Ольга Гурьян - Марион и косой король

Итак, наступал вечер, и к Тессине приходили друзья ее молодости посидеть вместе, поделиться новостями, вспомнить былое. Первым приходил Кип-риен-вязалыцик, всему городу известный вязальщик по шелку, вязавший фуфайки богатым господам. И иной раз он приносил с собой особенно удачную работу показать Тессине.

Вот это были фуфайки! По вороту, по подолу, по обшлагам вывязаны сложным выпуклым узором, нигде не спущена петелька, ни одной ошибки. И так точно рассчитаны! В плечах широкие, в талии узкие, и объем груди, и толщина рук. Такая фуфайка облегает тело, будто вторая кожа, только более гладкая и блестящая. Киприен вязал только из шелка, а вязальщики из шерсти — это уж совсем другое ремесло, и приемы иные, и натяг нитки слабей.

Марион с восхищением рассматривала фуфайку, и вдруг мелькнула мимолетная мысль: а ведь у господина Онкэна куртка, наверно, надета прямо на голое тело.

«Какая я была дурочка! — подумала она. — Как я мечтала подарить ему теплые чулки! Если бы я в то время увидела такую фуфайку, наверно, мне взбрело бы в голову, что хорошо бы подарить ему еще фуфайку в придачу к чулкам. Даже смешно вспоминать, и с чего я вдруг о нем вспомнила? Но, конечно, тогда я была еще глупый ребенок, а теперь я уже почти совсем взрослая девушка, и думать мне о нем неприлично. И не буду думать! Пора позабыть».

Но хотя вспоминать было смешно, и ни к чему, и пора было позабыть, мысль о фуфайке никак не хотела оставить ее, и на другое утро она небрежно и как будто между прочим спросила:

— Тетушка Тессина, не могла бы я научиться вязать?

Тессина так удивилась, что шпулька выскользнула у нее из рук.

— Что ты, что ты? Как можно? Вязанье — мужское ремесло. Где ты видела, чтобы женщины вязали? Придет же такое в голову! Может, тебе еще хочется плотничать, тесать камень или ковать мечи?

Это было так смешно, что обе долго смеялись, отвернувшись в сторону, чтобы не забрызгать тесьму на станочке.

Итак, почти каждый вечер приходил Киприен-вязалыцик, приносил с собой хлеб и садился на скамью в ожидании второго гостя — Блэза Буасек, винного глашатая.

В те времена было и такое ремесло. Каждая большая гостиница, каждый уважающий себя кабачок держал такого глашатая. Стоя у входа или расхаживая по городу, они громогласно восхваляли вино, которое подавалось в их заведении, шуточками, при-бауточками, словами такими заманчивыми, что прохожие внезапно испытывали невыносимую жажду и скорей спешили утишить ее хорошим глотком этого восхитительного вина.

А Блэз был знаменитый глашатай, и даже внеш-пость у него была располагающая к выпивке. И хотя ему уже перевалило за шестьдесят, был он толст и румян, а всего толще и румяней был его пышно расцветший нос. Глазки у него влажно блестели, и весело было на него смотреть.

Блэз всегда приносил с собой кувшинчик вина, возглашая:

— Глоток вина — все заботы прочь! Туман рассеется, молодость вернется. Промочите горло, прополосните кишки! Лучшее вино от «Белой лошади» — настоящий эликсир жизни! Зачем пить горькие микстуры от животной боли, от нарывов на затылке, от ломоты в костях, от слепоты, от хромоты, от зубов, от мозолей? Пейте мое вино — залог здоровья!

— Ах, Блэз, — говорила Тессина, — ну зачем ты тратишься? Ведь вино так подорожало. В августе платили два денье, в сентябре — четыре, а теперь уже шесть.

— И еще подорожает, — сердито говорил Киприен. — Парижане не смеют собирать урожай в своих виноградниках. Никто не решается выйти за ворота Сен-Жак, чтобы бургундцы не взяли их в плен и не увели в свой лагерь. Виноград созрел, виноградники за стенами города, а туда не попадешь, все равно что на луну. А спелые ягоды поклевали птицы и, говорят, так опьянели, что падали наземь и их можно было брать голыми руками. Но опять-таки и птицы нам не достались, потому что нельзя выйти из города.

— Так далеко, как Индия, — пискнула Марион, но Тессина погрозила ей пальцем, и она прикусила язычок.

Не обращая на Марион внимания, Блэз закричал:

— Ты что держишь сторону арманьяков? Еще хуже они, чем бургундцы, хуже англичан! Их капитаны разрешают им грабить, что пожелают, и в городе и в окрестностях. А честные горожане потому не решаются выйти за городские ворота, что тотчас арманьяки их ограбят дочиста, а будут сопротивляться, так убьют.

