Надежда Остроменцкая - Приключения мальчика с собакой

Он отошел к хозяину палатки, с неприязнью думая о преторе: «Скверное поручение дал мне Клодий… Мальчишка с таким восхищением смотрел на мои бляхи». Если бы не приказ претора, центурион просто отпустил бы этого пастуха, все повадки которого напоминали ему собственное детство. А если бы оказалось правдой, что у мальчика нет в Италии родных, можно было бы оставить его у себя, чтобы он услаждал одинокую старость воина. Аполлодор, побаивавшийся собаки, заговорил с Клеоном издали:

– Как тебя зовут, мальчик? И сколько тебе лет?

– Четырнадцать. Я Клеон, сын Клиния…

– Сын Клиния?… Скажи на милость!.. И где же находится твой достопочтенный отец?

– В Сицилии. Он земледелец, – отрывисто ответил Клеон. Чувствуя, что Аполлодор чего-то выжидает и старается болтовней усыпить его бдительность, Клеон решил не спускать глаз с этого «надсмотрщика».

– А ты, должно быть, силач, – заметил Аполлодор и протянул руку: – Дай-ка попробовать твои мускулы.

Лев зарычал и ощетинился.

– Ну, ну! – попятился Аполлодор. – Не надо. Я не буду трогать твоего хозяина, – успокоительно сказал он Льву. – Ну-ка, мальчик, согни руку, я посмотрю издали… О-о, какие бицепсы!.. – И вдруг, меняя тон, крикнул кому-то за спиной Клеона: – Давайте!

Мальчик не успел обернуться, как на него накинулись сзади. В ту же минуту морда Льва была сжата могучими руками белокурого гиганта. Клеон рванулся, но молодой раб, обученный приемам борьбы, обвил рукой шею мальчика, нажав на горло, и одновременно ударил его ногой под колено. Клеон упал. Молниеносным движением молодой раб защелкнул на его руках тонкую цепь. Вторая цепь сковала ноги Клеона. Покончив с мальчиком, он бросился на помощь гиганту, все еще сжимавшему челюсти Льва, который царапал его кожу когтями.

Аполлодор бегал вокруг и размахивал руками, возгласами подбадривая своих рабов. Хмурый центурион стоял неподвижно, только правая рука его чуть заметно шевелилась, щелкая тростью по ноге.

– Так вот цена твоей щедрости! – плача от ярости, крикнул ему Клеон. – Ты продал нас!.. Ты нас накормил, чтобы легче овладеть ослабевшими от еды!

Центурион еще суровее сдвинул брови:

– Не клевещи. Я хотел доставить тебе последнее, быть может, в твоей жизни удовольствие. Ни один асс из денег, вырученных за тебя, не принадлежит мне. Ты слышал: претор приказал поделить их между часовыми четвертой стражи.

Клеон закусил губы и закрыл глаза. Он не хотел видеть, как опутывают лапы Льва ремнями и снова стягивают его челюсти намордником. Он не хотел глядеть на любопытных торговцев, которые сбежались со всех сторон, оставив на съедение мухам выставленные кушанья. А главное, ему тяжело было смотреть на центуриона, которого он считал таким великодушным. Но он не мог заткнуть уши и не слышать те старые-старые слова, которыми с незапамятных времен обменивались при купле-продаже живого товара:

– Этот пастух и эта собака проданы мне за шестьдесят сестерциев,[42] – сказал Аполлодор – Ты согласен?

– Да, – ответил центурион.

– Клянешься ли ты, что они действительно здоровы, как это кажется по их виду?

– Да.

– И что они не происходят от больных родителей?

– Я уже сказал! – нетерпеливо ответил центурион.

Но Аполлодор не хотел отступить от обычной формы:

– И ты клянешься, что я действительно могу ими владеть, что на них никто не предъявит претензий и что все это так и есть, как было сказано?

– Да! – рявкнул центурион. – Давай деньги, и я уйду, меня ждет работа.

– Верю, верю, – поспешно сказал работорговец. – Пойдем в палатку, я тебе там уплачу… – Уходя, он обратился к молодому рабу: – Оттащи, Орозий, этого пастуха под повозку… А ты, Кимбр, – приказал он гиганту, – отволоки туда же собаку.

Орозий подхватил Клеона под мышки и потащил его к повозкам. Белокурый гигант взвалил связанного Льва на плечи и понес его, словно добрый пастырь отбившуюся от стада овцу.

– Дешево достался Аполлодору товар, – говорили между собой торговцы, расходясь к своим палаткам.

– Да, на рынке он за них втрое, если не вчетверо, выручит.

Слыша их слова, Клеон подумал: «Вот почему центурион говорил, что сегодня для меня „черный день“. А для Аполлодора он, значит, „счастливый“.

Пока Орозий тащил его, Клеон так и не открыл глаза: ему стыдно было всех этих людей, которые только что перед ним заискивали.

