Всеволод Нестайко - Необычайные приключения Робинзона Кукурузо

— Нехорошо это…— укоризненно говорил Бурмило.— Нехорошо…

— Молчи уже — «нехорошо!». Моральный кодекс нашелся! А ятеря ночью кто ставит?

— Да что ты! Парочка ятерьков каких-то, гнилых, едва живых. Туда и рыба не идет. Чтоб я света белого не видел.

— Ничего-ничего! За это тоже советская власть по головке не гладит.

— Но же… Да это же совсем другое…

— Ну, если ты такая цаца, то мотай отсюдова, не вмешивайся! Чтобы я тебя тут не видел! Сегодня ночью я это сделаю — и квиты! И смотри мне!

— Да хватит уже! Только сейчас ты иди отсюда, а то понаедут юннаты с этим стариком! Кому это нужно!…

Я схватился за весло.

— Гребем отсюда — он сейчас поплывет.

Хорошо, что лодки наши с двух концов одинаковы — что носом плыть, что кормою (корма тоже заострена). А то бы мы не развернулись — узко. Да и не успели бы. А так нажали мы — и задним ходом в стружку что есть сил, к острову Переэкзаменовки. И только когда уже хорошо замаскировали лодку в камышах возле берега своего острова — отдышались и пришли в себя.

Так вот оно что! Значит, это Бурмило ночью был, ятеря ставил. А едва не поубивали друг друга.

Но что же сегодня ночью будет делать Кныш на Высоком острове?! Что его даже Бурмило отговаривал. Уверен, что не в чижа играть!

— А может, он хочет глобулус украсть и за границу передать? — говорит Кукурузо.

— А разве он секретный?

— А что же ты думал, может, и секретный… Во всяком случае, кроме глобулуса, на этом острове красть нечего. Не лягушек же.

Неужели глобулус?..

И вдруг я вспомнил…

Это было месяца полтора назад. Я поехал с мамою на базар. Она просила помочь привезти ей корзины.

Базар у нас в райцентре, двенадцать километров от села. Раньше туда лодками по речке плавали. А теперь больше на велосипедах. Так быстрее.

Поехали мы. Мама — на «Украине», я — на своем «Орлёнке». Не люблю я базаров, но что поделаешь.

Отвез я корзины, собираюсь назад ехать. И тут вижу — Кнышиха. Торгует в ряду, где продают семена, сушеные травы да разные «специи». К крыше ларька, в котором она она торговала, пришпилен портрет космонавта Поповича.

Хорошо поставленным базарным голосом Кнышиха выкрикивает:

— А кому лёбули, кому лёбули? Двадцать копеек пучочек! Кому лёбули? Чистая лёбуля! Сто процентов витаминов! Все витамины! А! Б! В! Г! Д! Больше не купите нигде! Навались, у кого деньги завелись.

Её окружают покупатели. Торговля идет полным ходом.

— Как чаёк заваривают,— поясняет Кнышиха какой-то молодице.— От рожи хорошо помогает… От сглаза… От…— шепчет что-то молодице на ухо.

— Ну?! — удивленно-радостно говорит молодица.— Дай три пучёчка.

— Уступили бы немного, тётка… Дорого,— торгуется другая молодица.

— Дорого-мило, дёшево-гнило, моя дорогая! Не могу меньше…— И Кнышиха уже задуривает голову какой-то пожилой дачнице.— Можно и в борщ… Вкуснота! Берите, дама, не пожалеете. Муж вам ноги целовать будет.

И снова завелась звонкоголосо:

— А ну — водоросль! Целебная водоросль от всего! Вкусная приправа для холодного и горячего! Можно в чай! Можно в водку! Можно сушить! Можно варить! Можно для дальней дороги! Еда космонавтов! — ткнула оттопыренным большим пальцем вверх, на портрет Поповича.— Тридцать копеек пучок! Украинский женьшень!

Покупатели посмеивались, но брали.

Я присмотрелся, чем она торгует. Это были пучочки какой-то сушеной травы, а может, и правда водоросли. Но то, что это не глобулус, и сомнения не было. Глобулус же, как говорил Фарадеевич — микроскопическая одноклеточная водоросль и так выглядеть не мог ну никак.

Рассказал я тогда об этом Яве, поудивлялись мы предприимчивости и базарному таланту Кнышихи («Вот людей обманывает, змеюка!»), а потом и забыли. Чем только не торгуют на этих базарах! Это же тебе не в магазине.

А теперь я вспомнил. Может, и вправду Кныш на глобулус зарится.

— Во всяком случае,— решительно сказал Кукурузо,— ты как хочешь, а я сегодня ночью…

Кукурузо не договорил. Неожиданно с плёса долетела звонкая песня:

Голоса были мальчишеские и девчоночьи. Казалось, что в плавнях просто по воде и болоту шагает сквозь камыши веселый пионерский отряд. Мы удивленно переглянулись — что такое? Потом рванулись и побежали на берег — туда, откуда видно плёс. Но ничего не увидели — мешал камыш.

