Камил Икрамов - Махмуд-канатоходец

— Кто знает,— задумчиво сказал Махмуд.— Может быть, он такой же, как и его слуги, а скорее всего, ты прав: нет у них никакого хозяина.

Чем ближе подъезжал Махмуд к родному Хорезму, тем больше волновался. Чуяло ли сердце беду, или, вдыхая знакомые запахи степей, он сильнее тосковал по родине, но ему все казалось, что верблюды идут лениво, что привалы слишком длинны, а солнце слишком медленно движется по небосводу.

Когда до Хивы оставалось три дневных перехода, Махмуд не выдержал, распрощался с караванщиками и один уехал вперед. В первом же кочевье он обменял медлительного верблюда на быстроногого туркменского коня и поскакал по степи.

Обычно караваны приходят в город вечером, когда солнце на западе уже окунулось в песок, а огромный караван с хорезмийцами пришел в Хиву за час до рассвета. Видно, люди отказались от последней ночевки и двигались без передышки с прошлого утра.

Никто не встречал усталых путников. Сонные стражники у городских ворот подняли тревогу, а пока начальники разбирались, что к чему, вся Хива уже вышла на крепостной вал и улицы были запружены толпами. Из уст в уста передавалась невероятная, радостная весть: вернулись те, кто больше сорока лет назад были захвачены монголами и проданы в дальние страны. Вернулись те, кого ждали и на чье возвращение уповали бесчисленные родственники и друзья, те, кого ждали долго и почти безнадежно.

Правда, не все вернулись после сорока лет. Многие погибли во время странствий или умерли на чужбине от старости и болезней. Зато вернулись их дети и внуки, так похожие на родителей, что хивинцы сразу узнавали своих.

В этот день ни в одном саду не оказалось ни одного цветка, потому что еще утром их раздарили вернувшимся мастерам.

В этот день над Хивой стояло ароматное облако, потому что в каждом доме готовили угощение.

В этот день в Хиве навсегда был нарушен запрет произносить имя Махмуда-Пахлавана, и, несмотря на то что Махмуд не пришел с караваном, все говорили только о нем, о его подвигах, о его благородстве, уме и храбрости.

В этот день ни один мулла не решался проклинать Махмуда, потому что за оскорбление шубника толпа горожан поколотила палками десяток самых наглых соглядатаев и содрала чалму с одного упрямого ишана.

Шейх Сеид-Алаветдин и мулла Мухтар ничего не могли с этим поделать. Проклятый шубник совершил подвиг, с лихвой искупающий его прегрешения перед аллахом.

«Хорошо еще, что Махмуд не приехал с ними»,— утешали себя шейх Сеид-Алаветдин и мулла Мухтар.

Судя по рассказам вернувшихся, Махмуд задерживался надолго. Одни говорили, что он должен отстроить разрушенный дворец, другие уверяли, что царица сделает его своим визирем, а третьи туманно намекали на своенравие царицы Ропой и считали, что Махмуд может и вовсе стать царем.

Это успокаивало муллу Мухтара. Он выведал, что Таджнхон любит Махмуда, и сумел дознаться о том, что за жернов лежит во дворе Насыр-ата. Он прочел надпись, высеченную на камне, и пригрозил, что накажет всю семью за дружбу с вероотступником. За неделю до возвращения мастеров мулла обложил штрафом семью, успел обобрать скорняка и заполучить у него расписку на десять тысяч золотых. Мулла знал, что в доме скорняка не наскрести и нескольких серебряных монет,— он хотел вынудить скорняка отдать за долги дочь. Слухи о том, что Махмуд может жениться на царице Ропой, тоже были ему на руку. Как только закончились празднества по случаю встречи мастеров и те из них, что были родом из других городов Хорезма, разъехались, коварный мулла вновь пришел к старому скорняку. Он по-хозяйски уселся за скудным достарханом и объявил:

— Мы простили Махмуда, но твой долг все равно остается, ибо ты дружил с шубником, когда он еще не был прощен. Не упрямься! Отдай мне твою дочь: ведь Махмуд все равно не вернется.

Как ни старался несчастный отец уговорить муллу отказаться от женитьбы, как ни просил пощадить единственную дочь, тот был неумолим.

— Она сейчас очень больна,— сказал старик.— Неужели вы возьмете в дом больную? Разве вы сами не понимаете, как это опасно!

— Больна? — встревожился мулла.— Это плохо. Но я хочу сам убедиться в истинности твоих слов. Покажи мне ее.

Таджихон действительно очень страдала, но не от болезни, а от огорчения, что ее любимый Махмуд не вернулся, от слухов о его возможной женитьбе на царице и особенно от страха, что она сама может стать женой муллы Мухтара.

Мухтар поверил в болезнь. Девушка сильно исхудала, выглядела совсем слабой, под заплаканными глазами появились черные полукружья.