— Все хороши, — сказала Тессина и достала с полки миску и хлебный нож.

А Блэз стучал кулаком по столу и кричал:

— Эти арманьяки! Наберутся храбрости, пустятся в схватку с бургундцами, возвращаются с великими потерями. А когда проходят окрестными деревнями, все разграбят и сожгут и уводят весь скот, какой только найдется, — и быков, и коров, и лошадей, и ослов, и баранов, и овец, и ягнят, и свиней, и коз, и козлят. Всё заберут, оттого крестьянам нечего нести в город на продажу. А если кто пожелает на них жаловаться и искать справедливости, лучше бы ему помолчать.

Тессина резала хлеб узкими ломтями. Она подняла голову и сказала:

— Я ходила сегодня, хотела купить мяса. Лавки мясников теперь совсем рядом. Перевели их в переулок у ворот Сен-Жермен. И там они торгуют в глубоком погребе. По десяти ступенькам приходится спускаться, прямо как в преисподнюю. А цены — не подступись. Совсем маленькая свиная туша — шестьдесят су. Это три дня надо работать не разгибаясь.

— Ну и скажи спасибо своим арманьякам.

— Ужинать! — приглашала Тессина.

Все садились за стол, макали хлеб в вино и ели молча, искоса поглядывая друг на друга. Но когда поужинали, почувствовали теплоту в желудке, начали улыбаться, мирно беседовать.

Блэз Буасек подмигивал Тессине и говорил:

— А помнишь, Тессиночка, какая ты была миленькая девчонка, когда служила в доме Дюшье, на улице Проповедников?

Тессина смущенно прикрывала рукой беззубый рот и говорила:

— И вспоминать нечего. Ведь сколько лет прошло… — И, хихикнув, неожиданно добавляла: — Да и ты, Блэз, был тогда покрасивей.

— Я так считаю, — вступал в беседу Киприен. — Я так нахожу, что наша Тессина и сейчас очень приятная, почтенная особа.

— А помнишь, Киприен, — продолжал дразнить Блэз, — а помнишь, когда наша Тессипочка вышла замуж за своего Тессэна-тесемочника, ты с горя чуть не пошел в солдаты?

— Ах, не приставай к нему! — сказала Тессина. — Сам ты хорош! Сорок лет ходишь вокруг моего дома и носишь мне вино в подарок.

— Это потому, что мы соседи. На одной улице и «Белая лошадь», где я служу, и твоя вывеска «Кот в кафтане».

— Ах, хорошие были времена, когда мы были молоды! — вздохнув, проговорил Киприен, и все, вздыхая, взглянули друг на друга, как бы внезапно увидев морщины лица, седину головы, печаль губ, и этими дорожными знаками жизни измерили прошедшее время.

— Хорошее время молодость. Ты помнишь?

— Помнишь, ты пела:

Это поют две милые девушки. С тех пор прошло сорок лет. Две молоденькие подружки, Жаклина с Жаннетой, идут в Париж — там их ждут с нетерпением.

Не придется им бродить по городу, отыскивая улицу Повелительниц, чтобы там какая-нибудь злющая, скаредная хозяйка наняла их в служанки. О нет!

Жаклинина тетушка в услужении в доме королевского казначея, господина Дюшье. Через знакомого коробейника она сообщила в деревню, что, если пришлют к ней племянницу, найдется девушке хорошее место.

И родители не стали препятствовать дочкиному счастью, отпустили ее. А вместе с ней увязалась ее любимая подружка — Жаннета-сиротка.

Вот они идут по Парижу. Немножко смущенные всей этой суетой — ужас, сколько тут народу! — но носы гордо задраны вверх. Они не какие-нибудь, их ждут у королевского казначея.

О какой большой, какой богатый дом! Даже входная дверь вся резная: хоть весь день рассматривай изображенные на ней картинки — не наглядишься досыта. Привратник вежливо спрашивает, к кому они. И, узнав, что к Жаклининой тетушке, приветливо улыбается и зовет слугу проводить их через двор и сад.

О какой сад! Можно подумать, что они живыми попали в рай. Цветут розы и лилии, а по усыпанным песком дорожкам гуляют птицы павлины, волочат за собой, будто шлейфы, тяжелые синие и золотые хвосты. Или вдруг распустят хвост веером, а на нем тысяча глаз. И тысячи глаз не хватит налюбоваться этой красотой.

Тетушка встречает их радостно, и, хотя ждала она одну девушку, а пришли двое, она не велит им падать духом. Жаклина останется при ней, а Жан-нете тоже есть хорошее место. У господина придворного астролога и врача, Фомы Пизани, венецианца. Это недалеко, и они смогут часто видеться.