Нонна Ананиева - Жандармский дворик

Ещё Лёша неплохо рисовал – обычно без красок, простым карандашом. Он любил подолгу вырисовывать пушки, лошадей, солдат, машины и всякую технику. Иногда срисовывал из попавшихся журналов или старых книг, которые ему приносила жена инженера, Матрёна Ильинична, из пятой квартиры. Мог и мост нарисовать или городские набережные. Но чаще рисовал военные сражения. Мать сто раз его просила изобразить цветок, или корову, или Красную площадь, наконец, но Лёша как будто не слышал. Что интересно, в школе он свои боевые действия не рисовал, да и урока рисования там вообще не было.

Как спадала жара, бездетная, но любившая детей Матрёна Ильинична выходила иногда им почитать. Больше всего компания любила сказки. Читая, Матрёна Ильинична нередко уносилась в мыслях в своё безоблачное детство, вспоминала бабушку по отцу, тоже Матрёну, дачный домик на Оке.

«Тогда Серый волк спрыснул Ивана-царевича мёртвою водою – его тело срослося, спрыснул живою водою – Иван-царевич встал и промолвил: «Ах, как я долго спал!» На то сказал ему Серый волк: «Да, Иван-царевич, спать бы тебе вечно, кабы не я; ведь тебя братья твои изрубили»», – читала с выражением Матрёна Ильинична.

– Вот так papa и maman надо было бы спрыснуть. И сестёр… – сказал Лёша, делая ударение в словах papa и maman на последнем слоге.

Генрих и Икара не придали его словам никакого значения, а Матрёна Ильинична перестала читать и осторожно спросила:

– Каких сестёр, Лёшенька?

Мальчик сидел серьёзный и смотрел куда-то вдаль сквозь стены, потом обернулся:

– Ольгу, Татьяну, Марию и Анастасию…

– Ну читайте дальше, тётя Матрёна, – попросила ещё находившаяся в сказке Икара, – дальше что? – Дома ей никто русских сказок не читал, а она так любила волшебство, когда раз – и всё, что хочешь, тебе на голову само падает. Немецкие сказки были… ну не совсем сказочные, не такие.

– Читайте, читайте, – подхватила Маша, испугавшись за брата.

Мама всегда её просила, чтобы она следила за тем, о чём Лёша говорил. «Только бы по-английски ничего не ляпнул», – попросила Маша мысленно не существующего Бога. То есть существующего, но она уже знала, что в этом никому нельзя признаваться. Она тихонечко ущипнула брата за бочок, и он понимающе кивнул.

– Царь Выслав весьма осердился на Димитрия и Василия-царевичей и посадил их в темницу, а Иван-царевич женился на прекрасной королевне Елене и начал с нею жить дружно, полюбовно, так что ни единой минуты они пробыть друг без друга не могли, – закончила сказку Матрёна Ильинична.

Лёша стал грустный и задумчивый. Встал со скамейки и пошёл домой. А дома кинулся к матери, прижался и заплакал. Пожаловался на больной живот, а Софья Андреевна чувствовала, что дело было не в животе. Но в чём? Лёша ничего не мог рассказать, хандрил целый день и к вечеру сел рисовать.

– Что это? – спросила Маша.

На листе красовался старательно нарисованный странный велосипед. Странный, потому что четырёхколёсный. Сверху колёс Лёша поставил верхнюю часть старинного авто, а в дне проделал дыру, через которую можно было опустить ноги прямо на педали. В корпусе авто он нарисовал обычное велосипедное седло и руль. Маше показалось, что эта машинка была детской, но в жизни она никогда таких велосипедов не видела. Под картинкой виднелась подпись: boneshaker. Мать, следившая за детьми глазами, тихо подошла к столу. Она посмотрела на рисунок…

Ей было, наверное, лет восемь, они гостили в Астрахани у дяди Пети, брата отца… Она слышала там слово «костотряс». Так говорили про велосипеды. Но сейчас так никто не говорил. Лёша уставился на мать своими серыми ясными глазами. Она поцеловала его в затылок и не стала ни о чём спрашивать. Когда они останутся вдвоём, он что-нибудь ей скажет, точнее, спросит. Так уже было.

Лёша возился с рисунком весь вечер, даже взял и раскрасил велосипед цветными карандашами: бежевым и голубым. Маша молча посмотрела и пошла к отцу. Она была папина дочка.

– Мам, а чем я раньше болел? – спросил Лёша перед сном.

– Ты палец себе обжёг и пару раз простудился, – Софья насторожилась. – Ещё крыжовника зелёного объелись прошлым летом с Генрихом, помнишь?

