Роберт Стоун - Перейти грань

Фильм у него, конечно, получился бы великолепный. В одном из журналов проскользнуло сообщение, что он все же пытается что-то слепить из оставшихся кусков. Людское любопытство служило хорошим стимулом к продолжению работы. И, если все это выплеснется на телевидении, она ничего не сможет сделать. Ей нелегко будет пройти через это. Когда ее всюду будут узнавать и жалеть, судачить о ней и даже через годы не упускать ее из виду. Нет. Ей и без того приходится несладко. У нее есть заботы посерьезнее, чем карьера одного умника и последнее слово в кинематографе.

Отец однажды туманно намекнул, что они как следует наехали на Стрикланда. Она не желала тому зла, но и задумываться на этот счет тоже не стала. Если так случилось, значит, произошла еще одна вещь, достойная сожаления и раскаяния.

В жажде исповедания она все рассказала как-то Баззу Уорду. О Стрикланде и всем остальном.

— Черт бы меня побрал, — сказал тогда он.

— Это не похоже на отпущение грехов, — усмехнулась она.

— Это и не отпущение. Какое там, к дьяволу, отпущение. — Он махнул рукой.

Для Базза верность была синонимом чести. Но, несмотря ни на что, она почему-то чувствовала, что он частично простил ее. Ему было известно, чем иногда оборачивается жизнь. А может быть, ей лишь казалось, что он простил.

Сцена исповеди отложилась в ее сознании чуть ли не как комичная, и она думала порой: а не посмеются ли они однажды над ней вместе. Секс, любовь — все здесь казалось абсурдом.

Но хуже всего было другое. Временами она не могла представить себе, что Оуэн мертв. В преследовавших ее нелепых, кошмарных снах он виделся ей живым и неподвижно висевшим вдали над морем, как Летучий Голландец, неподвластный времени. При этом его лицо и не восстанавливалось полностью в памяти, и не стиралось из нее.

Она положила сигарету в банку от кофе, приспособленную под пепельницу. Наверху Мэгги зашлась в горестном плаче. Он эхом разносился в пустом доме.

Энн все чаще и чаще ловила себя на том, что ее мысли обращаются к сумасшедшим запискам Оуэна. Особое впечатление на нее производил его танец солнца, в котором он вращался в зените, подвешенный на крюках к земной оси. И теперь, когда на лестнице раздались шаги Мэгги, она думала об этом.

— Ты готова? — позвала она.

Девочка ничего не ответила. Энн обернулась и увидела, что дочь стоит, уставившись в окно, из которого был виден берег. Игрушечный медвежонок безжалостно зажат под мышкой. На лице — неимоверно фальшивая улыбка.

— Я буду очень рада убраться отсюда, — объявила Мэгги.

— Ты должна помнить то хорошее, что было у тебя здесь, — проговорила Энн. Она знала, что рискует тем самым вызвать бессмысленный спор, для которого у Мэгги найдется в тысячи раз больше энергии, чем у нее. Но они покидали этот дом, и последняя минута пребывания здесь требовала от них уважения к нему и благоразумия.

— То хорошее, что было! — со смехом повторила Мэгги. — Ну не смешно ли?

Мэгги сочинила четверостишие об отце, которое начиналось словами: "Лжец, лжец, лжец". Она прочла бортовые журналы. Энн приходилось постоянно упрашивать ее не повторять стих.

Энн с грустью наблюдала за отвратительными попытками дочери позлорадствовать. Своим высоким лбом и открытым взглядом честных серых глаз она так напоминала своего отца. Разве можно было представить себе когда-нибудь, что отец с дочерью окажутся столь несовместимыми?

Почувствовав легкое головокружение, она прикурила еще одну сигарету.

— Ты не должна говорить так, дорогая.

— Я знаю, — кивнула Мэгги. Вид при этом у нее был такой, как будто над ней зло подшутили и она вот-вот расплачется.

— Может быть, тебе надо еще раз проверить все как следует? Просто чтобы убедиться, что ты взяла все, что нужно.

— Я уже проверяла несколько раз, — ответила девочка. Они стояли друг против друга посреди пустой комнаты. — Может быть, ты сама посмотришь, мам.

Энн обнаружила, что равнодушно бродит по осиротевшему дому. Здесь была столовая, а вот тут — кабинет, который оборудовал для нее Оуэн. Затем она оказалась в залитой солнцем кухне.

