Виссарион Сиснев - Записки Виквикского клуба (с иллюстрациями)

Он, конечно, шутил: видно было, как мы с мамой обрадовались. Особенно она. Последние дни мама находилась в скверном настроении: от бабушки не приходило писем, и мама опасалась, что она серьёзно заболела. А тут даже стала напевать, укладывая чемодан.

Как объяснил папа, лекция в «Ротари» происходит днём, после обеда, на который раз в месяц собираются члены местного отделения. Поэтому мы выехали из Лондона не третьего, а второго утром, чтобы успеть познакомиться с самим Ковентри. Те, кто пригласили папу, так и рекомендовали поступить, обещая провожатого для осмотра города.

Дорога от Лондона до Ковентри мало чем отличалась от дороги в Гастингс или, скажем, в Брайтон. Перелески, зелёные холмы, все ухожено, все огорожено, те же коттеджи и одноэтажные бунгало с черепичными крышами, те же харчевни, те же бензоколонки «Бритиш петролеум» или «Шеврон».

Одно отличие я, впрочем, заметил. Заправщики на колонках и официанты в кафе, где мы обедали, говорили более отрывисто, произносили многие слова иначе, чем лондонцы.

В этой связи папа первую лекцию прочёл ещё в пути — нам с Вовкой. Он напомнил нам о фильме «Моя прекрасная леди», который мы оба видели, и сказал, что в основе его лежит пьеса Бернарда Шоу «Пигмалион». В фильме, как и в пьесе, говорится, в частности, и о том, что в маленькой Англии нет единого языка. Вернее, есть, но в графстве Оксфордшир — Англия делится до сих пор на графства — им пользуются не совсем так, как в графстве Йоркшир или в графстве Девоншир: произношение одних и тех же слов разнится. К настоящему времени все эти ветви английского языка очень сблизились, а лет двести назад англичане из северного и из южного графств могли, пожалуй, и не понять друг друга. А все дело, видимо, в том, что в разных районах в разных пропорциях смешались наречия саксов, норманнов, римлян, франков, шотландцев, валлийцев и прочих племён, из которых потом сложилась нация англичан.

К трём часам дня мы уже прибыли в гостиницу, где для нас был заранее заказан номер с четырьмя кроватями. Только мы умылись с дороги, как затрещал телефон.

— Хэлло! — взял папа трубку.

И заулыбался, продолжая говорить по-английски:

— Да, все хорошо, спасибо, устроились превосходно… С удовольствием. Через минуту будем внизу.

Внизу нас встретил высокий узколицый англичанин с седыми висками, на котором серый, в тонкую ниточку костюм сидел как на манекене в витрине — без единой складки и морщинки.

— Счастлив приветствовать вас в Ковентри, — сказал он и поцеловал мамину руку, что я видел раньше только в кино. Затем он обратился к папе:

— Это я вёл с вами переговоры, мистер Лалетин.

— Значит, вы…

— Совершенно верно, Брюс Стивенс. Как председателю международной секции клуба именно мне оказана честь быть вашим гидом. Мне кажется, нам не стоит терять время, сейчас все ещё довольно быстро темнеет. Если у вас нет каких-либо иных планов или возражений, прошу ко мне в машину.

На улице мы с Вовкой переглянулись: ого! Мистер Стивенс намеревается катать нас по Ковентри не на чём-то, а на самом настоящем «роллс-ройсе» — пусть не самой последней модели, но всё равно будет чем перед ребятами похвастаться. Едва ли кто-нибудь из них ездил на машине, которая стоит столько, что вместо неё можно купить пять других. Недаром на «роллс-ройсе» ездит сама королева. А теперь вот и мы с Вовкой!

Маму мистер Стивенс, открыв для неё дверцу, усадил рядом с собой на переднем сиденье, а мы с папой и Вовкой прекрасно разместились сзади. Это была не машина, а целый вагон. Наверное, мистер Стивенс важная персона в своём городе, если у него такая машина.

Но кто бы он там ни был, с нами мистер Стивенс трудился как самый добросовестный гид. Дотемна катал по всему Ковентри и рассказывал о нём разные истории. В том числе и легенду о благородной леди Годайве, добросердечной жене владетельного графа Ковентри, который хотел обложить подданных непосильной данью. Чтобы спасти горожан, она по капризу графа решилась опозорить себя и проехала нагишом на лошади по всему городу. Сказка это или нет, но в Ковентри стоит памятник в честь леди Годайвы.

— Знаете что, — сказал мистер Стивенс, когда мы уже порядочно поколесили, — мне кажется, вам будет особенно интересно увидеть одно место, которое находится в пригороде, и если вы не против…

Это он всё время вставлял: «если вы не против…», «может быть, вы согласитесь…», «как бы вы посмотрели на то, чтобы…» Впрочем, такие обороты употреблял не он один, англичане вообще часто пользуются ими, и оттого их разговорная речь звучит подчёркнуто вежливо.