– Да, – улыбнулся Лёша, – живот болел. А знаешь… этот велосипед специально для меня сделали четырёхколёсным… чтобы я не упал. Maman боялась очень, чтобы я не упал. Мне никак нельзя падать.

– Конечно.

– Papa взял с меня честное слово, что я буду очень осторожным. Ещё в своей комнате я помню железную дорогу и броненосец. А под потолком висел белый аэроплан.

– Так ты на нём катался, на этом велосипеде? – уже не знала что спросить мать.

– Да, сёстры были всегда рядом. Там на седле была вышита буква «А». Иногда я думаю, что я как будто двойной. Может, у папы спросить?

– Спи. Я сама спрошу.

Она поцеловала сына и посмотрела на кровать, где спала Маша. В этот раз она не подслушивала.

На следующий день Софья пошла к Матрёне Ильиничне и выпросила у неё каталог Фаберже про Императорские пасхальные яйца, изданный в 1914 году. Матрёна жила в своей квартире ещё до революции, когда её муж работал на французском заводе «Гном», ставшем впоследствии Заводом № 24. У них была большая библиотека. Фёдор ходил помогать её мужу чинить книжный шкаф.

– Ты как-то мне рассказывал про одну витрину, помнишь? Посмотри, – показала она сыну разноцветные картинки с изображением пасхальных яиц.

Лёша повертел в руках книжку.

– Я уже не помню, – и побежал во двор.

Генриху с Икарой, точнее, их родителям, пришла посылка из Германии, а там всегда были немецкие игрушки. Думать ни о чём другом Лёша был не в состоянии, хотя и видел где-то некоторые вещи из той книжки, что показывала мать. Жалко, что им никто ничего из Германии не посылает. Или из Англии. «У меня же там живут кузины», – промелькнула мысль, но Лёша не знал, откуда она прилетела и куда её деть. Он очень старался выкинуть эту мысль из головы. «Так хочется всех удивить», – опять подумал он. И ещё когда-нибудь доказать папе и Машке, что он не сны рассказывает, а… что-то другое, ну то, что уже было. Например, он же помнил, как катался на велосипеде с матросом Деревянко, он же помнил. И нарисовал. «Почему взрослые мне не верят? И почему мне нельзя по-английски говорить? Только с мамой иногда, когда никого нет дома».

В пятницу вечером все ходили на стадион мыться в душе. Это был долгожданный день, особенно для Лёши и Генриха, хотя Икара от них тоже не отставала. В этот день можно было пачкаться больше, чем обычно. Всю неделю они готовились к этой пятнице.

Сзади в старой конюшне было два заколоченных окна. Попасть внутрь они мечтали с прошлого года. А совсем недавно, в самом начале лета, к ним во двор приехали какие-то пожарники смотреть, что у них в этой конюшне стоит, тогда и открыли главную дверь прямо настежь. Мальчишки увидели старую карету и открытую повозку с кожаными коричневыми сиденьями. Оба замерли от восторга, затаив дыхание.

– Можно забраться на козлы и как будто ехать! – проговорил Генрих, толкнув тихонько локтем своего дружка.

– А Икарку можно сзади посадить, – добавил Лёша по-немецки, чтобы никто не понял, кроме них двоих. Но их и так никто не слышал. Только Икара.

– А вдруг там в карете кто-нибудь куклу забыл? – спросила девочка. Ей начало передаваться волнение брата и Лёши.

– У тебя же есть кукла, – ответили оба одновременно.

– А мы Маше отдадим, – рассудила Икара.

Больше карета их в покое не оставляла. Они крутились возле конюшни каждый день, тайно выломали две доски в одном из окон и стали ждать пятницу, которая наконец наступила.

После завтрака троица благополучно, то есть незамечено, забралась в конюшню и начала радоваться жизни. Скакали на козлах, прыгали на сиденьях, стреляли из ружей-палок, горлопанили настоящую боевую песню про паровоз. Эту песню Лёшина мама не любила, но, во-первых, ей сейчас было ничего не слышно, а во-вторых, папе эта песня очень даже нравилась, и они её вместе пели на первомайской демонстрации:

Правда, кроме припева других слов никто не помнил.

От прыжков пыль они подняли до потолка, просто клубы пыли. Сочащийся из щелей в окнах солнечный свет еле доносился, воздух стал густым, и ничего нельзя было различить. Мальчики поняли только, что карета оказалась заперта, а через грязные мутные стёкла экипажа, да ещё в этом облаке, от которого даже глаза начало щипать, ничего невозможно было разглядеть.

– Ой! – вдруг воскликнула Икара, – бабочка! Смотрите! Синяя бабочка летит и светится!