Мы быстро взобрались на старую вербу, под которой стоял шалаш. Это было самое высокое дерево на острове. И тогда увидели: из стружки на плёс выплывали, словно лебеди, белые лодки. В лодках сидели пионеры — в белых майках, в белых панамках, с красным галстуками. В первой лодке стоял во весь рост высокий юноша в белых штанах, без майки, но тоже с красным пионерским галстуком. Это был, наверно, вожатый. Под его бронзовой кожей вырисовывались могучие мускулы. Казалось, этот юноша просто сошел с физкультурного плаката.

Но вот песня кончилась, и вожатый выкрикнул:

— Друзья, предлагаю на этом острове сделать стоянку! Как вы считаете, товарищ штурман? — наклонился он к маленькому скуластому мальчику с нахмуренными бровями, что сидел на корме.

— Только так! — очень серьёзно ответил мальчик.

Все почему-то засмеялись.

— Тогда держите курс на остров, штурман! — в тон ему сказал вожатый.

— Только так! — повторил мальчик, и снова все засмеялись.

Но на мальчика это не произвело никакого впечатления. Он и бровью не повел.

Один за одним лодки причаливали к берегу. И сразу остров словно превратился в пионерский лагерь: смех, крики, беготня. Кто-то играл в мяч, кто-то уже плескался в воде, кто-то ловил сачком бабочек. Среди толпы мы увидели и нескольких васюковских юннатов, но они не с нашего конца села, мы их знали плохо. Мы сидели на дереве, не зная, что нам делать — показываться или нет. Но долго думать нам не пришлось. Какая-то высокая длинноногая девочка нашла шалаш и закричала:

— О! Смотрите! Тут кто-то живет!

Все подбежали к ней. Подошел и вожатый. Загорелый шустрый мальчишка с фотоаппаратом через плечо шмыгнул в шалаш и сразу же выскочил, держа в руках электрический фонарик.

— Фонарик! — пояснил он.— Механический. С динамкою. Даёт ток лишь тогда, когда нажимаешь на эту ручку.

И начал стрекотать, показывая. Кукурузо беспокойно заёрзал на ветке.

Длинноногая девочка тоже шмыгнула в шалаш и вытащила ружьё.

— Поглядите, настоящее, охотничье…

— Ой, осторожно, оно, может, заряжено! Еще выстрелит,— ойкнула кто-то из девочек.

Тут Кукурузо не выдержал:

— А ну не трогай!

Все сразу подняли головы. Прятаться больше было ни к чему. Мы слезли с дерева. И сразу нас окружили пионеры:

— Кто вы?

— Что вы тут делаете?

— Это ваш шалаш?

— И ружье ваше?

— Вы охотники?

— Вы тут живете?

Я растеряно посмотрел на Кукурузо.

Он потупился и молчал.

— Да они, наверно, просто рыбачат тут. Это наши, из Васюковки,— сказала васюковская юннатка, кажется, из восьмого класса.

— Или из дома убежали,— добавила другая (мы о ней знали только, что она вредная и дочка колхозного бухгалтера).

— Или в индейцев играют. Как «Маленькие дикари» Сетона-Томпсона. Помните? — вмешалась длинноногая.

— Или в робинзонов… Правда же? — сказал вожатый.

Я совсем растеряно глянул на Кукурузо. Мой друг густо покраснел. И вдруг сказал:

— Ни во что мы не играем. У нас тут дело одно… А вы кто такие?

— А мы из Киева. Юннаты мы,— затараторила остроносенькая девочка в очках.

— Приехали сегодня,— перебила её голенастая.

— Ой, Валька, не перебивай! Дай я скажу! — воскликнула остроносенькая и снова затараторила: — Сегодня приехали! Приехали сегодня… Услышали, что у вас глобулус выводят, и вот приехали. Наш руководитель профессор Дудка, говорит, что… Вы знаете профессора Дудку? О, знаменитость! Мировая знаменитость! Говорит, что ваш глобулус — это потрясающе. Потрясающе! Они приедут завтра — и профессор, и корреспондент газеты «Звезда». А мы сегодня приехали. Профессор и корреспондент тоже сегодня приехали бы, но у профессора сегодня срочный ученый совет в Академии наук. Неожиданный. А у нас уже билеты были. Вот мы и приехали. А ваши не хотят нам показывать глобулус без профессора. Говорят: «Завтра». Ну, мы понимаем — люди столько старались. Им хочется, чтобы торжественно… Мы понимаем… А у вас какое дело: Какое? А?

Кукурузо насупился:

— Дело… вот и всё…

— Секрет? Да? Секрет? — не унималась остроносенькая.

— Ну что ты, Оксана! Прицепилась, как банный лист! — воскликнула длинноногая Валька.— Если не говорят, значит, секрет.