Мистер Стивенс привёз вас в какой-то совсем новый, видимо, недавно отстроенный район, где среди привычных коттеджей были и четырёх-пятиэтажные дома-коробки. В центре района находилась просторная площадь, обрамлённая деревьями.

Мистер Стивенс подвёл нас к одному из угловых домов, выходивших на площадь, и молча указал на синюю табличку на его стене. Там белыми буквами значилось: «Площадь имени Сталинграда».

— Ковентри давно породнился со Сталинградом, — сказал наш гид, — у наших двух городов много общего в судьбе.

Позже, в гостинице, я спросил папу, как это города могут породниться. Что они, люди, что ли? И узнал, что после окончания войны с фашистами в странах, которые вместе сражались против них, жители многих городов завязали дружбу с жителями городов другой страны. Они ездят в гости друг к другу, переписываются, и вот — называют свои площади именем города-побратима. Ливерпуль дружит с Одессой, Манчестер — с Ленинградом, Ковентри — с Волгоградом, который прежде назывался Сталинградом.

Под конец осмотра папа спросил у мистера Стивенса, остались ли в городе следы фашистских бомбардировок, потому что мы их нигде не заметили.

— Эти тридцать лет мы не сидели сложа руки, — сказал мистер Стивенс, — да мы и не могли себе этого позволить, иначе нам пришлось бы жить в палатках. Ковентри был разрушен практически целиком, из 75 тысяч домов больше 50 тысяч превратились в груду кирпичей, остальные в той или иной мере получили повреждения. Понадобилось много лет, но все руины мы ликвидировали. Все, кроме одних, которые я сознательно оставил на последний этап осмотра. Если у вас нет возражений, я бы предложил туда сейчас и отправиться.

На город уже опустился зимний вечер, улицы осветились фонарями и витринами магазинов. Прибыв на место, мы поняли, почему мистер Стивенс хотел, чтобы мы попали туда лишь с наступлением темноты.

Посреди площади в подсветке прожекторов вонзались в беззвёздное небо два силуэта — светло-серая большая церковь, поблёскивающая стрельчатыми окнами-витражами, и уступчатый чёрный, видимо, обгорелый остов какого-то здания.

— Наш новый собор и развалины старого, разбитого бомбами, — сказал мистер Стивенс тихо. — Мы решили сохранить эти руины навсегда как напоминание будущим поколениям о том, что несёт война.

Он подумал и добавил:

— Если вам уже это известно, приношу извинения. Но если нет, мне кажется, будет интересно узнать: во время войны нацистская пропаганда придумала новый английский глагол «ковентрировать». Что он означает, я думаю, вам понятно. Изобретение немецкое, но сейчас этот глагол есть в любом английском словаре.

Вернувшись в Лондон, я первым делом полез в словарь. Глагол «ковентрировать» в нём нашёлся. Перевод был исчерпывающе точен: «подвергать разрушительной бомбардировке с воздуха». Я лично могу по этому поводу сказать только одно: лучше бы ни в каком языке больше не появлялись такие вот новые глаголы.

Как быстро растаяла лондонская зима! Правда, и таять-то особенно нечему было: каких-нибудь две недели полежал на газонах и по обочинам тротуаров сероватый снежок — в конце декабря и начале января, — и вот уже улицы опять выглядят обычно. Холодно, но не как у нас зимой, а как осенью. И дожди так же идут по многу дней подряд — мелкие-мелкие, называющиеся «дризл». В такое время небо и земля кажутся одинаково серыми, и все вокруг тоже серое, унылое, не хочется носа на улицу показывать.

Бывало и так, что не моросит, а вдруг «задождит кошками и собаками», как выражаются англичане про дождь, который у нас называют «как из ведра». Это то, что называется «идиоматическое выражение». А то вдруг разбегутся тяжёлые тучи, проглянет солнце, и станет в январе так тепло — прямо лето, да и все. Впечатление лета особенно усиливается тем, что в Лондоне чуть ли не вся растительность — вечнозелёная. Трава хоть и не такая сочная и яркая, как в летние месяцы, но тоже зелёная.

К Международному женскому дню такая вот почти летняя погода установилась прочно, лишь иногда перемежалась «дризлом» без похолодания. На уроках труда мы к Восьмому марта изготовили подарки своим мамам — кто что сумел. Я выжег на дощечке и раскрасил масляными красками наш дом на Холланд-парк, а на обратной стороне выжег дарственную надпись. И когда папа, как всегда накануне этого праздника, спросил «Ну-с, что мы преподнесём маме на сей раз?», я гордо ответил, что у меня уже подарок приготовлен. «Вот как!» — удивился папа и почему-то внимательно поглядел на меня, прищурившись. Но больше ничего не сказал.