Целый день Клеон пролежал в пыли под повозкой, куда бросил его Орозий. Рабы, укрывшиеся тут от солнца, пробовали с ним заговаривать, но он молча от них отворачивался. Легкая цепь не мешала ему двигаться, но он лежал словно мертвый и слушал, как Лев то рычал, стараясь сбросить намордник, то пытался завывать, чтобы излить свое горе, но из сжатых его челюстей вырывалось только какое-то утробное мычание: псу туго стянули морду ремнем, чтобы он не кусался. Лапы его также были затянуты, и Лев не мог даже подползти к хозяину. Клеон ломал голову, как бы незаметно развязать Льва. Будь Лев на свободе, Клеон натравил бы его на Аполлодора и надсмотрщиков, и тогда (почем знать?) остальные рабы, может быть, присоединились бы к нему, сбили бы с него цепи и, вскочив на коней, ускакали бы вместе с ним из этого проклятого места. Но раз Лев связан, у Клеона не было никакой надежды освободиться… Да еще «черный день» сегодня… Клеон теперь хотел только одного – умереть.

В полдень Орозий и Кимбр принесли горшок с полбяной кашей и мех с разбавленным водой уксусом, которым вместо вина расчетливый Аполлодор поил своих рабов. Все выползли из-под повозок и столпились вокруг надсмотрщиков. Хозяин сам наблюдал за раздачей пищи. Заметив, что Клеон не двинулся с места, он распорядился поставить возле мальчика плошку с кашей. Клеон к ней не притронулся.

– Он еще сыт после угощения центуриона, – сказал Аполлодор Кимбру. – Съешь эту кашу сам. Тебе, при твоем росте, это не помешает.

«Вот не буду ничего есть! – подумал Клеон. – Все у меня внутри ссохнется, и я умру».

Перед вечером, когда жара спала, все, кроме Клеона и Льва, выбрались из-под повозок: теперь под открытым небом было прохладнее. Орозий и Кимбр принесли на ужин рабам лепешки. Клеон даже не взглянул на свою порцию. Аполлодор укоризненно покачал головой:

– Глупо! Ослабеешь. Если сам не хочешь есть, то покорми хоть собаку. Зачем же морить ее голодом?… Кимбр, распусти намордник.

Лев сдавленно зарычал, и Кимбр отступил. Клеон, глядя в одну точку, молчал.

– Глупо! – повторил Аполлодор. – Не убирай лепешку, – приказал он надсмотрщику, – он съест ее потом. И долю собаки оставь.

Когда хозяин ушел, к Клеону подсел высокий голубоглазый юноша. Он был года на четыре старше Клеона, но заговорил, словно умудренный опытом старик:

– Что бы с тобой ни произошло, отчаиваться не стоит: могло бы случиться что-нибудь и похуже. Я всегда себя так утешаю. Ведь в жизни перемешано дурное и хорошее. Нельзя заранее знать, какой случай подвернется, но готовлюсь я всегда к счастливому. И тебе советую. А не будешь есть, ослабеешь и, если придет счастье, не сможешь им воспользоваться.

Клеон поднял голову, всматриваясь в лицо юноши. Тот продолжал говорить, употребляя то греческие, то латинские слова, а порой переходил на совершенно незнакомый Клеону язык, но общий смысл его речи мальчик улавливал и слушал с возрастающим вниманием.

– Надо бороться с отчаянием, – говорил юноша, – оно заводит в тупик. Уж я знаю, что говорю, поверь… Посмотри на меня: я, как и ты, продан и стал рабом, а дома, в Галлии, я был знатным человеком. Я даже попал в число заложников, которыми наше племя обменялось с соседним! Так у нас делается в знак мира и дружбы между племенами… Но мир был нарушен, и вот я в рабстве… Так что же мне – повесить нос, как ты?… Не-ет!.. Я не теряю надежды. Я бодр и весел. Аполлодор воображает, что я примирился со своей участью. А я просто хитрю, дожидаясь счастливого случая. Когда он придет, я вырвусь на свободу. А пока – ем, пью, смеюсь… – Он положил руку на плечо Клеона: – Жди и ты. Боги помогают только тем, кто сам себе помогает. Ободрись же! Поешь. Покорми свою собаку. Давай я распущу ее намордник…

– Если бы его совсем снять, – прошептал Клеон. – И развязать лапы…

– Хорошо. Только, когда стемнеет, – также шепотом ответил голубоглазый. – А теперь ешь.

Клеон взял лепешку и благодарно взглянул на неожиданного друга.

– Как тебя зовут? – спросил он.

– Галл. Дома, на родине, у меня было настоящее имя. Но я не хочу позорить его. Галлия – это страна, где живет мой народ. Вот я и назвался Галлом. Им ведь все равно, как называть раба, лишь бы кличка была, чтобы написать на титульной дощечке.

– Какой титульной дощечке?

– Разве ты никогда не видел, как продают рабов?

– В Катане – это город, к которому приписана наша община, – нет рынка рабов…

– Им на грудь вешают дощечки, на которых написано имя, возраст раба, что он умеет делать и откуда он родом. Это и есть титульная дощечка.