой паспорт. Дежурный офицер выписал пропуск, время от времени отрываясь от бумаг и удивленно поглядывая на Кремера. Потом протянул ему пропуск. Майор кивнул и двинулся по лестнице на третий этаж — в главный кабинет управления.

Старлей, сидевший за столом в приемной, скривившись, оглядел Кремера с головы до ног и жестом указал на дверь: прошу. Майор потянул дверь на себя и, не спрашивая разрешения, вошел внутрь.

Круглов стоял возле своего стола, исподлобья поглядывая на Кремера. Когда тот подошел поближе, начальник управления пожал ему руку и подвинул стул.

— Садись, Петр.

Кремер сел, осматриваясь по сторонам, словно видел этот кабинет, в котором бывал многие десятки раз, впервые.

— Ну что, брат? С чего начинать будем? — спросил Круглов.

— По привычке и по логике, Александр Тихонович. С начала.

Полковник хмыкнул.

— Знать бы еще, где начало у этого клубка. — Он секунду подумал, потом предложил: — Ладно, давай начнем с проблем ненашенских. Как у тебя с ФСБ прорисовывается?

— Так это не у меня с ними, а у них со мной, — пожал плечами Кремер. — Ну что, толковали, конечно, вежливо, этого не отнимешь…

— Брось, Петр, — Круглов устало махнул рукой. — Не балагурь. Не та свадьба. Давай по-серьезному. Смешно, сам понимаешь, ни тебе, ни мне не будет.

— Виноват, Александр Тихонович. Ну ведь и не стреляться же мне, в самом-то деле…

— А есть из чего? — поинтересовался полковник.

— Так и не из чего! — оживился Кремер. — Табельный «Макар», как и положено, в оружейку сдал, со всем прочим полагающимся, вплоть даже до кобуры потертой…

— Табельный, — кивнул Круглов. — Как будто ты его когда-то таскал.

— Ну, — потупился Кремер, — когда-то, может, и таскал…

— Ладно, — устало произнес начальник управления. — Твоя трофейная игрушка — она твоя и есть. Я, во всяком случае, отбирать не стану. А вот другие могут и отобрать.

— Так я ж с ней по Невскому не бегаю, в воздух не стреляю, — парировал Кремер.

— Что и странно, — не удержался Круглов. — За тобой бы не заржавело. Ну, дальше. Что ФСБ от тебя надобно будет?

Кремер нахмурился.

— Да они, видимо, еще сами толком не определились. Кому под зад, кому на грудь — и все такое. Подписку о невыезде, конечно, взяли. Я, конечно, дал — как сознательный в этом деле гражданин.

— Подполковника Бардина видел?

Кремер кивнул.

— Не уверен, правда, что подполковника.

Брови Круглова поползли вверх.

— Разжаловали, что ли? Вот так, на раз?

Майор, прищурившись, посмотрел на начальника.

— А что, с этим делом проблемы бывают? У нас, например? — И, не дождавшись ответа, продолжал: — Не разжаловали. Рапорт он написал на увольнение. Подписан рапорт или нет — не знаю. Потому и говорю: не уверен, что подполковник.

— Так чем с тобой Бардин поделился?

Кремер хмыкнул.

— Он же по профессии кто? Лишнего не наговорит. Но так я все-таки понял, что кандалы мне по их линии, вроде, не грозят. Телегу, конечно, отпишут на ваше, Александр Тихонович, имя — но ведь и с телегой они, как мы понимаем, запоздали.

Круглов встал из-за стола, подошел к Кремеру и, взяв один из стульев, сел напротив майора.

— Запоздали, Петр. Теперь насчет кандалов по нашей линии… Ушел ты, брат, от кандалов. Вот настолечко, — полковник свел вместе кончики большого и указательного пальцев, — ушел. И то потому, что кое-кому большого пота и крови это стоило.

— За это спасибо, Александр Тихонович. Честное слово, не ерничаю. Спасибо, товарищ полковник.

Оба умолкли. Кремер оглядел стол. Круглов перехватил его взгляд.

— Не ищи. Пепельниц не держу. Да ты кури давай. Стряхнешь вон в стакан.

Майор, достав из кармана пачку «черного Петра», закурил.

— И по каким же статьям меня к стенке ставить мечтали?

— Мог бы и сам догадаться, — ответил полковник. — Хотя и неожиданные повороты сюжета тоже случились, не без того.

— А все же?

— Ну, во-первых, конечно, Мельниченко. Полковник. Прилюдно тобой униженный и избитый.

— Все-таки большой фрукт оказался?

Круглов махнул рукой.

— Фрукт-то он фрукт, это на сто процентов. Сам, в общем, не маленький, но тесть у него…

— И кто же тесть?

Полковник хмуро посмотрел на Кремера.

— Не твоего ума дело, кто у него тесть. Есть тесть, и есть чем тебя съесть. Хватит? А если мало, то добавлю, что и министр, на которого я через совсем уж заветные каналы выходил, уверен не был, что тебя от тюрьмы да от сумы отмазать сумеет. Примерно понятно, где тесть?

Кремер кивнул.

— Так Мельниченко этот очень твоей крови жаждал. Всерьез жаждал. Уж не знаю, как его уговорили — или обломали.

— Лучше бы обломали…

— А тебе теперь не по барабану? — взорвался полковник. — Скажи спасибо, сапоги ему лизать не заставили.