— Пусть она выздоровеет. Больная в моем доме не нужна. Даю последнюю отсрочку. Но,— пригрозил мулла,— если не выздоровеет, все равно заберу и подарю наместнику.

Сначала мулла раз в неделю посылал к скорняку справляться о здоровье дочери. Потом он узнавал два раза в неделю, а через месяц явился со стражей, предъявил расписку и потребовал выдачи девушки. Напрасно пытались смягчить сердце муллы. Не помогли ни слезы, ни мольбы. Таджихон связали, кинули, как мешок, на арбу и повезли. По кривой улочке следом за арбой, рыдая, бежали родственники и друзья, а сам Насыр-ата распластался посреди двора. На прощание стражник полоснул его камчой по лицу, и старик потерял сознание.

На другой день мулла Мухтар во всеуслышание заявил в Джума-мечети, что женится на Таджихон. Молящиеся встретили это сообщение неодобрительным гулом. Кто-то осмелился выкрикнуть слова про воровство, про то, что нехорошо отнимать дочь у старика и невесту у героя, когда тот в отсутствии. Вести спор в мечети — богохульство, и мулла Мухтар попробовал прикрикнуть.

Лучше бы он не делал этого. Люди стали еще больше шуметь и выкрикивать обидные слова. Поднялось такое, чего еще не видели и не слышали стены старинной мечети. Молящиеся перестали бить поклоны, в отдельных местах возникали споры, и никто не заметил, что какой-то человек в выгоревшем на солнце халате и запыленных сапогах протиснулся к мимбару[10].

Час назад Махмуд выпростал ногу из-под загнанной до смерти лошади и пешком вошел в городские ворота. Теперь Махмуд был самым несчастным человеком во всей Хиве. Первые же минуты в родном городе вместо радостных встреч принесли ему много горя. Его встретил заколоченный, опустевший дом с развалившимся от дождей дувалом, соседи рассказали о смерти матери, а в доме Насыра он узнал остальное.

Махмуд вошел в мечеть через дверь, выходящую в сторону его шубошвейной мастерской, и, тяжело прислонившись к резной деревянной колонне, вслушивался в шум голосов.

Мулла Мухтар уже пожалел о своих словах. Не стоило говорить в мечети о женитьбе. Теперь же приходилось изворачиваться, хитрить.

— О мусульмане! — закатив глаза, взывал он к негодующей толпе.— О мусульмане! Зачем такой шум? Вы знаете древний обычай — обычай, установленный аллахом. Я не украл себе невесту, а как благочестивый человек купил ее, вернее, взял за долги...

— Гнусный пес! — выдохнул Махмуд. Ему казалось, что он сказал это тихо, но хриплый от волнения голос услышали все; все стихло вокруг.— Гнусный пес! — гневным, сразу окрепшим голосом повторил Махмуд.

Все повернулись туда, где стоял человек в пыльной одежде путешественника. Мулла Мухтар вздрогнул, лицо его стало землистым, узкие щелки глаз стали тоньше лезвия бритвы. Тишина в мечети была гнетущей и грозной. Мулла по-своему понял ее значение.

— Вот он, осквернитель святой мечети! Вот он, вероотступник! — завопил мулла.— Вот тот, за кого вы по темноте хотели заступиться. Смотрите на нечестивца, оскорбителя веры. Мы простили его, а он опять богохульствует, нарушает законы аллаха всемогущего...

Ему не дали закончить. В мечети поднялось невообразимое волнение:

— Слава Махмуду-Пахлавану, освободившему наших братьев!

— Слава Махмуду — отцу всех богатырей мира!

Восторженные крики сотрясали своды мечети. Только кучка богачей, собравшись с духом, решилась кричать другое:

— Пусть скажет шейх Сеид-Алаветдин!

Шейх стоял на коленях в высокой нише, где было его место. Он встал, и все увидели его перекошенное от страха лицо. Но много еще было темных людей, верящих в божью справедливость, и, когда Сеид-Алаветдин шагнул вперед и воздел к небу трясущиеся кривые руки, в мечети стало тише.

— Посмотрите на небо,— прогнусавил шейх.— Посмотрите на небо, о правоверные! Там царство аллаха милостивого, и все в его воле. Он подарил нам семь небес и пустил по ним солнце и звезды. Он насадил леса и провел реки, он дает нам все блага земные, и по его законам мы должны жить. Посмотрите на небо, о правоверные!

— Посмотрите на землю, друзья! — прервал его Махмуд.— При чем здесь аллах? Разве не мы копаем арыки и каналы, возводим плотины и даем воду вспаханным нами полям, разве не мы сажаем сады и строим дома?! Разве не мы, простые люди, построили эту мечеть, разве аллах украсил резьбой эти древние колонны?!