Роберт Харрис - Призрак

В час дня по местному времени международный аэропорт Логан дал нам «добро» на посадку. Когда самолет пролетал над гаванью Бостона, солнце, за которым мы гнались весь день, катилось сбоку от нас по воде, поочередно подсвечивая небоскребы в центре города — гигантские колонны из стекла и стали, переливавшиеся белыми, синими, золотистыми и серебристыми отблесками. «О, чудная Америка, — подумал я. — Даруй мне свой свет, вновь обретенная страна, где книжный рынок в пять раз превосходил по объемам старую Англию!» Заняв очередь и ожидая печать на визе, я едва не напевал гимн о «Звездном знамени». И даже парню из иммиграционного департамента не удалось ослабить мой оптимизм. Этот парень сидел за стеклянной перегородкой и хмурился, глядя на чудака, который пролетел три тысячи миль, чтобы провести один месяц среди зимы на Мартас-Виньярде. Когда же он узнал, что я писатель, его подозрительность достигла верхнего предела и вряд ли увеличилась бы больше, даже если бы на мне был оранжевый комбинезон тюремного заключенного.

— Какие книги вы пишете?

— Автобиографии.

Мой ответ поставил парня в тупик. Он презрительно усмехнулся, но в его голосе появились неуверенные нотки.

— Автобиографии? Вот как? Вы настолько известный человек?

— Я вообще никому не известен.

Он сурово посмотрел на меня и с укором покачал головой, словно уставший святой Петр у Жемчужных ворот, поймавший очередного грешника, который пытался пробраться в рай.

— Никому не известен, — повторил он с мимикой бесконечного огорчения.

Чиновник сжал в руке металлическую печать и, проставив два оттиска в паспорте, впустил меня в страну на тридцать дней.

Пройдя иммиграционный контроль, я включил телефон. На экране появилось сообщение от личной помощницы Лэнга — некоей Амелии Блай, которая извинялась за то, что не смогла предоставить мне машину и забрать меня из аэропорта. Вместо этого она предлагала мне сесть в автобус и доехать до паромного вокзала в Вудс-Холе. Она обещала, что, когда я высажусь на Мартас-Виньярде, меня будет ожидать машина. Коротая время до прихода автобуса, я купил «Нью-Йорк Таймс» и «Бостон глоб», но в них не было упоминания о Лэнге — очевидно, скандальная история о нем появилась слишком поздно для этого тиража или американские газеты не проявили интереса к ней.

Автобус был почти пустым, поэтому я сел спереди, рядом с водителем. Мы двинулись на юг через сеть автострад — из города в сельскую местность. Температура держалась чуть ниже нуля. Снег уже растаял на открытых местах. Однако он еще держался на насыпях вдоль трассы и цеплялся за корни деревьев. Лес, раскинувшийся на холмах по обеим сторонам дороги, накатывал на нас огромными бело-зелеными волнами. Новая Англия напоминала мне Старую, но только выросшую на стероидах: дороги здесь были шире, леса протяженнее, пространства более открытые. Тут даже небо казалось непривычно высоким и глянцевым. Когда я представил себе мрачный мокрый вечер в Лондоне и сравнил его с искристым полуденным временем в этой зимней стране, у меня появилось приятное чувство выигрыша в лотерее судьбы. Хотя и здесь, конечно, наступали сумерки. Мы добрались до Вудс-Хола около шести часов вечера, и, когда автобус подъехал к паромному вокзалу, на небе уже появились звезды.

Довольно странно, но, пока мой взгляд не скользнул по вывеске парома, я вообще не вспоминал о Макэре. Это было вполне объяснимо: мне подсознательно не хотелось примерять на себя ботинки мертвеца — особенно после той встречи с грабителями. Однако, сдав свой чемодан в багаж, купив билет и вернувшись на пристань под пронизывающий ветер, я без труда вообразил, как тремя неделями раньше мой предшественник выполнял те же самые действия. В отличие от меня, он был пьян. Я осмотрелся. На другой стороне автостоянки располагалось несколько баров. Скорее всего, он заходил в один из них. Лично я не имел желания напиваться, и сама возможность сесть на тот же табурет за стойкой бара показалась мне еще более мерзкой, чем экскурсии по сценам голливудских убийств. Я присоединился к очереди пассажиров и, повернувшись спиной к ветру, принялся листать журнал «Таймс Сандей». На стене передо мной висела деревянная табличка с крупной надписью, нарисованной масляной краской: «Текущий уровень национальной угрозы — повышенный». Я чувствовал запах моря, но сгустившаяся темнота мешала мне увидеть его.

