Владимир Орешкин - Перпендикулярный мир

Следом — какой-то хрип рядом с собой. Слышу.

Вижу. Возникшего из темноты человека. В грязной, порванной во многих местах мореманской тельняшке, со слипшимися волосами, словно он выпачкал их в солидоле, с каким-то уродливым, каких не бывает, лицом: на котором нижняя челюсть раза в два больше нормальной.

С необыкновенно длинными руками, на концах которых, вместо пальцев, — закорючки огромных, коричневого цвета когтей…

У смертяка один глаз, вместо второго — густой солидол. Но ему хватает и одного.

Чтобы увидеть меня, и заметить, что дверь — открыта.

— Топор, кинь мне топор, — кричу я в лицо смертяку.

Потому что от неожиданности перепугался сам, до кончиков своих пальцев. Которые, — без когтей.

Вообще. В этот момент все остановилось. Вся действительность. Все замерло.

Мы смотрели друг на друга долю секунды. Не больше… Моя испуганная реакция оказалась быстрей.

Я отпрыгнул назад, и хлопнул перед смертяком дверью. Вернее, не успел хлопнуть, потому что смертяк навалился на нее, явно желая проникнуть в помещение. Был он боров, что надо, килограмм, судя по виду, под сто, если не больше, да вдобавок с руками, длиннее моих.

— Кинь топор! — крикнул я Гере, из-за всех сил стараясь закрыть за собой входную дверь.

Но вожатая, как вскочила на кровати, с одеялом в руках, как прижалась к стене, так и продолжала стоять, словно каменная…

И я догадался, — помощников у меня в этом сражении не будет.

Я, что есть сил, закрывал дверь, смертяк старался ее открыть… Какое-то время мы провели в этом единоборстве, сродни перетягиванию канатов.

Был он совсем близко, нас разделяла только небольшая полуоткрытая деревянная преграда. Поэтому мы с ним — смотрели друг на друга.

Не знаю, как я выглядел, только что из теплой постели, и какое на него производил негативное впечатление. Он бы, даже если бы и захотел, не смог бы рассказать об этом… А вот свое впечатление, — я знаю очень хорошо.

Единственный его глаз был налит кровью, — вернее, поскольку крови в нем быть не могло, вся она в свое время вытекла, его единственный глаз был налит кровавой бесконечной злобой и яростью. Обращенной ко мне.

Ко мне, который не сделал ему ничего плохого…

Смертяк был перепачкан грязью, должно быть покойник хорошенько повалялся на земле, прежде чем переродился, и захотел крушить все живое, направо и налево… При виде меня, не только его единственный глаз покраснел. Но открывалась пасть и появлялись на свет огромные, похожие на звериные, клыкастые зубы.

Честное слово, хотя у меня совершенно в тот момент не было времени на отвлеченные размышления, — честное слово, я никак не мог сообразить, как у обыкновенного покойника, пусть и зараженного самым необыкновенным вирусом, как на нем могли вырасти такие огромные зубья и так отрасти в длину руки.

Смертяк смотрел на меня и щелкал в моем направлении клыками. Он пытался ими дотянуться до меня, — но у него ничего не получалось.

Между зубами у него выступала желтоватого цвета пена, наподобие слюны, и падала хлопьями вниз. Настолько перед ним был лакомый кусочек…

Он, смертяк, тоже соображал, был далеко не дурак… Уперся ногой в какой-то корень, торчащий из земли, и навалился на дверь с удвоенной энергией.

Если до этого у нас сохранялось шаткое равновесие в силах, то, как только он стал использовать новый прием, — оно нарушилось.

С этого момента он начал побеждать, а я — медленно отступать под его яростным напором.

Я растерянно оглянулся на Геру, — она, все той же мраморной статуэткой, приставленной к стене, стояла на своей постели, защищаясь байковым одеялом… Только ее глаза, полные ужаса, переросли из блюдец — в столовые тарелки.

Смертяк хрипел, плевался пеной, и поддавал всем своим многопудовым весом на дверь. За которой тщетно сопротивлялся я.

До его победы оставалось совсем немного, даже может быть, меньше минуты. Он это чувствовал… А они умеют чувствовать, эти смертяки, — теперь я это хорошо знаю.

Тогда я решился.

Выбрал момент, вздохнул поглубже, и отпустил злополучную дверь. Одновременно, я взлетел в воздух совсем в другом направлении. Я летел к печке. Вытянув вперед руки.

Смертяк ворвался в наш дом, — в который он так хотел попасть. С нерастраченной инерцией всей своей могучей массы. Он пролетел над полом, плюхнулся на конечности, и с разгона заехал под кровать.