— О Боже! — Она невольно поморщилась. — Здесь все еще стоит запах того вяленого мяса.

"Во время своей гонки, — решила она, — я обойдусь без этого продукта". Ей неожиданно пришло в голову, не могло ли что-нибудь из того, чем она снабдила его в плавание, испортиться и отравить его так, что он повредился в уме. Это сомнение посещало ее очень часто, когда, перебирая в памяти подробности подготовки к плаванию, она выискивала упущения и просчеты, в которых могла бы обвинить себя.

Энн вернулась в гостиную и остановилась за спинкой пляжного кресла. Она знала, что отъезд будет тяжелым. "Важно справиться с собой, — думала она, — ради Мэгги". Но удержаться от попытки хоть как-то успокоить ее она почему-то не смогла.

— Мэг, — начала она. — Это был фальстарт. Мэг, ты не должна судить столь строго.

"Напрасный труд", — говорило выражение лица ее дочери.

— Когда-нибудь настанет такой день, — она все-таки продолжала, — и ты поймешь, кем был твой отец. Он рискнул своей жизнью. Он рискнул своим здравомыслием. Он испытал все. Очень немногие шли на такое. Очень немногие подвергали себя подобному испытанию.

Мэгги отвернулась, глухо застонав. Энн знала, что так у нее проявлялось презрение и раздражение по поводу самообмана матери.

— Однажды ты поймешь, Мэг.

Мэгги бросилась к входной двери и исчезла на улице. Энн побежала следом, обеспокоенная тем, что, сбежав с холма, дочь выскочит прямо на рельсы, или на шоссе, или на берег Зунда. Но Мэгги бежала всего лишь к машине, где и устроилась с медвежонком на заднем сиденье.

Глядя на Мэгги сквозь стекло, Энн отметила про себя, как изменилась за год ее дочь. Она выглядела чуть ли не взрослой девушкой, цеплявшейся за нелепого медвежонка. "Надо было заставить ее не брать его", — подумала Энн.

Когда-нибудь, так или иначе, Мэгги поймет. А до той поры она будет пребывать в смятении. Энн оставалось только надеяться, что это укрепит ее — прелестное и невинное создание, дочь Оуэна — перед лицом любовных разочарований и нарушенных обещаний, которые, несомненно, ждут ее впереди.

В гонке Энн будет участвовать на яхте, построенной в Висконсине по ее спецификациям на деньги, частично предоставленные ее братьями, частично — редакцией журнала «Андервэй» и частично, как она обнаружила, Гарри Торном. Оказавшись вдовой мошенника, она не осмелилась искать спонсоров в промышленных кругах. Вначале все были шокированы ее решением. Ей приходилось объяснять снова и снова, что это совершенно необходимо и что это риск, на который необходимо пойти. Она была убеждена, что ее честь может быть восстановлена, если она выйдет в море. Она видела в этом искупление. Ей хотелось верить, что там она сможет каким-то образом отыскать его и все объяснить ему. Океан охватывал все, и в свете его безграничности могло быть понято все. Все истинное в отношении океана, оказывалось истинным для жизни в целом.

Энн спала очень мало, но принимала свою бессонницу как должное. Она научилась ценить восходы и ранние предутренние часы. Однажды утром она лежала и слушала белогрудого воробья, чирикавшего на единственном живом вязе через улицу. Его незатейливая песенка утешала. Вокруг дома в Саут-Дартмуте их было много, и она с нетерпением ждала, когда поселится там. Ей хотелось верить, что земля будет для нее желанной, когда закончится ее плавание. Она надеялась, что вид прибоя станет самой дорогой в ее жизни картиной. Ей показалось, что в стройной простоте воробьиной песни она открыла себе образец для подражания.

Она сложила кресло и понесла его с собой на улицу, отпустив тиковую дверь дома, которая громко захлопнулась за ней.

Так проходит земная слава (лат). — Прим. ред.

Иди туда (исп.). — Прим. ред.

Наверх (исп.). — Прим. ред.

Landing zone — район высадки (десанта) (англ.). — Прим. ред.

1 фут равен 0,3048 м. — Прим. ред.

Алкиона — дочь Эола, супруга Кенка, погибшего в море. — Прим. ред.

Osso buco (итал.) — итальянское блюдо — телячьи ножки с рисом и приправой. — Прим. ред.

Утерянные священные основы (лат.). — Прим. ред.

Сила искусства (итал.). — Прим. ред.

Непобедимый (лат.). — Прим. ред.