К сожалению, как только вы начинаете думать о чем-то, остановиться уже невозможно. Двигатели многих машин, ожидавших у транспортных ворот парома, продолжали работать (на таком холоде водители предпочитали использовать обогреватели). Привлеченный их шумом, я вдруг понял, что выискиваю спортивный светло-коричневый «Форд Искейп». А когда объявили погрузку и мы стали подниматься по металлическому трапу на пассажирскую палубу, я не мог не думать о том, что по этим же ступеням шагал Майк Макэра. Мой разум протестовал. Я говорил себе, что извожу себя по пустякам. Но, очевидно, писатели-«призраки» и неприкаянные души покойников имеют общую волну восприятия. Сидя в душном пассажирском салоне, я какое-то время рассматривал открытые и честные лица попутчиков. Затем, когда паром задрожал и отчалил от пристани вокзала, я отложил журнал в сторону и вышел на открытую палубу.

Поразительно, как темнота и холод меняют все вокруг. Это похоже на какой-то тайный сговор. Наверное, летом переправа на Мартас-Виньярде выглядит чудесной прогулкой. Паром имел большую полосатую трубу — прямо из сборника приключенческих историй. Вдоль бортов располагались ряды синих пластиковых кресел, обращенных к морю, где во время летних рейсов мамаши загорали в шортах и майках, молодежь скучала, а папочки подпрыгивали от возбуждения перед предстоящей рыбалкой. Но в январский вечер палуба была пустой, и северный ветер с залива Кейп-Код проникал через мою куртку и рубашку, вызывая мурашки. Огни Вудс-Хола удалялись. У входа в канал судно прошло мимо сигнального буя. Он неистово раскачивался на цепи, как будто вырывался из пасти подводного чудовища. Его колокол похоронно звонил в такт с волнами, и брызги разлетались в стороны, как подлые плевки старой ведьмы.

Я сунул руки в карманы и приподнял плечи, защищая шею от ветра. Несколько шатких шагов привели меня к правому борту. Взглянув на перила высотой по пояс, я понял, как легко Макэра мог вывалиться за борт. Мне пришлось ухватиться за поручень, чтобы не поскользнуться на мокрой палубе. Рик был прав. Грань между несчастным случаем и самоубийством не всегда определялась четко. Человек мог найти свою смерть, и не желая этого. Просто нагнуться чуть дальше и представить, на что будет похоже падение. Ноги сами потеряют опору. Ты перевалишься через перила, ударишься с плеском о приподнявшуюся черную волну и уйдешь на десять футов вниз в ледяную воду, а к тому времени, когда тебе удастся всплыть на поверхность, паром окажется уже на расстоянии в сотню ярдов. Я надеялся, что спиртное, выпитое Макэрой, притупило его ужас. Хотя вряд ли на белом свете существовал такой алкогольный напиток, который не выветрился бы в воде, чья температура лишь на полградуса превышала точку замерзания.

Никто не услышал звуков его падения! Это имело разумное объяснение. Сейчас погода была гораздо лучше, чем три недели назад, но, оглядевшись по сторонам, я не увидел на палубе ни одного человека. Меня уже знобило от холода; зубы стучали, словно выставленная напоказ начинка часового механизма. Я спустился в бар, чтобы немного согреться спиртным.

Мы обогнули маяк на Западной губе и около семи часов вечера вошли в акваторию Виньярд-Хейвена. Загрохотали цепи; паром с глухим стуком причалил к пристани вокзала. Резкий толчок едва не сбросил меня с лестницы. Я не ожидал комитета по встрече, и правильно делал, потому что мной интересовался только пожилой таксист, державший вырванную из блокнота страницу, на которой с ошибками была написана моя фамилия. Когда он загрузил мой чемодан в багажник, ветер поднял в воздух большой кусок целлофана и, вращая легкую добычу, с шелестом протащил ее по льду через всю автостоянку. Небо казалось белым от звезд.

Я слабо представлял себе, где нахожусь, поэтому купил путеводитель по острову. Летом популяция Виньярд-Хейвена доходила до сотни тысяч, но в зимний период, когда отпускники закрывали дачные дома и мигрировали на запад, население сокращалось тысяч до пятнадцати. Здесь оставались только местные: замкнутые стойкие люди, называвшие материк Америкой. На острове имелось два шоссе (одно было маркировано транспортными огнями) и дюжина грунтовых дорог, ведущих в такие места, как «Запруда петардных всполохов» и «Бухта глотки Джоба». За всю поездку таксист не произнес ни слова. Он бесцеремонно разглядывал меня в зеркало заднего вида. Когда мой взгляд в двадцатый раз столкнулся со слезящимися глазами старика, я подумал, что чем-то обидел его. Возможно, эта поездка помешала ему что-то сделать. Я не мог представить себе, чем именно тут занимались люди. Улицы в районе паромного вокзала были пустынными, а когда мы выехали из города и помчались по главной магистрали, за окнами осталась только темнота.