Я же, в это самое время, приземлялся у печки. Я — так спешил…

В правой руке у меня оказался долгожданный топор, а в левой — полено, которое я схватил на всякий случай, чтобы и левая рука не оставалась пустой.

Но с этой секунды спешить было уже некуда. Стала важна точность.

Поэтому, я вскочил, повернулся к смертяку и стал ждать.

Когда он поднимется. Потому что, — лежачих не бьют. Даже смертяков. Такой вот глупый сработал во мне принцип.

Когда он встал на ноги, и всем корпусом начал поворачиваться ко мне, тускло сверкая единственным кровавым глазом, — тогда я ударил его. Топором.

Я все помнил, насчет позвоночного столба и обездвиживания. Но первый удар пришелся ему по голове. И развалил ее пополам.

Зато второй прошел по инструкции. Позвоночный столб смертяка перестал существовать. Я так думаю, вместе с ним самим. Как биологическим роботом.

Когда я за ноги выволакивал смертяка на улицу, руки его немного подрагивали, а когти царапали пол. В нем никак не хотела исчезать одна, — но пламенная страсть.

Гера все так же застыла у стены, но глаза ее превратились из тарелок, — в блюдца.

Пусть пока постоит, хорошо, что она делает это молча.

Я уже успокаивался, только внутри что-то еще рвалось во мне и заносило над головой топор.

Закрыл дверь на засовчик, выключил свет и завалился спать…

Никогда не заснуть. После такого… Но что-то нужно было делать. Чтобы прошла какая-то дрожь, колотившая меня внутри. Но — в меру. Как-то лениво. Словно, уходя, прощалась…

Заснул, как ни странно… Но каким-то прерывистым, без сновидений сном. Время от времени он покидал меня, — я прислушивался к тишине, нет ли в ней какого-нибудь шороха. Когда понимал, что шороха нет, — засыпал снова.

— Вы меня ненавидите… Вы правы, — я самая последняя сука на свете.

Я услышал голос, но не понял сначала, кому он принадлежит.

— Во мне нет ничего святого… Я совершенная дрянь. Я полное дерьмо… Что я могу еще о себе сказать.

Тогда я приоткрыл глаза.

Был уже день. Дверь в домик была распахнула, и оттуда приходил здоровый запах соснового леса.

— Вы можете меня избить. Хоть до смерти. Я не буду сопротивляться. Я это заслужила…

— А что, ты классно бы смотрелась в образе смертячки, — сказал я, еще не видя Геры.

Поток ее самобичеваний мгновенно иссяк, я ее задел, — в образе смертячки, она никак не хотела смотреться.

Так что я смог спокойно проснуться и вспомнить все, что случилось ночью.

Ничего хорошего не случилось.

Но и ничего особенно плохого.

Но словно бы я почувствовал себя немного уверенней, — заснул вечером одним человеком, — проснулся немного другим. Более рациональным, что-ли… Мне не хотелось делать лишних движений… Просто я представлял себя, ночного. Захотел удивиться своей неизвестно откуда взявшейся прыти. И — не удивился.

Откинул одеяло, сел на кровати. Мир принял прежний облик. Только мой стал иным, — более целеустремленным, наверное. В чем-то… Но по-прежнему, — пустым. Все было не так.

Стол был накрыт к завтраку, и, наверное, давно.

Посредине его стояла сковородка с остывшей яичницей, где яиц было набухано чуть ли не с десяток, на отдельной тарелке — хлеб, еще на отдельной тарелке — половина жареной курицы, тоже остывшей.

— Это все мне? — спросил я, приятно пораженный.

— Я себя наказала, вы не думайте, — сказала Гера. — Всю ночь не спала… За эту ночь я себя возненавидела… Самой лютой ненавистью. Какая возможна… Я бы утопилась. Но у меня, кроме меня самой, больше никого нет…Ведь так?.. Поэтому я решила себя перевоспитать.

— Ты хорошо начала, — сказал я, не в силах отвести взгляда от заботливо накрытого стола. Это такой располагающий знак внимания.

— Я открыла дверь. Он лежал там, — сказала Гера и замолчала.

Тогда я на нее посмотрел. Глаза у нее были обыкновенных размеров, но такие серьезные, каких я от нее никак не ожидал…

Вы когда-нибудь видели очень серьезные глаза молоденькой девушки, одетой в простенькое выцветшее платье, единственное, может быть, у нее, — и стоящей босыми ногами на прохладном дощатом полу.

Я — видел.

— Отволокла его к помойной яме и сбросила туда. И яму эту закопала…

— Так ты его похоронила, — негромко сказал я.

— Я его закопала, — ответила Гера.

— Он же был тяжелый, — сказал я.

— Да, — согласилась она.