Бурное лето Пашки Рукавишникова - Илья Львович Дворкин

— Ну? — дёрнул его за рукав Серёга. — А потом? Потом-то что?

— Потом? А потом — суп с котом. Маленький ты ещё, Серёга, совсем салага. Тебе бы только сказки слушать, — безжалостно сказал Пашка, повернулся и зашагал прочь со двора.

Но у самых ворот он оглянулся, поглядел на понурого, обиженного Серёгу и сжалился.

— Айда на острова! — крикнул он.

Серёга встрепенулся, заулыбался и бегом припустил к воротам.

Свой собственный враг

День начинался прекрасно. Утром прогромыхала по небу суматошная летняя гроза, пролилась мгновенным ливнем и покатилась дальше.

И город засиял крышами, улицами, забормотал гулкими водосточными трубами.

А умытое солнце на умытом небе так припекло на радостях, что́ от тёплых луж повалил пар.

Пашка шлёпал по ним в кедах с малиновыми подошвами, брызги летели во все стороны, люди шарахались от него, но никто не ругался. Не хотелось людям ругаться в такой замечательный день.

Серёга шёл сзади. Он был человек аккуратный и лужи обходил.

Они зашли в чахлый соседний садик, покачались на зелёных уродах, которые, обманывая малышей, притворялись конями. Но это сомнительное развлечение быстро им наскучило.

Тогда они стали ходить по металлическим прутьям, огораживающим газоны. Кто дальше. Но занятие это не имело смысла, потому что новые Серёгины сандалии скользили и больше трёх шагов он сделать не мог. Никакого интереса не было с ним соревноваться.

И в это время они услышали гулкие удары мяча.

В конце садика за дощатым высоким забором была спортплощадка какого-то научного института — прекрасная площадка с турником, волейбольной сеткой и гимнастическим бревном.

Но эти замечательные вещи были не про них. Площадку ретиво охранял от мальчишек злющий красномордый дядька — тамошний дворник.

У Пашки были с ним особые счёты. Три раза дворник с великим позором изгонял его с площадки.

Ни за что ни про что, просто по злобе своей и поганому характеру.

Прямо за ухо волок, собака, и больно поддавал коленом…

И все вокруг веселились. Смеялись над Пашкиным конфузом.

Пашка, конечно, такого стерпеть не мог. Один раз он ему отомстил примитивно и поспешно — просто окатил водой. Набрал воды в полиэтиленовый мешочек и уронил дворнику на голову. С забора.

Дворник стал ещё лютее.

Зато вторая месть была похитрей. Пашка ею гордился. И весь двор гордился. Даже, можно сказать, вся улица.

И слава Пашкина лучилась, как фонарь.

Он рассчитал тонко и верно. На первый взгляд, всё было невинно. Никаких активных военных действии против дворника он больше не предпринимал.

Пашка понадеялся на своего врага и не ошибся. Дворник в аккурат выполнил всё, что от него требовалось.

И от этого месть была ещё обиднее и коварней.

Отцовы туфли — новенькие, югославские, лежали в яркой глянцевитой коробке. В такой чистенькой, нарядной коробочке — просто загляденье.

Два кирпича, поставленные на ребро, уместились в ней плотно и точно — впритирочку. Будто для них она и была сделана в далёкой Югославии.

Рано утром, ещё до того, как дворник стал подметать площадку, Пашка перелез через забор, принял из рук Серёги коробку и аккуратно поставил её точно посредине площадки.

Западня скромно, смирнёхонько стояла на жёлтом песочке, поблёскивая глянцевой крышкой.

Ждать пришлось недолго.

Дворник вышел как всегда хмурый, обозлённый и краснорожий.

Он сразу же увидел коробку и вразвалку направился к ней.

Теперь всё зависело только от него.

Он мог просто взять её и выбросить или…

Враг выбрал второе.

Впрочем, он сделал то, что сделало бы большинство существ мужского пола независимо от возраста.

Уж очень было велико искушение. Такая аккуратная, лёгкая на вид коробка стояла на песочке, подставляла свои невинные бока.

Дворник неуклюже подпрыгнул и с размаху двинул по ней ногой, обутой в синюю резиновую тапочку. Коробка тяжело и медленно перевалилась на другой бок.

Дворник так удивился, так обалдел от изумления, что сначала застыл с выпученными глазами, а потом заорал и сел на землю. Он сидел и раскачивался, но когда услыхал за забором хихиканье, завопил и стал так ругаться, что тут уж настала очередь удивляться Пашке с Серёгой. Такого им слышать еще не приходилось.

С тех пор у Пашки завёлся свой собственный личный враг — свирепый и непрощающий. Как уж он пронюхал, что это Пашка подложил коробку, — неизвестно, но он пронюхал и грозился страшными словами. Многие слышали.

Пашка очень гордился. Потому что ни у кого из знакомых мальчишек такого врага не было, и Пашке все завидовали. Попробуйте заведите-ка себе настоящего врага!

Это почти так же трудно, как приобрести настоящего друга.

Вот друга-то у Пашки не было. Серёга не в счёт. Это так — приятель. Он на два года младше Пашки. Ходит за ним — в рот смотрит. Неравноправие у них. Какой это друг.

Зато был враг. А это лучше, чем ничего. Так рассуждал Пашка.

Но, если правду говорить, тут Пашка кривил душой. Просто хорохорился. Он бы с радостью поменял своего врага и ещё десяток врагов, если бы они у него были, на друга.

На такого как Эдька Шпилевский. Это был друг, каких больше не бывает.

Самый верный, самый лучший и надёжный.

Эх, сколько у них с Пашкой всяких приключений было!.. Но это другая история, это сюда не относится.

Друг-то остался, конечно. Куда он денется, если он настоящий. Только друг далеко.

Вот уж год, как Эдька уехал с родителями в жаркий город Самарканд.

И с тех пор Пашка так и не может ни с кем подружиться по-настоящему. Не получается. Да и неохота как-то.

Переживает он.

Куда глядят глаза

Пашка с Серёгой забрались на забор и увидели картину не очень понятную и смешную.

На спортплощадке занимались удивительные спортсмены.

Десятка полтора толстенных тёток и дядек с отвислыми животами, неуклюжих и потных, пытались грациозно нагибаться, приседать и подпрыгивать.

А командовала ими крепенькая девчонка лет семнадцати со значком мастера спорта на куртке. Она легко и свободно показывала упражнения и ещё успевала постучать о землю волейбольным мячом. Потом она свистела, и тут начиналось такое, что Пашка с Серёгой чуть с забора не падали со смеху.

Ну это была и картинка! То, что девчонка делала небрежно и быстро, вызывало такие мучения у остальных, что Пашке даже жалко их становилось. Зачем